Вопрос 1192: 3 т. Вы говорите, что снам верить нельзя; а разве у Вас не было пророческих снов, или у Ваших друзей?

Ответ: Выписка из преподобных отцев Варсануфия Вел. и Иоанна. «Руководство к духовной жизни» (М. 1892. стр. 279): «Вопрос 413: Как смеет диавол в видении или сонном мечтании показать Владыку Христа или Святое Причастие? Ответ: Ни Самого Владыку Христа, ни Свято­го Причастия показать он не может, но лжет и представляет образ какого-либо человека и простого хлеба: но Святого Креста показать НЕ МОЖЕТ, ибо не находит средства изобразить его другим образом. Поелику мы знаем истин­ное знамение и образ креста, диавол не смеет употребить его (к прельщению нашему), ибо на кресте разрушена сила его и крестом нанесена ему смертельная язва. Владыку Христа мы не можем узнать по плоти, почему диавол и поку­шается лживо уверить нас, что это Он, дабы мы, поверив обольщению, как истине, погибли. И так, когда увидишь во сне образ креста, знай, что этот сон истинен и от Бога; но постарайся от святых получить истолкование значения его, и не верь своему помыслу. ...Если действительно явится тебе святой крест, то он упразднит над­менность высокомудрия: где Бог, там нет места злу.

Вопрос 415: Я слышал, что если кому явится три раза один и тот же сон, то и его надобно признавать истинным. Ответ: НЕТ, это несправедливо; не надобно верить и такому сну. Тот, кто один раз явился кому-либо ложно, может сделать сие и три ра­за, и более. Берегись, чтобы не быть поруган­ным (демонами), но внимай себе, брат».

Перед арестом мне было показано два сна, и в обеих случаях главную роль играл крест, поэтому я воспринял их как предупреждение.

 

Летел по небу Крест такой тяжёлый,

Огромный, словно ферма у моста.

Под облаками кучевыми, где берёзовые колки,

Знакомые даже во сне места.

     Четырёхконечный, из железа, мощный,

     Длиною метров сто – сто пятьдесят.

     И я присел на самый-самый кончик,

     А ноги беззаботно так висят.

Ни ветерка, ни звука… И без страха

Сижу и не держусь, гляжу вокруг.

Одет по-летнему, зелёная рубаха,

Как будто только кончил труд.

     И медленно, по ходу на сниженье,

     На солонцы, никем не управляем,

     И сразу в землю, страшное давленье

     Тысячетонно пропахало прямо.

Я соскочил легко, не удивляясь.

Лежащий Крест мне доставал по плечи.

И ни души. За горизонтом зависть,

Магнитофоны, записи и печи.

     И там, тогда же, в том же сне,

     Кого-то, ощущая, вопрошаю:

     «Что значит Крест, паренье в вышине,

     И тяжесть непомерная, большая?»

И кто-то там же, непонятно как,

Не голосом, а чувством отвечает:

“Великое – святое в облаках.

Ты при Кресте – пройдёшь в его начале.

     Он, этот Крест, России предлежит

     Тяжёлый, страшный…”. Радость пробужденья.

     Крест радости… Год позади лежит,

     И на полях родных освобожденье.

А что же дальше? В звездопаде осень

Предчувствием туманит горизонт.

Апокалипсис толкованья просит,

Понятнее становится и сон…

     Пока один. Молитвою и пеньем

     Касаюсь облаков подсвеченных в лазури.

     А Крест страданья, мужества, терпенья

     Готов подняться вновь через шторма и бури.

                                                                  10.9.86, тюрьма ИгЛа

Один из них я даже изобразил в стихотворной форме, а второй сон начинался на том месте, где приземлился этот крест. Там у нас солончаковое болотце. Метров за 600 от деревни. Я, сидя на корточках, мою молочные бутылки с широким горлышком и знаю, что я их не просто мою, но должен мыть очень чисто, ибо будет конкурс чистоты. Я никого не вижу, но знаю, что за мной сзади наблюдают, и наблюдающие видят, что моя посуда намного чище, чем у них. И они, от досады, с яростью бьют меня своей бутылкой по спине. Горлышко отламывается и глубоко втыкается мне меж позвонков (пункция). И я понимаю, что они заразили, осквернили меня, запустили грязь в самый центр организма, и мне сразу же стало плохо. Я поворачиваюсь и иду к деревне со стороны Корчино, и тут же рядом друзья и ближе всех с левой стороны о. Иоаким. У меня подкашиваются ноги, и я пытаюсь опереться на его плечо. Но он опускает плечо книзу, и рука моя скользит. Помощи нет ниоткуда, а по дороге расстелена огромная сеть из веревки, какой ловят львов, но как рыбачья, с крупной ячейкой.

