Вопрос 814: 2 т. Как можно в настоящее время прожить в правде, если все вокруг врут на каждом шагу? Нас столько лет коммунисты учили говорить и делать только то, что они нам скажут. Вы сами говорите, что у нас в стране – тройная психология: одно думаем, другое говорим, а делаем совсем иное.

Ответ: Известно, что лжец должен иметь очень хорошую память, чтобы не попасться. Он всегда должен помнить, как он солгал, и как в действительности обстоит дело. Ему нужно иметь две головы, независимых друг от друга. Всякая ложь – смертельна, и она от диавола. Прочтите в нашей книге «К истинному православию» главу «Спаси, Господи, от лжи». Для мирских людей, нецерковных, Солженицын А.И. дает вполне выполнимый рецепт, который так и озаглавил «Жить не по лжи».

«Когда-то мы не смели и шепотом шелестеть. Теперь вот пишем и читаем Самиздат, а уж друг другу-то, сойдясь в курилках НИИ, от души нажалуемся: чего только они ни накуро­лесят, куда только ни тянут нас! И ненужное космическое хвастовство при разорении и бед­ности дома; и укрепление дальних диких режи­мов; и разжигание гражданских войн; и без­рассудно вырастили Мао Цзе-дуна (на наши средства) – и нас же на него погонят, и придется идти, куда денешься? и судят, кого хотят, и здоровых загоняют в умалишенные – всё они, а мы – бессильны.

Уже до донышка доходят, уже всеобщая духовная гибель насунулась на всех нас, и фи­зическая вот-вот запылает и сожжет и нас, и наших детей, – а мы по-прежнему всё улы­баемся трусливо и лепечем косноязычно:

 – А чем же мы помешаем? У нас нет силы.

Мы так безнадежно расчеловечились, что за сегодняшнюю скромную кормушку отдадим все принципы, душу свою, все усилия наших предков, все возможности для потомков – только бы не расстроить своего утлого сущест­вования. Не осталось у нас ни твердости, ни гордости, ни сердечного жара. Мы даже все­общей атомной смерти не боимся, третьей миро­вой войны не боимся (может в щелочку спря­чемся), – мы только боимся, шагов граждан­ского мужества! Нам только бы не оторваться от стада, не сделать шага в одиночку – и вдруг оказаться без белых батонов, без газовой колонки, без московской прописки.

Уж как долбили нам на политкружках, так в нас и вросло, удобно жить, на весь век хорошо: среда, социальные условия, из них не выскочишь, бытие определяет сознание, мы-то при чем? мы ничего не можем.

А мы можем – всё! – но сами себе лжем, чтобы себя успокоить. Никакие не они во всем виноваты – мы сами, только МЫ!

Возразят: но ведь действительно ничего не придумаешь! Нам закляпили рты, нас не слушают, не спрашивают. Как же заставить их послушать нас?

Переубедить их – невозможно.

Естественно было бы их переизбрать! – но перевыборов не бывает в нашей стране.

На Западе люди знают забастовки, де­монстрации протеста – но мы слишком забиты, нам это страшно: как это вдруг – отказаться от работы, как это вдруг – выйти на улицу ?

Все же другие роковые пути, за последний век опробованные в горькой русской истории – тем более не для нас, и вправду – не надо! Теперь, когда все топоры своего дорубились, когда всё посеянное взошло, – видно нам, как заблудились, как зачадились те молодые, само­надеянные, кто думали террором, кровавым восстанием и гражданской войной сделать стра­ну справедливой и счастливой. Нет, спасибо, отцы просвещения! Теперь-то знаем мы, что гнусность методов распложается в гнусности результатов. Наши руки – да будут чистыми!

Так круг – замкнулся? И выхода – дей­ствительно нет? И остается нам только бездей­ственно ждать: вдруг случится что-нибудь само ?..

Но никогда оно от нас не отлипнет само, если все мы все дни будем его признавать, прославлять и упрочнять, если не оттолкнемся хотя б от самой чувствительной его точки.

Когда насилие врывается в мирную люд­скую жизнь – его лицо пылает от самоуверен­ности, оно так и на флаге несет, и кричит: «Я – НАСИЛИЕ! Разойдись, расступись – раздавлю!» Но насилие быстро стареет, немного лет – оно уже не уверено в себе, и чтобы дер­жаться, чтобы выглядеть прилично – непре­менно вызывает себе в союзники ложь. Ибо: насилию нечем прикрыться кроме лжи, а ложь может держаться только насилием. И не каж­дый день, не на каждое плечо кладет насилие свою тяжелую лапу: оно требует от нас только покорности лжи, ежедневного участия во лжи – и в этом вся верноподданность.

И здесь-то лежит пренебрегаемый нами, самый простой, самый доступный ключ к на­шему освобождению: ЛИЧНОЕ НЕУЧАСТИЕ ВО ЛЖИ! Пусть ложь всё покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом упремся: пусть владеет НЕ ЧЕРЕЗ МЕНЯ!

И это – прорез во мнимом кольце нашего бездействия! – самый легкий для нас и самый разрушительный для лжи. Ибо когда люди от­шатываются ото лжи – она просто перестает существовать. Как зараза, она может существо­вать только на людях. Не призываемся, не созрели мы идти на площади и громогласить правду, высказывать вслух, что думаем – не надо, это страшно. Но хоть откажемся творить то, чего не думаем!

