Вопрос 3779: 26 т. Советские попы полностью сдались безбожным властям и даже проповеди носили на утверждение уполномоченным по религиозным культам. А как  дело обстояло у баптистов?

Ответ: Этот вопрос задавали о.Глебу Якунину, работавшему с архивами КГБ. И он говорит, что и у них это было, и нисколько не меньше. Вот что рассказывает Михаил Иванович Азаров.

«Я у себя в церкви часто говорю, братья и сёстры, что меняется время, меняется обстановка, меняется мода, меняется всё в этом мире. Но Евангелие не меняется, оно остаётся в силе, и будет в силе до самого пришествия Господа, потому что в книге «Откровение» написано, что «я увидел Ангела, летящего по небу, который держал вечное Евангелие». Оно не меняется, заповеди Божии не меняются. Можем мы меняться, к сожалению, можем мы отступать, можем мы что-то придумывать, но Евангелие остаётся, слава Богу, в силе. И оно есть основание нашей духовной жизни. И вот удивительно, что Апостол Павел пишет: 2Кор.4:2 – «но, отвергнув скрытные постыдные [дела], не прибегая к хитрости и не искажая слова Божия, а открывая истину, представляем себя совести всякого человека пред Богом». Не только верующего, не только брата и сестры, но перед всеми людьми Бог даёт нам право представлять свою жизнь рассмотрению совести всякого человека. Пр.28:1 – «Нечестивый бежит, когда никто не гонится [за ним]; а праведник смел, как лев». Благодарю Бога, что у нас в основном молодые братья. Мало братьев с сединой есть, совсем мало. Это радует нас, что Бог обильно благословил наследие Своё. Братья, меня когда ещё в молодости брат-старец рукоположил на служение, тогда трудное было время. В 1968 году нас всех пригласили старшие пресвитера с Москвы. Собрали с областей всех служителей братьев-старцев 26 пресвитеров. Один я там только был из молодых. Решался вопрос: что делать дальше. Отделённые наступают, отделённые рассылают обращения. Что будем делать дальше? Мицкевич выступил, Житков, Евстратенко – это все люди, которые пережили и тюрьмы, и ссылки, много лет служителями были. И объясняют, что будем делать дальше. Если мы только поступим, как нам советует оргкомитет (отделившиеся в инициативную группу – Совет церквей), то мы останемся без молитвенных домов, церкви все позакроют, ничего у нас не останется. Один выступает служитель так, второй, третий. А потом после них зашёл уполномоченный. Уполномоченный зашёл и очень приветствовал выступления всех, говоря, что они нам идут на уступки. Подумайте вы, старцы. К восьмидесятому году объявлено, что верующих уже не будет. Конец всей религии, и всё это свёртывается. И был поставлен вопрос: пускать ли детей, молодёжь на собрания, или, чтобы сохранить молитвенные дома, не пускать. Один за одним старцы-братья выступают, читают места Писания: Еф.6:1 – «Дети, повинуйтесь своим родителям в Господе, ибо сего [требует] справедливость». Поэтому бесполезно уже нам говорить о молодёжи, о детях, строится лучшее будущее – вот это всё самое хорошее, давайте детям дадим эту дорогу. Попросил я слово. Говорю: «Братья, а что же мне делать? Я среди вас молодой, мне тридцать лет, у меня дети, сыновья растут, я хочу, чтобы они были верующие. Как вы решите мой вопрос?» Посидели немножко, нагнули головы. Уполномоченный выступает: «Вы смотрите, это от оргкомитета, он обманет вас». Ставится на голосование: кто за то, чтобы сохранить молитвенные дома, но с тем условием, чтобы не пускать ни молодёжь, ни детей, - просят встать.

 И что вы думаете? Все встают. 26 служителей было и все встали. Не пускать, перекрыть все пути! К сожалению, у всех у этих пресвитеров дети были неверующие, – у них детей не было верующих. Как-то Господь коснулся, трудно было говорить, поплакал я и говорю: «Братья, что же мне делать? Что вы делаете?» «Ну, делай что хочешь, а вот надо сохранить молитвенные дома». Скажу вам, братья, сейчас в нашей области, вот где были эти преступники-пресвитера, не осталось ни одного молитвенного дома, и верующих там нет. Истинно говорю. Приехал один старший пресвитер, поездил, поездил – область пустая, уехал в Америку. Приехал другой старший пресвитер – поездил, поездил – область пуста, всё позакрыто, всё пустое. И этот бросил служение. Это то, о чём они просили Бога, и Бог допустил это бедствие. Те, которые были регистрированные по области, в основном они присоединились к нам. Слава Господу. Это, братья, представили они совесть свою на отчёт перед этими безбожниками, которые тогда управляли церковью. В это время пригласил Александр Васильевич Карев меня на курсы старших пресвитеров. То есть набрали людей, которых два года будут учить, чтобы они потом все стали старшими пресвитерами. Александр Васильевич сказал: мы выбрали лучших из лучших сто человек. Это были, правда, все как вот мы с вами. Хорошие братья собрались все, чтобы учиться на старших пресвитеров. В 1966 году ещё Александр Васильевич (я не знаю, он, видимо, знал моего отца) он убедил меня побыть на съезде. Я даю им ответ и говорю, что если разрешите мне выступить на этом съезде, приеду. Пишет: дадим пять минут для выступления. Договорились. Помолились дома, думаю, ладно, поехал. Дали многим слово, от Советов церквей выступали много братьев. Майборода читал это обращение. К великому сожалению, когда он читал, руки тряслись у него. Бог дал милость, я рассказал как есть, что делается в нашей стране, какое гонение, какое притеснение, что делают старшие пресвитера. Ну, зашумели все, дали ещё пять минут. За десять минут, что я смог, рассказал. Только я сошёл с кафедры, Карев меня толкает, говорит: «Плохо ты сделал, что такое говорил». Сошёл я с кафедры, подходит один человек и усиленно обнимает меня: «Рад, вот единственный ты правильно всё сказал, приветствую тебя». Расцеловались мы, конечно. Он делегат съезда, у него значок висит. Заводит меня в комнату и вдруг достаёт одну руку из кармана и показывает: «Тише и смотри». Майор КГБ. Я тогда, конечно, был просто сильно… Я ему говорю: «Как тебе не стыдно, я с тобой целуюсь здесь, с безбожником, а ты здесь на съезде. Он сразу: «Тише, я здесь не один». Я говорю: «Я сейчас пойду Александру Васильевичу скажу. Что это за безобразие, как это так? Мы собрались верующие, а ты, кэгэбист, сюда пришёл». Он меня за руку: «Тише, иначе хуже будет». Я подхожу к Александру Васильевичу, говорю: «Что это такое? Что это кэгэбист тут делает?» Он на меня тоже шепчет: «Тут не один он, не волнуйся». Я говорю: «Как же тогда так? Что это за съезд, кто тут руководитель?» Снова с Житковым с молодым зашёл этот кэгэбист и говорит: «Ты знаешь, что ты говорил? За твоё выступление десять лет тебе грозит. Тебе кто давал право? Тебя послал сюда оргкомитет всё это рассказывать? Это на все страны мира пойдёт. Ты позор нанёс на нашу страну». Ну, много так говорил, грозно, строго. Я ему говорю: «Я постараюсь рассказать, что съезд здесь кэгэбисты проводят». Он тогда опять: «Ладно, давай по-мирному разойдёмся. Вот тебе телефон, вот тебе адрес места встречи нашей, мы тебе поможем, а ты молчи». Я этого ничего не взял.

