Вопрос 3983: 28 т. Почему русские после падения коммунизма не возвращаются домой в Россию?

Ответ: Этот вопрос можно было задать где-то в 1930 году. Но куда возвращаться тем, кто в глаза не видел Россию и родину своею и воспоминания детства никак не может связывать с местом, где жил их прадед. Патриоты России, за рубежом живущие – они нежизненные для России, бумажные только надписи в доме на русском языке. Обетованной и чаемой была земля только для Израиля, а остальные, где приютили, там и прижились, корешки пустили. Вот как пишут из России:

“Поскольку существование «без МП» расценивается как нормальное, любые перемены становятся лишней и досаждающей головной болью. Оно, объединение, чтобы совершиться, обязано сделать «ревнителей» в два раза счастливее. Например, одарить триумфом победы над «патриархийным филиалом Лубянки», поставить их арбитрами, отделяющими «белое» от «красного» в православной жизни России. Иначе совсем непонятно, зачем что-то менять, тратить силы, кого-то терпеть, обременяя себя беспокойством?» Вот этого типа самосознания я и коснулся в своей предыдущей статье, причем не риторически, как считает о. Николай, а сугубо по существу. Как получилось, что эмиграция не сумела вернуться на Родину? Что воспрепятствовало тем, кто мечтал стать светочами России и готовился к миссии, на национальных началах помочь обустроить страну после падения коммунистов? Суждение об этом из России, согласитесь, будет вполне правомерным – если тема о возвращении кого-нибудь по-прежнему интересует. Объединение как раз имеет смысл возвращения, никакого не договора или альянса между «Россиями», не стоит обманываться.  Общий итог статьи был таков: существующая идеология РПЦЗ не годна вообще ни к чему, кроме как строить иллюзии, обслуживать ностальгию, за счёт политической идеологии и критики внешнего противника создавать видимость единства и смысла. Она изначально искала внутреннего удобства, формировалась «под себя», а не под Россию. Тем предосудительней оказывался пафос «единственных», «подлинно русских», играющих историческую роль, несущих на себе особую миссию. И тем плачевней результат, перед которым мы все оказались теперь: порушенная страна, вымирающий народ, агарянское нашествие на исконные территории, новые миллионы русских по всем континентам, мир, отданный в управление противохристианских сил и застывший над пропастью саморазрушения… Нельзя желать служить Родине и не желать знать, чем там живут. Встретить Россию и соединиться с ней – таков должен был стать финал и единственное оправдание десятилетий заграничного ожидания. Вся трагедия эмиграции целиком заключена в этом: в попытке смотреть на Россию самодостаточно, отрешенно, «со стороны». Выйдет в ней что-нибудь, сложится – замечательно; не выйдет – ну, что ж, мы останемся при своём и ничего особенного не потеряем… Может быть, вы в душе своей хорошие люди, и соотечественники за рубежом, правда, нуждаются в церковном окормлении. Но оставьте тогда свой натянутый мессианизм и патетику, а занимайтесь простым, ясным делом. В современных условиях мечтать о России, скучать по России и не ехать в неё – это, как говорится, уже через край. Посмотрите внимательней, перетряхните старый багаж, перестаньте наконец возглашать заученные и ничего не значащие фразы! Спросите с себя по всей строгости: что же теперь есть эмиграция и что отстаивает она? Россию ли перед Западом, Запад перед Россией (как в период «холодной войны»), свою комбинаторную уникальность, Россию прошлого, очередную Россию будущего – что? Насколько реалистично и ответственно восприятие Родины? Не превратилась ли русскость в игру чистой фантазии или составляющую обычного эго? «Встаю и ложусь со словом: «Россия»». Хорошо и приятно – как с грелкой. Чтоб дальше не залезать в дебри и не копаться в подробностях чужих судеб, давайте примем за данность: русские ехали и едут пока за рубеж, а значит должна быть церковная жизнь в диаспоре. Но «ехали и едут» по личным мотивам, ради своих частных нужд, а не для того, чтобы за тысячи вёрст вдруг возлюбить Родину особой любовью и начать грезить выдающимся эмигрантским предназначением. Большой вопрос: оправданно ли в данный момент вообще говорить об эмиграции как об отдельном и определённом целом? Существует ли она хотя бы в форме той общности, какую создавали условия большевистского изгнания, или представляет уже собрание русских людей по сугубо случайному признаку, в силу разных причин оказавшихся в той или иной географической точке? Бог весть, какие обстоятельства погнали за рубеж нынешнюю «четвертую» или уже «пятую» волну. В любом случае, для страны это драма и ухудшение её и без того сложного положения.
Оставляю за собой право считать, что православному и русскому лучше всё-таки жить в пределах России .