Я когда-то смотрел такой фильм, что когда лев наступает на сеть, она подбрасывает его вверх, и он как в авоське висит под деревом, совершенно беспомощный. Я ступаю в ячейки так осторожно, чтобы их не зацепить и прохожу (сон святой Перепетуи – моей любимой святой). Подхожу к березовому лесу – он прямо на задах нашей деревни, где мы всегда берем ягоды. Вижу, что день солнечный и стоит очень длинный стол, несколько десятков метров, накрытый ярко-красной скатертью, как на колхозном собрании; и я сам, один, подхожу к ним, зная, что это трибунал, собранный судить меня. Я складываю на груди крестообразно руки, и так как у меня уже отнялся язык от заражения в спину бутылкой с грязью, беззвучно шевелю губами, давая понять, что мне нужно причаститься. Среди коммунистов и КГБ-шников сидит знакомый мне священник о. Борис Пивоваров. Я останавливаюсь напротив него и несколько раз кланяюсь в пояс, не отнимая рук от груди и беззвучно шепчу: «причаститься, мне надо причаститься». Борис же поднимается со скамьи, левой рукой опирается на стол, и сильно просунувшись поперек стола ко мне, выбрасывает вперед сжатый кулак и потрясает им (пальцы кулака сверху): «Вот тебе, а не причастие!!» – яростно кричит он. Я проснулся весь в слезах.

Далее всё случится точно по показанному сну. Митрополит Гедеон, барнаульское священство, патриархия плетут против меня интриги, беспробудно лгут и выставляют в суде против меня священника Михаила Скачкова – грозного обвинителя. Но статьи нет – нога не запуталась. В этом конкурсе чистоты они полностью проигрывают. Меня арестовывают и увозят в психиатрию в Кемерово, и я не могу причаститься и очень много плачу о том в тюрьме. Позже меня причастит о. Николай Войтович и о. Стефан Пристайя. Да воздаст им Господь милостями Своими в Судный день за ту милость, которую они оказали мне, и да простит им Бог всё, что они сделали против меня, и да не вменится им это.

Или вот еще два сна, которые видела наша сестра, и которые полностью уже почти исполнились. Сон 2 сентября 1996 года, понедельник. Потеряевка, лагерь-стан.

«Стою я будто бы на берегу какого-то залива или озера. Берег чистый, и вода чистая, прозрачная. Смотрю на противоположный берег и вижу: на Потеряевку идет длинная процессия из Барнаула, и везут огромной величины крест. И везут из нашей общины братья и сестры. В это время подходит ко мне Игнатий Тихонович с Женей Янчуком. И.Т. говорит мне: «Вот всё и закончилось, как быстро».

А мне на сердце тяжело, как будто мы должны расстаться навсегда или что-то страшное должно случиться. Иг. Тих. сказал, что крест привезли для него, и его наши верующие братья и сестры на нем распнут. У креста было огромное основание, сам он был деревянный. Иг. Тих. стал прощаться со мною и был такой радостный, и страха не было в его глазах. Это меня сильно поразило, и за свою жизнь мне почему-то было стыдно перед ним.

Женя Янчук сказал Иг. Тих-чу, что уже пора идти, крест готов. Он (крест) был поставлен на высоком холме. Я спросила у И.Т.: страшно ли ему? Он ответил мне: «Я их всех победил».

Я стала со слезами просить его, чтобы и меня распяли с ним на кресте. Просила, чтобы он помолился Богу, чтобы Он мне тоже дал крест, чтобы быть распятой. Его крест (Иг.Т.) стоял на высоком холме, как-то победно возвышался над всем окружающим, но И.Т. на нем не было. Я проснулась».

Сон 2.

«Стоит о. Иоаким в священническом облачении, и в руках у него решето, как у древних сеятелей. В решете пшеница с мусором, плевелами, и решето полное. Вдруг подул сильный ветер и батюшка начал веять пшеницу. Сильным потоком ветра относило неспелые испорченные зерна, мякину, плевелы.

А крупные, спелые, чистые, налитые зерна падали к его ногам в одну кучку. И, несмотря на сильный ветер, не разлетались в разные стороны. Спелые зерна лежали зернышко к зернышку, как слепленные. Чистой пшеницы было намного меньше, чем плевел.

Когда я смотрела, как веется пшеница, какая-то странная печаль владела мной, и было страшно от всего происходящего».

Приходько Наталья Николаевна.

Нас всех более всего удивило, что Женя Янчук, такой молчун, он-то какую роль может здесь сыграть? Тихий, спокойный, но вот он увлекся базаром (из четырнадцати торговавших на базаре погибли духовно, практически все, остались только двое, переехавшие в Потеряевку, они дружат только между собой и оба догнивают – совершенно не только не духовные, а антидуховные люди). Женя стал диаконом – это наш грех, что мы допустили это, и более всего мой, моя слабохарактерность. Теперь он не посещает, зазирает наши «так называемые апостольские богослужения», страшно высокого мнения о себе; а как нет у него ни малейшего намерения жить жизнью общины, никогда не проповедует и не посещает занятия. Душа переполнена поиском компромата против меня, а ему это век не нужно. Но, согласно сну, он должен дождаться своего часа и выйти во главе процессии. Теперь кто бы ни появился в общине в Потеряевке или в Барнауле, он обязательно должен с ними мгновенно соединиться и двинуться с крестом ко мне.(«В тихом омуте – все черти живут»). Я для них совершенно не досягаем по той простой причине, что они сидят на месте, а я всё время двигаюсь вперед. И поэтому они бьют по пустому месту – на кресте меня нет. Все его обвинения надуманны и лживы. Да обратит их Господь на путь спасения.