 И вот, братья, начал я учиться на этих курсах. Полгода вроде было тихо, спокойно. Присылали литературу, приезжали сдавать экзамен через каждые два месяца. Примерно через полгода нас собрали и Мицкевич Артур старший (он был ответственный за эти курсы) говорит: «Настало время, чтобы вы познакомились с теми людьми, с которыми вам придётся сотрудничать. Вас будут возить по одному. При Совете министров (по-моему, тогда Куроедов и Тарасов были) там будут с вами беседовать по одному. Беседа будет скрытая, никому рассказывать нельзя. Но так оказалось, что там сделали так, что то, что, допустим, я говорил, там в КГБ слушали. Повёз меня Орлов Илья. Поехали мы. Ну, конечно, тут же он увещание говорит, что вот я, мол, отучился в Англии, там не бойся, мы поедем по многим странам теперь, нам открыты все дороги. Отвечай на все только «да», а иначе не пройдёшь. Пришли. Сидит один человек. Секретарша подала по чашке кофе. Он меня приветливо так встретил. Ну, я тогда не особо знал, что это кофе, так что я говорю, что я пока воздержусь.

 Ну, он и говорит: «Мы с Вами говорим откровенно, не тая, что курсы эти проводим мы». Я говорю: «Как вы?» «Да, я тебе открыто говорю, что курсы эти проводим мы. И набор на курсы делали тоже мы». Я, конечно, удивлённый такой, говорю: «А как я попал сюда?» «Я, – говорит, –ни с кем с вами не беседовал, не волнуйся, сиди, слушай». Сижу, слушаю. «Вот это все те люди, которые курсы закончили, вы все будете работать с нами. Ты знаешь, что постановление партии к восьмидесятому году покончить с религией? Окончите двухгодичные курсы, мы вас всех сфотографируем на иностранные паспорта, будете ездить за границу, будешь все условия иметь. (У меня с квартирой тогда как раз было плохо, жить негде было). Всё это мы уладим, с квартирой всё будет улажено. Но при условии». Открывает карту, а стена большая, висит карта всей нашей страны. И на этой карте от Москвы идут полосы: красная, синяя и чёрная. По разным городам. То есть удивительно, что почти на все церкви вот эти линии идут. «Я тебе открываю, что означает красная. Красная линия – это пресвитер наш». Ну, на 80% красные линии идут. «Это пресвитера наши, которых мы поставили. Голубые – это люди, которые ни туда, ни сюда, их надо убирать, если не согласятся. Чёрные – это те, которые ещё поддерживают Оргкомитет, и их немедленно надо убирать. Это будешь делать ты – старший пресвитер». Ну, я посмотрел на нашу область. В нашей области не было, кого убирать, все тут красные линии. Старший пресвитер здесь был такой, что он всех уже повыгнал, а поставил всех своих сторонников. Я думаю: «Господи, если Ты мне позволишь стать старшим пресвитером, всех этих людей я повыгоню». Теперь-то я уж точно знаю, кто под красной линией, открыто всё (смеётся). Ну, я ему и говорю: «А вдруг такое случится, что пошлёте вы меня за границу, то какое я буду поручение ваше выполнять?» Он говорит: «Да, нас интересуют некоторые служители в Америке, в других странах, как они относятся к советской власти. Мы тебе дадим три-четыре вопроса, ты их запомнишь на память. И что они тебе ответят, ты письменно должен нам всё это предоставить». Я говорю: «Ведь я тогда практически становлюсь шпионом». «Ну, так не надо говорить. Ты пока будешь работник …, но работник будешь наш. Кстати, тебе скажу, что начиная от Карева, которого вы все любите, это наш работник. И все-все другие. Без нас туда никто не попадёт». Ну, конечно, длинная эта беседа была. Я говорю, что я не согласен на это, не буду я учиться и ничего этого делать. Он тут же поднимает трубку и говорит: «Александр Васильевич, Вы прислали человека неподготовленного. Позанимайтесь с ним, тогда пришлёте ещё». «Идите.» Ну, Орлов ждал уже, встречают меня Мицкевич, Житков. Тот с двумя кулаками подошёл: «Что ты наделал? Ты не оправдал доверие». Ну, Артур Иосифович, тот помягче: «Ты знаешь, что я сам страдал, сам сколько промучился, но другого пути нет, надо только сотрудничать, надо только быть с ними. Мы поедем в Белгород, будем уговаривать уполномоченного, чтобы он дал разрешение на твоё служение».