 Православному и русскому лучше оставаться в России. Но дело даже не в этом. Никто не собирается прописывать пилюли патриотизма. Знаю одного заслуженного протоиерея в Париже, который во времена СССР из чувства солидарности имел в личном пользовании «Жигули» и наотрез отказывался пересаживаться на более дорогие и комфортабельные местные марки. Так вот, в современной России никто не ожидает от эмиграции даже такой символической жертвы – все в принципе привыкли к отъездам и считают их личным жребием каждого (в духовном отношении, правда, жребием непростым, чем-то напоминающим смешанный брак православного с инославным). Проблема в другом: сама эмиграция должна наконец о себе что-то понять и с собою определиться. Если вы принадлежите России, то почему опасаетесь приблизиться к ней? Если вы самобытны и трепетно смотрите на свою свободу, умейте признать полноценность и свободу другой стороны. Эмиграция болеет и болеет сильно тою болезнью, которую кто-то метко назвал «комплексом полноценности». Только строгому оку зарубежника видны правда и неправда на Чистом переулке, только в его компетенцию входит признать «благодатной» или «безблагодатной» жизнь сотен и тысяч приходов. Итак, нужно быть очень пристрастным и очень увлечённым собой, чтобы не видеть: у православных в России есть своя ревность о чистоте исповедания и своя строгость принципов, которую, может быть, следует развивать и поощрять, но не курировать и контролировать. …желание эмиграции быть везде и одновременно нигде, определять всё, не берясь ни за что, уезжать, чтоб продолжать играть роль, по любому из поводов знать за других, что для них правильно”.

 Руф.1:19-21 – “Когда пришли они в Вифлеем, весь город пришёл в движение от них, и говорили: это Ноеминь? Она сказала им: не называйте меня Ноеминью, а называйте меня Марою, потому что Вседержитель послал мне великую горесть; я вышла отсюда с достатком, а возвратил меня Господь с пустыми руками; зачем называть меня Ноеминью, когда Господь заставил меня страдать, и Вседержитель послал мне несчастье?”

 

Лицо и голос, сон, походка, жест

Кричат о нашей сущности наличной.

Кому и где предложили поесть,

Своим житьём в какую входим притчу?

       Из области каких героев, схваток

       Мы строим образ свой и домочадцев,

       Кому на пользу квадратура хаты,

       Чей вкус порадуют моей трапезы яства?

Так день за днём и даже по ночам

Мы пишем образ или образину.

Иной писать с пелёночек начал,

Так и прожил с хайлом – тогда разинул.

       Ни притирания, ни серьги, ни колье,

       А скромностью покрытая вершина

       Составит биографию вослед,

       Ведь святость меряется не земным аршином.

Знакомых круг по утру обойди,

Их представляя “в лицах”, то есть в красках,

Есть от кого – “того и жди беды”, –

С любой позиции в разнос влетает встряска.

       Лицо иное светится добром,

       И лаской неподдельной, и прощеньем.

       Есть и такие, что попробуй тронь,

       Такою чернотой потянет с черни.

Лицо природное во многом не зависит

От нас и нашего далёкого родства;

Иная кошечка такою выпрет рысью,

И со смоковницы бесплодной что сорвать?!

       К разбойнику, что справа, мы благоволим,

       Как умиротворённость отразилась в нём!

       Не шествие пешком во Иерусалим

       Меняет нас, грехи сожжёт огнём,

Спасенье во Христе даст отблеск на лице,

Облагородятся и жесты и ресницы.
  Враг скован и натягивает цепь,

У нас покой, без зла легко нам спится. 16.05.08. ИгЛа