Вот это и есть наш путь, самый легкий и доступный при нашей проросшей органической трусости, гораздо легче (страшно выговорить) гражданского неповиновения по Ганди. Наш путь: НИ В ЧЕМ НЕ ПОДДЕРЖИ­ВАТЬ ЛЖИ СОЗНАТЕЛЬНО! Осознав, где граница лжи (для каждого она еще по-разному видна) – отступиться от этой гангренной гра­ницы! Не подклевать мертвых косточек и чешуек Идеологии, не сшивать гнилого тряпья – и мы поражены будем, как быстро и беспо­мощно ложь отпадет, и чему надлежит быть голым – то явится миру голым.

Итак, через робость нашу пусть каждый выберет: «остаётся ли он сознательным слугою лжи (о, разумеется не по склонности, но для прокормления семьи, для воспитания детей в духе лжи!), или пришла ему пора отряхнуться честным человеком, достойным уважения и детей своих и современников. И с этого дня он:

 – впредь не напишет, не подпишет, не напе­чатает никаким способом ни единой фразы, искривляющей, по его мнению, правду;

 – такой фразы ни в частной беседе, ни многолюдно не выскажет ни от себя, ни по шпаргалке, ни в роли агитатора, учителя, вос­питателя, ни по театральной роли;

 – живописно, скульптурно, фотографиче­ски, технически, музыкально не изобразит, не сопроводит, не протранслирует ни одной ложной мысли, ни одного искажения истины, которое различает;

 – не приведет ни устно, ни письменно ни одной «руководящей» цитаты из угождения, для страховки, для успеха своей работы, если цитируемой мысли не разделяет полностью или она не относится точно сюда;

 – не даст принудить себя идти на демонст­рацию или митинг, если это против его желания и воли. Не возьмет в руки, не подымет транс­паранта, лозунга, которого не разделяет пол­ностью;

 – не поднимет голосующей руки за пред­ложение, которому не сочувствует искренне; не проголосует ни явно, ни тайно за лицо, которое считает недостойным или сомнительным;

 – не даст загнать себя на собрание, где ожидается принудительное, искаженное обсуж­дение вопроса;

 – тотчас покинет заседание, собрание, лек­цию, спектакль, киносеанс, как только услы­шит от оратора ложь, идеологический вздор или беззастенчивую пропаганду;

 – не подпишется и не купит в рознице такую газету или журнал, где информация искажается, первосущные факты скрываются...

Мы перечислили, разумеется, не все воз­можные и необходимые уклонения ото лжи. Но тот, кто станет очищаться – взором очищен­ным легко различит и другие случаи.

Да, на первых порах выйдет не равно. Кому-то на время лишиться работы. Молодым, желающим жить по правде, это очень осложнит их молодую жизнь при начале: ведь и отвечаемые уроки набиты ложью, надо выбирать. Но и ни для кого, кто хочет быть честным, здесь не осталось лазейки: никакой день никому из нас даже в самых безопасных технических нау­ках не обмануть хоть одного из названных ша­гов – в сторону правды или в сторону лжи; в сторону духовной независимости или духовного лакейства. И тот, у кого достанет смелости даже на защиту своей души – пусть не гордит­ся своими передовыми взглядами, не кичится, что он академик или народный артист, заслу­женный деятель или генерал, – так пусть и скажет: я – быдло и трус, мне лишь бы сытно и тепло.

Даже этот путь – самый умеренный изо всех путей сопротивления – для засидевшихся, нас будет нелегок. Но насколько же легче самосожжения или голодовки: пламя не охва­тит твоего туловища, глаза не лопнут от жары, и черный-то хлеб с чистой водою всегда най­дется для твоей семьи.

Преданный нами, обманутый нами воисти­ну великий народ Европы – чехословацкий, неужели не показал нам, как даже против танков выстаивает незащищенная грудь, если в ней достойное сердце?

Это будет нелегкий путь? – но самый лег­кий из возможных. Нелегкий выбор для тела – но единственный для души. Нелегкий путь – однако есть уже у нас люди, даже десятки их, кто годами выдерживает все эти пункты, живет по правде. Итак: не первыми вступить на этот путь, а – ПРИСОЕДИНИТЬСЯ! Тем легче и тем короче окажется всем нам этот путь, чем друж­нее, чем гуще мы на него вступим! Будут нас тысячи – и не управятся ни с кем ничего поде­лать. Станут нас десятки тысяч – и мы не узнаем нашей страны! Если ж мы струсим, то довольно жаловать­ся, что кто-то нам не даёт дышать – это мы сами себе не даем! Пригнемся еще, подождем, а наши братья биологи помогут приблизить чтение наших мыслей и переделку наших генов.

Если и в этом мы струсим, то мы – ни­чтожны, безнадежны, и это к нам пушкинское презрение:

К чему стадам дары свободы?

Наследство их из рода в роды:

Ярмо с гремушками да бич».

А. Солженицын 12 февраля 1974 г. («Вера и жизнь» № 7 1974 Свято-Ильинское издание).

 

Я не хочу полуправды. Я не хочу полуверы,

Я не хочу, чтобы струны в сердце без песни отмерли.

Если отдаться – навеки, если любить, так всецело.

Так, чтобы пламенем жарким сердце победно горело.

       Я не хочу полуправды, жалких слепых рассуждений,

       Я не хочу трепетанья в сердце без сильных стремлений.

       Я не хочу полуправды, ровной, холодной, бездушной.

       Я не хочу полусмерти, легкой, бесплодной, ненужной.

Пусть же в горниле страданий грешное «я» умирает,

Смертию в сердце холодном новая жизнь воскресает.

Я не хочу полуправды, я не хочу полуцели.

Пусть же порвутся все струны, лишь бы не даром звенели.