 Приезжают они, пришли домой ко мне. И сразу Мицкевич прошёл по квартире и говорит: «А что же у тебя ленинского уголка нет? Как так ты можешь быть старшим пресвитером? Немедленно сделай ленинский уголок, чтобы у тебя дети воспитывались именно так. От рождении и до смерти чтобы висел портрет Ленина. Иначе ты не будешь старшим пресвитером». Я так открыто говорю: «Артур Иосифович, это же бандюга. Он побил столько людей, а я буду портрет его вешать, детям передавать. Да не дай, Бог» (плачет). А тут слушает другой, сидит. Артур меня так берёт за руку, в другую комнату выводит и говорит: «Ты пойми, я тебя жалею. Но ты вот слово сказал, и я буду писать отчёт в КГБ, и он тоже будет писать отчёт в КГБ. Вольно или невольно я должен писать, что ты сказал». «Не знаю, говорю, как хотите, но у меня такое понятие, что не буду я этого делать. Помолимся». Ну, помолился он. На второй день повели меня к уполномоченному. А перед этим Мицкевич  говорит вот что: «Мы очень хотим, чтобы вот такие, как ты прошли люди в старшие пресвитеры. Мы очень хотим, чтобы они прошли, чтобы Вы прошли. Но при условии, что ты выполнишь нашу просьбу. Вот когда зайдём мы в кабинет, а мы зайдём сначала побеседуем с ним, а потом ты зайди. И ты, когда зайдёшь, встань сразу на колени около дверей, а мы будем говорить. Уполномоченный увидит твоё смирение». Да, братья, вот в такой я попал переплёт. С женой дома молимся: «Господи, я-то думал поучиться, а оно вон куда пошло». Ну ладно. Они там сидят, пришёл я. Открывается дверь, посредине уполномоченный, один справа, другой слева – старшие пресвитера сидят. Я так зашёл, говорю: «Здравствуйте!» И стою. Так, может, минута прошла. Уполномоченный: «Видите, какой гордец». А Мицкевич сидит так и под столом показывает, мол, падай на колени. Ну, братья, такое просто рассказывать. До чего дошло, просто не выскажешь. У служителей такое вот рабское отношение, поверить даже трудно, что такое может быть. Тогда выходит сам Мицкевич и от порога согнулся и идёт до самого уполномоченного. Я, мол, тебя умоляю, я за него прошёл, ты его прости. Я говорю: «Артур Иосифович, миленький, такое время уже прошло. Ну, это же коммунисты сами же критикуют сейчас за такое, что ты сейчас делаешь. Люди свободные, как вы учите нас. Чего сгибаться, да перед кем?» «Да ты должен понять, ты должен понять, что мы же дело Божие делаем. Уполномоченный согласен при таких условиях, если ты смиришься». И так далее. Ну, тот, конечно, зашумел: «Я не допущу, я не допущу, он гордый». Ну, и такие разные слова там. Пришли опять к нам. У меня стоял квартирный вопрос. Подошла очередь мне квартиру получать. Естественно, что вызвали опять к КГБ, в обком. Одно только: дай согласие на сотрудничество. Немножко прошло времени, Карев мне говорит: «Вот что. Я очень хочу, чтобы ты встретился с Татарченко, чтобы ты встретился с Шаповаловым. Ну и с некоторыми другими. Это братья, которые отсидели по десять лет». Побеседовал с ними. Мне тоже интересно было встретиться, побеседовать. Думаю, а что же братья скажут. Я так иногда раньше ходил проповеди братьев-старцев слушал. Приехал я в Харьков, Шаповалов домой меня пригласил, беседуем. Он опять говорит: «Другого выхода нет. Давай согласие на сотрудничество, а я тебя буду учить, как сотрудничать с КГБ». Я говорю: «Данил Данилович, нет у меня такого желания, не могу я этого сделать. Как это так я буду Богу служить и предавать веру?! С дедушкой Татарченко встретился. Очень хороший человек. Точно такие же слова: «Мы дали согласие, другого пути нет. Чтобы сохранить дело Божие, чтобы сохранить молитвенные дома, надо дать согласие. Мы все порасписались сотрудничать с ними». Приезжают три генеральных секретаря из Норвегии, Швеции и, по-моему, из Финляндии. Бухайко, Бычков приезжают. Приглашают меня. Приехал я в Харьков. Ну, эти генеральные сидят. Данил Данилович говорит: «Вот, пожалуйста, иностранные генеральные секретари союза баптистов. Расскажите вы. Вот мы очень хотим этого молодого человека, чтобы он был старшим пресвитером, у него все дарования есть, но вот он не хочет соглашаться сотрудничать с властями. Как у вас?» К великому сожалению все трое подтверждают: «А иначе нельзя. Так дело Божие делается. Мы точно такие же сотрудники власти, как и вы здесь». Кольцо всё время сжимается. Приехали мы в ресторан пообедать. Там песни, танцы. Я говорю: «Не совсем в приятное место мы пришли обедать. Я тут в первый раз». Два генеральных секретаря говорят: «Вот что значит, что отсталые вы люди. Мы вам сейчас покажем, как у нас танцуют». И вот, братья, это удивительно, как вышли эти двое – генеральные секретари. Я такого не видывал,и, наверное, до смерти не увижу. Как они разные выкрутасы делали, как они тут пляски выделывали. Все мирские люди остановились и говорят, что это иностранцы, мол, танцуют. Это ужас один. Кончился обед, поднимает этот танцор руки вот так и так молится, тоже весь ресторан слушает. Как их понять? Приглашает меня снова в Москву Александр Васильевич и состоялась последняя беседа. Скажу вам, братья, все 99 человек, а в анкете около двадцати вопросов, что я, такой-то, такой-то, даю обещание сотрудничать со всеми органами власти. Все вопросы церкви – это вопросы государства. И я обязуюсь выполнять все государственные законы. Ну и, конечно, такой-то и такой-то, подписывается от имени Белгородской или Харьковской области. Тогда я дружил хорошо с Духонченко. Так по душам мы беседовали, а он тогда десять лет уже отбыл в ссылке, я пять лет, так делились мы. Хорошо один на один поговорили, что только держаться Господа, что все тут отступники. И он так говорит. И вдруг после этой встречи в КГБ беседует с ним председатель союза и в присутствии всех хлопает его по плечу и говорит: «Ты, Яша, далеко пойдёшь, ты правильно ответил на все вопросы». Правда, никто так не пошёл далеко, как он. Он стал председателем союза Украины. Духонченко Яков Кузьмич. Приехал я к нему после этого. «Ну что ты, друг, что ты так пошёл, что ты подписал?» «Брат, надо дело Божие делать. Иначе закроют молитвенные дома. Поэтому я всё подписал и всё с ними решаю».

 Братья, такое положение – страшное положение. Приходит для беседы Геннадий Константинович Свинсон туда в дом молитвы в Москве. Как-то и мне там пришлось быть. Всех поразогнали по разным комнатам, чтобы только три или четыре человека и они двое. Я после спрашиваю: «Что нас так всех поразогнали?» А он говорит: «Была открытая беседа. Кэгэбисты слушали, что тут говорили, прямая связь была сделана, поэтому чтобы не мешал никто – так было сделано. И вот, братья, что бы ни делалось, первое дело сразу говорили: «Если только вы нам не разрешите, от нас люди будут уходить». Настолько такое предательство было. Предательство братьев. Кэгэбисты (не знаю, сколько было вызовов) вывозили, как правило ночью, клали Библию и рядом клали наган. Беседы, беседы, беседы: «Ты очень многое узнал, и тебе мы очень много открыли. Жизни мы тебе всё равно не дадим, соглашайся. Девяносто девять человек согласились, а ты один не согласился». В «Братском вестнике» Мицкевич опубликовал, что 99 человек окончили эти курсы. Действительно, трудно всё рассказать, сколько пришлось пережить, перестрадать. Первое, что они сделали –посадили меня в камеру прокажённых. При мне пришёл второй секретарь обкома, начальник милиции и дали указание (прямо открыто говорит при мне): «Надо сделать так, чтобы от него отказались баптисты». Я, правда, не предполагал такого. Открыли камеру эту, а там четыре женщины сидят. Ну, конечно, они закричали такие слова: «Заводите его к нам, мы то и другое сделаем с ним. Мы его тут выучим!», – и всякие пошлости такие. И то страшно было, что у них пальцев на руках нет, носа нет, ушей нет, страшно было глядеть на них.

 И вот они толкают меня в эту камеру. Потом Бог дал такую милость, что начальник сказал: «Нет, вы выведите женщин, а он так заразится и подохнет здесь всё равно». Вывели этих женщин, завели меня туда. Я упал на колени, и не знаю, сколько я стоял, сутки или двое ли, просил Бога, чтобы не коснулась меня эта болезнь. Этот секретарь обкома приказал: «Пока я не приеду, этого не выпускать». На четвёртые сутки вдруг открывается дверь, и милиционер говорит: «Выходи, твой мучитель сдох». Думаю, что такое? Он говорит: «Сгорел он, выходи!» И вот так берёт меня за руки, смотрит, и пригласили врача. Врач посмотрела, раздели меня до пояса. Врач говорит: «Этому, конечно, можно удивляться, может, в последствии будет что-нибудь, но пока, говорит, его ничто не коснулось». А он объясняет, что в Москве загорелась гостиница «Россия», и там многие погорели, в том числе и этот второй секретарь обкома. Милиция говорит: «Мы хоть верим или не верим в Бога, но вся милиция знает, почему с тобой так жестоко поступают. Мы, говорит, сожалели все, но ничем не могли помочь. Что сделать?» Ну, если поверили, то и слава Богу. По-хорошему отвезли домой. А там снова: «Да ты там помирись с ними, зарегистритуйтесь, нам уже неудобно». Конечно, я уже не первый раз там сидел. Снова приехал. Карев уже умер, Бычков на его место встал. Приехал в Харьков, куда меня пригласили. Говорят: «Тебе будет очень трудно, ибо ты многое узнал, ты всю работу эту узнал. Или дай подпись, что ты не будешь разглашать её, или дай подпись на сотрудничество. Мы же сотрудничаем все. Я за границу езжу, я всех там обманываю. Я знаю, что у нас есть узники, ну а куда деваться, говорю, что здесь свобода, никто за веру не сидит». Если вы помните, он не так давно признался, и это он открыто сказал, что надоело нам брехать, так он и сказал, и это опубликовано во многих журналах. После долгих бесед опять же, одно указание за другим. Молитвенный дом закрыли у нас. Пришла милиция, пришли секретари, пришли кэгэбисты, обвинили, что вот Азаров не покоряется, Азаров с американцами сотрудничает, у него радиостанцию нашли и прочее. Несколько товарищеских судов устроили. Три раза били, чтобы только любыми путями сломать, как они говорили. Конечно, было самое трудное – это беседа с пресвитерами, особенно со старшими пресвитерами, которые не раз приезжали, убеждали, что Совет церквей это избрал путь на погибель себе, не дадут никакой работы, всё равно программа стоит – конец всей религии и прочее. Как-то Бог давал силу не склоняться ни на что. И мы, 120 человек, уже в 1972 году написали обращение в Совет церквей: «примите нашу церковь в братство». Слава Богу, братья начали понемножку приезжать, укреплялись. Собираться было, конечно, трудно, дом молитвы запечатан. Ну, а остальным сказали: «Кто хочет в доме молитвы собираться, пишите все заявления в горисполком». Да, примерно 70 человек написали заявления и им открыл дом молитвы. Бог нас повёл путём братства.

  Угрозы были не только словами, но и делом. Решили отобрать детей. «Если не согласишься, отберём детей». Мы в это время избрали пресвитером своей церкви моего брата, которого отец был дьяконом. Давнишний брат, дети все были верующие, этот старший был сын, у него тоже пятеро детей было. Избрали его на пресвитерское служение, а я уже был рукоположен на служение благовестника. И вот пригласили в обком нас 20 братьев, и их человек 50, и выносят решение отобрать детей у него и у меня. Так все мы слушали спокойно. Вдруг этот наш избранный пресвитер встаёт и говорит: «Я пришёл к выводу, что Бога нет. Я отрекаюсь, детей я не хочу отдавать вам. Я отрекаюсь сам от Бога и детей буду учить так». Это был удар настолько сильный. Братья все согнулись, многие заплакали. А те, конечно, в ладоши начали хлопать. Потом один из них говорит: «Повтори ещё». Он повторяет. Потом один из них подходит, говорит: «Мы должны видеть доказательства». Подносит папиросу ему, зажигает. «На бери, кури перед всеми!» Он берёт. Берёт и курит. Прошло много лет. И вот в одно время мы стоим с Серёжей, и вижу, что идёт человек согнутый и по дороге подбирает окурки.

 Серёжа что-то сказал, а я так посмотрел поближе, так это же Василий Сергеевич, тот, который отрёкся от Бога. Подхожу к нему: «Василий Сергеевич, что же ты делаешь?» «А что мне теперь делать? Дети от меня все отказались. Жить … Погиб я. Вот собираю теперь окурки». Таков вот конец, братья, того, кто думал защитить детей. И вот так получилось. Я не знаю, сейчас он живой или нет, но вот то, что мы видели, беседовали. Такой его конец и печальное положение. Поднял глаза он на меня и говорит: «А твои дети с тобой?». Я говорю: «Слава Богу, дети мои со мной, несут служение, верующие все». «Я погиб». Я говорю: «Можешь ты покаяться?» «Нет, не могу я ни каяться, ничего». И в третий раз говорит: «Я погиб». Это, братья, результат того, когда мы надеемся на себя или думаем что-то защитить сами. Конечно, за все эти годы, прошедшие до самого 1987 года, многое было нами пережито. Тогда был товарищеский суд огромного завода, когда все единогласно клеймили нас. Между ними и я стоял, когда они тысячи людей убеждали отречься от этих, как они называли нас, американских шпионов и прочее. И Бог дал силы устоять. Я говорю, что это братья мои, а что они в тюрьме, и что ж, может, и я завтра буду в тюрьме. Все единогласно зачитывают резолюцию суда товарищеского, ходатайство перед органами власти – такой человек не нужен, только расстрелять его. Обращается председатель суда: «Кто «за»?» Ну и, конечно, единогласно все принимают это решение. Я так думал, что на этом и конец. Прошло ещё несколько времени после суда, меня побили сильно. Потом года полтора прошло, когда мне дали пять лет тюрьмы, когда привезли уже в Красноярский край, и там в лагере вызывает начальник и других так ещё было трое. Оказывается, это решение суда уже там. Он зачитывает и говорит: «Что мне делать?» Ну и, конечно, опять разными словами: «Тебе была дана возможность стать старшим пресвитером, тебе была дана возможность ехать по всем странам, ты был бы большим человеком, а ты пошёл против советской власти», и что я такой-сякой, всё там наговорил. «Поэтому мы приговариваем тебя к тому, к чему приговорил тебя товарищеский суд. При первой возможности помни, собственноручно расстреляю по решению вашего суда. «А теперь, пока он не одумается, не напишет заявление, что он согласен на сотрудничество с органами, морить голодом и холодом». И сажает меня в камеру с крысами. Тогда я ещё не знал, что камеры такие есть. Правда, днём их нет, а ночью откуда-то их выпускают. Ну, так я на нарах, они около нар садятся и какая перепрыгнет, какая нет, друг друга там грызут, видимо, голодные. Так длилось около десяти суток. Откр.2:10 - Не бойся ничего, что тебе надобно будет претерпеть. Вот, диавол будет ввергать из среды вас в темницу, чтобы искусить вас, и будете иметь скорбь дней десять. Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни. Было сильнейшее напряжение. Замначальника лагеря приходит: «А теперь мы узнаем... Будешь стоять, пока мне не надоест». Переводят меня после этого в другую камеру. Двоих приводит разбойников. «Если он сядет, то вы будете стоять». И опять же: «Ты знаешь своё дело. Если ты не подпишешься, то отсюда не выйдешь живым». Но так Бог дал, что я сутки простоял. Примерно через каждые часа два он приходил и задавал тот же самый вопрос. Ответ мой был такой: «Пока, слава Богу у меня всё хорошо». Стою вторые сутки, налились руки мои, ноги, порвались носки. На третий день эти ребята, которые за мной наблюдали говорят ему: «Начальник, или нас убери, или делай что хочешь, не можем смотреть».

 На третий день где-то днём я ходить уже не мог. Пришли другие люди, приносят мне лист. «Тебе даётся возможность быть свободным, распишись, что ты согласен сотрудничать. На тебя поступила из Москвы депеша. Или мы тебя жизни лишим, или ты пойдёшь, но с целью, что ты согласен сотрудничать». Ну, немножко отдохнул, посидел. Переводят в ШИЗО на шесть месяцев. Начальник приказывает: «Температура не больше семи градусов чтобы была, держать в одной рубашке. В баню водить в одних тапках. Кормить, как я вам приказал». Так примерно проходит 150 суток. Потом приходят, а по камерам (то ли они распространили, я не знаю по сей день) иногда стучат так ребята: «Баптист, держись, ты знаешь, что тебя хотят расстрелять». Ну, потом сажают людоеда или кто он там. Около десяти дней это было страшное мучение с ним. Потом вдруг приходят, выводят. Одежду дали. Ну, тут опять стучат ребята, что, мол, до свиданья, дядя Миша, не обижайся на нас. Видимо, ты больше не вернёшься. (Плачет) А я стал что-то очень плохо видеть, почти слепой стал. Иду так, спотыкаюсь. На улицу вывели в первый раз, мороз такой крепкий, солнышко. Заводят в камеру другую. Слушаю, жены вроде голос. Думаю, что такое, то ли снится, то ли какое-то видение. Правда, жена говорит: «Миша, подойди». Близко не подпускают, метра на три. Я так думаю, правда, Надя приехала. Ну, она, конечно, говорит: «Что с тобой сделали, я тебя не узнаю». Ну, так она помолилась, потом я помолился немножко. Она пыталась передать мне несколько конфет. Не дали. Ну, так, с какой целью, кто его знает. Потом-то я узнал, как они ходатайствовали, как другие за меня ходатайствовали, что, мол, долго не было писем. Ну, они решили показать, что я всё-таки живой. Иду назад. А конвоир и говорит: «Ты знаешь, что начальник приказал с тобой сделать?» Я говорю: «Знаю». Ну и говорю, что чем быстрее сделали бы, тем лучше было. Заводят, а там из Красноярска сидят двое. И приехал из Белгорода кэгэбист. И опять же привёз это, что подписали 99 человек братьев твоих. Как они живут хорошо, какая у них обстановка, как они за границу ездят, рассказывает мне, как всё прекрасно. Как страна наша живёт, что религии больше не будет, всего не будет. Ну, рассказывает про сыновей моих, что им тоже там трудно, что в школе там нападают на них. Надо тебе всё-таки одуматься, подумать. Вот Совет церквей весь в тюрьме, всё равно погибнут все. Так беседа, наверное, около часа была. Привёз он конфет мне шоколадных. Принесли стакан чаю. Конечно, я бы это с большим удовольствием всё поёл, потому что, когда меня забирали, во мне было 96 килограмм, а когда там взвесили, было 48. Побеседовали. Я говорю: «Вы поймите правильно, я боюсь Бога. Я боюсь Бога, и потому ничего не буду подписывать. Умереть, умру, но подписывать я ничего не буду». И опять даётся указание посадить.

 Посадили ещё в худшую камеру, где было великое множество вшей и тараканов. Это было что-то невероятное. Когда подавали кусок хлеба, то его нельзя было съесть. Вот я так разламывал, кругом немножко раскладывал, потому что нападали тысячи этих тараканов, не знаю как их назвать, и они начинали есть то, что я им дал, тогда и я мог что-то съесть. Братья, всё это не перескажешь. Но, когда Бог дал, пришло освобождение, сам начальник лагеря пришёл, принёс мне вещи. И так, вроде с добрым намерением, как я понял, что он даже извинился. «Ты извини, что так пришлось с тобой поступать». А когда я вышел из лагеря, был март месяц, было очень холодно, снега очень много было. А там примерно километров семь надо было пешком идти до станции. И вот я настолько ослабел, прошёл немножко, помолился Богу, чтобы хоть машина какая подобрала. Едет машина, мимо проехала, я ещё немножко прошёл, а потом, конечно, упал. Нет сил идти, ветер такой дует. Ну, я так думаю: «Господи, ну помоги как-то дойти, хотя бы хлеба купить». И так положил в сердце своём, что если Бог даст, что буду дома, то обязательно устроюсь на хлебозавод. И так думаю, что всегда буду носить с собой хлеб. Не думал я, что я наемся хлеба. Третья машина останавливается. И говорит шофёр: «Этот зверь приказал тебя не подбирать. Он говорит: «Не сдох здесь, дорогой сдохнет, он не дойдёт до станции». Поэтому какое-то сердце Бог расположил, и этот шофёр хватает меня быстро за руку, посадил в кабину и довёз до станции путём таким, чтобы милиция не увидела, и быстро меня вытолкал. «Иди, о тебе весь лагерь знает, и хутор наш весь знает, как тебя мучают. Иди». Поблагодарил Бога и первым делом пошёл покупать хлеб. Купил буханку хлеба и купил немножко масла. Есть страшно охота. Но, собственно, я видел, как люди умирают от того, что хлеба много наедаются. Видел сам. Настолько был тяжёлый лагерь, что так там били, и люди умирали, черви съедали их. В буквальном смысле съедали черви. Миллионы их на человека. Он ещё живой, а на нём миллионы червей. Сел я, немножко поел. Нет сил подняться. Милиционер подходит: «Ты только оттуда вышел, и ты хочешь опять туда попасть? Ну-ка марш отсюда!» Но, правда, Бог дал, я купил шапку, сел, приехал в Красноярск, а там один брат жил. Встретил меня хорошо, я ему и говорю: «Ты знаешь, у меня тут клопов много, вшей много на мне, ты уж как-нибудь поостерегись». Но Бог дал такую милость, он меня взял на руки, раздел меня, всё это поснимал, отнёс в баню, и три дня, Бог дал милость, я у него отдыхал.

 Приехал, братья, домой, и через три дня снова КГБ. Это в 1987-ом году. «Вот что, давай тайно поговорим. Ты будешь знать и мы двое будем знать. Дай подпись, что ты будешь сотрудничать с нами, что ты зарегистрируешь церковь, и всё. Мы будем знать и ты будешь знать, и больше никто. Живи, как хочешь». Братья, некоторые думают, что сейчас регистрация - это как будто ничего. Нет, братья, это не так. Это такая сеть, в которую люди попались, и в основном служители. Попались в эту сеть, и из неё очень трудно вырваться, если не приговоришь сам себя к смерти. Года три назад к нам привезли гуманитарную помощь, а отдавать не отдают. Пошли мы с братом, дошли почти до губернатора. Смотрим, приглашают нас побеседовать с уполномоченным. Сидят такие же уполномоченные, как и десять, и двадцать лет назад. Уполномоченный приходит, а он меня не знает. Он говорит: «Мне очень хочется встретиться с Азаровым. Если бы мы с ним сошлись, как со старшим пресвитером, то мы бы с ним за два часа всё решили. По чашке чаю бы выпили, ну и везите, раздавайте, дай вам Бог. Ну они такие упорные. Этот Азаров такой упорный, что не хочет даже встретиться». Вот таким образом вся эта система остаётся до сих пор та же, никаких перемен нет. К великому сожалению, наши братья из регистрированных церквей это не поймут. Они это не поймут и не хотят понимать. Поэтому, братья, Апостол Павел говорит: 2Кор.4:2 – «но, отвергнув скрытные постыдные [дела], не прибегая к хитрости и не искажая слова Божия, а открывая истину, представляем себя совести всякого человека пред Богом».

 Устроился я на работу, и однажды послали у нас одного человека вместе со мной менять ванну. Входит хозяин квартиры. Ходил, ходил, а потом и говорит: «Михаил Иванович, не узнаёшь меня?» И называет себя нехорошим словом. Я так посмотрел на него, а не могу сказать, хотя где-то, может, и видел. «Да это же я, майор КГБ, который не раз мучил тебя». Наш белгородский. Подходит, так кланяется и говорит: «Прости меня, Михаил Иванович, я знаю, сколько ты перенёс страданий. Вот такие мы были бестолковые, нас заставляли, а мы делали. Если бы я был на твоём месте, я бы, наверное, мину сюда принёс, чтобы меня взорвать вместе с квартирой, а ты мне ещё доброе дело делаешь. Прости меня». Иду я по улице, идёт человек, а другой его ведёт под руку. Я-то их позабыл уже. Он кричит на всю улицу: «Михаил Иванович, ты не узнаёшь меня?» Я говорю: «Да кто вас разберёт, вас много». А он был участковым, раза три сажал меня на 15 суток. А теперь сын его держит, ведёт его. «Пропала моя вся жизнь, пропало всё моё. Мне одно, хочу только застрелиться или задушиться. Но вот ещё сын меня держит. Какие вы счастливые люди, а мы-то были такие глупые, да что же мы с вами делали». Братья, это люди говорят, неверующие люди, они поняли свою ошибку. К великому сожалению, наши браться в регистрированных церквах до сего дня не поймут этого бедствия, в которое они попали. В прошлом году захожу я в магазин, идёт пресвитер церкви регистрированной и вот так несёт два пакета. Я говорю: «Борис, что ты несёшь?» «Да надоело поклоняться». «Как поклоняться?» «Да вот так, что как крещение совершать, надо идти на поклон, надо писать заявление. Как рукополагать, надо идти на поклон. Поэтому мы решили баптистерий себе сделать, чтобы не ходить на поклон, чтобы крестить здесь». Я говорю: «Борис, миленький, да сколько же лет мы так делали, что никому и ни в чём не поклоняемся». «Да это ж вы, а мы не хотим таким путём идти». Система эта сатанинская, она до сего дня та же, она не поменялась и не поменяется, братья. Поэтому в этом плане мне понравилось, что на съезде братья, как мне кажется, правильно решили. Весь Совет церквей выходил и молились за братьев и сестёр в регистрированных церквах. До некоторой степени и я молился Богу, просил, что, может, я виноват в чём-то в отношении этих людей, потому что я там был. Как некогда праведники исповедовались перед Богом за весь народ Божий. Когда мы читаем молитву Даниила, девятая глава, то он просит и не говорит «они», а говорит «мы». Мы согрешили, мы это делали. И исповедуется за весь народ Божий. Это действительно Господь так побудил совершить молитву за всех братьев и сестёр в регистрированных церквах. Ну и, наверное будет обращение ещё. Поэтому в беседах, когда мы встречаемся с ними, как вот я общался с Иваном Константиновичем, это донецкий пресвитер Медведев. Вот он недавно только с Америки вернулся, его постигла болезнь большая, но здесь, слава Богу, всё кончилось. И я беседую с ним: «Ваня, что ты думаешь? Что ты там держишься за эту систему? Вы дали хорошее наименование дому своему «В Гефсимании». Увы! И рассказывает: «Мы у губернатора были, собрались 20 пресвитеров разных религиозных течений. Не пришёл только Тушков». Губернатор нам задал вопрос: «Вы верующие люди. Расскажите, как мы будем жить дальше?» Ну и встаёт один и критикует одну партию, другой другую. Покритиковали друг друга, а губернатор опять говорит: «Вы же вожаки верующих людей, вы скажите по Библии, как мы будем жить дальше?» Губернатор по Донецкой области, видимо, какой-то умный человек был. А мы, говорит, согнулись, посидели, молчим. Мы не были готовы к тому, чтобы сказать, как мы будем жить дальше. И такое положение, что произошло полное соединение с миром.

 Мне хочется, братья, в заключение прочитать слово, которое Апостол Павел написал: Евр.13:13-15 – «то и Иисус, дабы освятить людей Кровию Своею, пострадал вне врат. Итак выйдем к Нему за стан, нося Его поругание; ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего. Итак будем через Него непрестанно приносить Богу жертву хвалы, то есть плод уст, прославляющих имя Его». Братья, сегодня это огромный религиозный стан. Как вы слышали, брат говорил, а он почти во всех странах мира был. И весь этот стан, как я недавно слушал передачу из Америки, что было там общее богослужение после гибели этих высотных домов. Передают, что собрались тысячи людей, приехали три президента, приехал Билли Грейм, приехали выдающиеся проповедники. Все выступали и все держали плакаты, чтобы Бог дал сил перенести всё это. А потом дали команду перевернуть плакаты. На обратной стороне было два слова: «Отомстим!» и то ли «убьём» или что-то другое. Вот это «христиане». Поэтому, братья, мы не к этому призваны, ибо у нас иной путь – путь Божий. Если Господа вывели за стан, то кто мы? Религиозный мир объединяется, политический мир объединяется. Вы знаете, что небывалое такое явление, что собрались на тысячелетие почти все президенты мира решать вопрос, как будем жить дальше. А потом собрался весь религиозный мир и тоже: как будем жить дальше? То есть мы сегодня с вами пришли к такому положению, что не сегодня-завтра уже появится антихрист. А как мы с вами? Когда мы читаем Евангелие от Матфея в 27 главе, когда идёт Иисус Христос на Голгофу, то Он крест деревянный уже не мог нести. Поэтому встретили человека и заставили нести крест Его. А что такое крест? Тот, который идёт на смерть, он должен нести этот крест. Что же Иисус Христос нам говорит? Мф.16:24 – «Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною». Писание тоже говорит, что диавол хочет поглотить нас. А что ответим мы? Готовы ли мы нести этот крест, чтобы достигнуть Царства Небесного?

 Дорогие дети Божии, я очень радуюсь, что у вас столько братьев-служителей. Но брат говорил уже, что, к великому сожалению, не все служители оказываются верными. Это есть и в нашем братстве, когда не все оказываются верными. Верующих много. Но дай, Бог, силы, как мы с вами прочитали, что Апостол Павел говорит, что каждый домостроитель должен быть верным. А верность эта – верность нашему Господу. И как хорошо бы попросить Бога, чтобы Бог дал нам силы верности. И не стесняться говорить, особенно верующим из регистрированных церквей, чтобы они освобождались, чтобы они выходили из этого стана. Откр.18:4 – «И услышал я иной голос с неба, говорящий: выйди от нее, народ Мой, чтобы не участвовать вам в грехах её и не подвергнуться язвам её». Бог прямо говорит, чтобы и нам не оказаться в числе этих погибших людей. Поэтому будем молиться об этом, будем просить: братья, сёстры, оставьте этот путь, путь сотрудничества с этими безбожниками современными, хотя и религиозными людьми. Это в ужас прийти можно, когда верующим вручают орден! У нас в Брянске недавно вручили тоже орден двум попам и старшему пресвитеру. Можно удивляться – за что? Когда мы страдали, Карев получил тоже серебряный орден, а тысячи братьев и сестёр страдали. Братья, мы не к этому призваны, мы призваны не здесь ордена получать. Наш путь здесь – это путь страданий. Другого пути в Царствие Божие нет». Иоил.3:11 – «Спешите и сходитесь, все народы окрестные, и соберитесь; туда, Господи, веди Твоих героев».

 

Высоки были стены, и ров был глубок.

С ходу взять эту крепость никак он не мог.

Вот засыпали ров – он с землей наравне.

Вот приставили лестницы к гордой стене.

       Лезут воины кверху, но сверху долой

       Их сшибают камнями, кипящей смолой.

       Лезут новые - новый срывается крик.

       И вершины стены ни один не достиг.

«Трусы! Серые крысы вас стоят вполне!» –

Загремел Александр. – Дайте лестницу мне!

Первым на стену бешено кинулся он,

Словно был обезьяною в джунглях рождён.

       Следом бросились воины, - как виноград,-

       Гроздья шлёмов над каждой ступенью висят.

       Александр уже на стену вынес свой щит.

       Слышит - лестница снизу надсадно трещит.

Лишь с двумя смельчаками он к небу взлетел,

Как обрушило лестницу тяжестью тел.

Три мишени, три тени – добыча камням.

Сзади тясячный крик: «Прыгай на руки к нам!».

       Но уже он почувствовал, что недалёк

       Тот щемящий, весёлый и злой холодок.

       Холодок безрассудства. Негаданный, тот,

       Сумасшедшего сердца слепой нерасчёт.

А в слепом нерасчёте - всему вопреки -

Острый поиск ума, безотказность руки.

Просят вниз его прыгать? Ну что ж, он готов, –

Только в крепость, в толпу озверелых врагов.

       Он летит уже. Меч вырывает рука.

       И с мечами, как с крыльями, два смельчака.

       (...Так, с персидским царём начиная свой бой,

       С горсткой всадников резал он вражеский строй

Да следил, чтоб коня его злая ноздря

Не теряла тропу к колеснице царя...)

Но ведь прошлые битвы вершили судьбу –

То ль корона в кудрях, то ли ворон на лбу.

       Это ж так, крепостца на неглавном пути,

       Можно было и просто её обойти,

       Но никто из ведущих о битвах рассказ

       Не видал, чтобы он колебался хоть раз.

И теперь, не надеясь на добрый приём,

Заработали складно мечами втроём.

Груды тел вырастали вокруг. Между тем

Камень сбил с Александра сверкающий шлем.

       Лишь на миг опустил он свой щит. И стрела

       Панцирь смяла и в грудь Александра вошла.

       Он упал на колено. И встать он не смог.

       И на землю безмолвно, беспомощно лёг.

Но уже крепостные ворота в щепе.

Меч победы и мести гуляет в толпе.

Александра выносят. Пробитая грудь

Свежий воздух целебный не в силах вдохнуть...

       Разлетелся быстрее, чем топот копыт,

       Слух по войску, что царь их стрелою убит.

       Старый воин качает седой головой:

       «Был он так безрассуден, наш царь молодой».

Между тем, хоть лицо его словно в мелу,

Из груди Александра добыли стрелу.

Буйно хлынула кровь. А потом запеклась.

Стали тайные травы на грудь ему класть.

       Был он молод и крепок. И вот он опять

       Из беспамятства выплыл. Но хочется спать...

       Возле мачты сидит он в лавровом венке.

       Мимо войска галера плывёт по реке.

Хоть не ведали воины точно пока,

То ль живого везут, то ль везут мертвяка,

Может, всё-таки рано им плакать о нём?

Он у мачты сидит. И молчит о своём.

       Безрассудство... А где его грань? Сложен суд,-

       Где отвага и глупость границу несут.

       Вспомнил он, как под вечер, устав тяжело,

       Войско мерно над чёрною пропастью шло.

Там персидских послов на окраине дня

Принял он второпях, не слезая с коня.

Взял письмо, а дары завязали в узлы.

«Не спешите на битву, – просили послы. –

       Замиритесь с великим персидским царём».

       «Нет, – сказал Александр, – мы скорее умрём».

       «Вы погибнете, – грустно сказали послы, –

       Нас без счёта, а ваши фаланги малы».

Он ответил: «Неверно ведёте вы счёт.

Каждый воин мой стоит иных пятисот».

К утомлённым рядам повернул он коня.

«Кто хотел бы из вас умереть за меня?»

       Сразу двинулись все. «Нет, – отвёл он свой взгляд, –

       Только трое нужны. Остальные – назад».

       Трое юношей, сильных и звонких, как меч,

       Появились в размашистой резкости плеч.

Он, любуясь прекрасною статью такой,

Указал им на чёрную пропасть рукой.

И мальчишки, с улыбкой пройдя перед ним,

Молча прыгнули в пропасть один за другим.

       Он спросил: «Значит, наши фаланги малы?» -

       Тихо, с ужасом скрылись в закате послы…

       Безрассудство, а где его грань? Сложен суд,

       Где бесстрашье с бессмертьем границу несут.

Не безумно ль водить по бумаге пустой,

Если жили на свете Шекспир и Толстой?

А зачем же душа? Чтобы зябко беречь

От снегов и костров, от безжалостных встреч?

       Если вера с тобой и свеченье ума,

       То за ними удача приходит сама…

       ...Царь у мачты. А с берега смотрят войска:

       «Мёртвый? Нет, погляди, шевельнулась рука...»

Старый воин качает седой головой:

«Больно ты безрассуден, наш царь молодой».

Александр, улыбнувшись, ответил ему:              

«Прыгать в крепость, ты прав, было мне ни к чему».Л.Ошанин