Вопрос 3760: 26 т. В 25 томе «…открытым оком» в вопросе 3759 внезапно обрывается такое интересное интервью с о. Геннадием Фастом. Есть ли продолжение?

Ответ: Там в конце было сказано, что я задал вопрос о том, как понимать, что в двух вещах Богу невозможно солгать: Евр.6:18 – «дабы в двух непреложных вещах, в которых невозможно Богу солгать, твёрдое утешение имели мы, прибегшие взяться за предлежащую надежду».

Геннадий Фаст.: «И я не смог ответить. Всё ясно, первый же вопрос я не могу ответить. Говорю: «Новый задайте». Потом притча о десяти девах. Ну уж эта притча, о ней очень много проповедуются сектантами, она одна из излюбленных. И, естественно, я знаю её толкование. Я и говорил толкование этой притчи здесь. И после того, как я притчу эту изъяснил, мне, значит, говорит Игнатий: «Всё ложь». Я думаю: «Ну, тогда говори правду». Начали разбирать, ну и что? Ничего не осталось от моего толкования. Всё было разбито и я тут же и сознался: всё у нас неправильно. Это мне странным показалось, что такую самую простенькую притчу и мы её толкуем неправильно. И, вообще, меня потянуло сюда, мне всё тут понравилось. Это было утром или в обед где-то. Пошли на вечернее богослужение баптистское и оттуда опять сюда (г. Барнаул, ул.2-я Строительная, 62 кв. 16). Вот тут пришлось удирать чуть ли не какими-то тайными способами, через какую-то запасную дверь или что там, не знаю. Алла меня, кажется, проводила, как-то вытаскивала, освобождала, потому что баптисты уже видели, спрашивали: где ты был и что, куда? Вечером пришли снова сюда. Но уж вечером у меня был вопрос! Месяц всего прошёл после того случая с пятидесятниками, всего месяц. И мне больше всего интересовал вопрос крещения Духом Святым. Я ещё об этом не говорил ни одному баптисту, и Лида об этом не знала в то время, и ни одному меннониту не сказал, – знали только пятидесятники, что я имею Духа. Этот вопрос меня интересовал и я его задал. Вопрос о крещении Духом Святым. Мы проговорили об этом вплоть до пяти утра (30 апреля 1977 г.). Говорили, собственно, не об этом вопросе, а о водном крещении, о его смысле и значении. Я передавать эту беседу не буду, она есть в записи. (Ту беседу всё ещё не можем разыскать, может, есть у кого из друзей, просим откликнуться. Но уж точно она есть в КГБ). Эта беседа, конечно, меня потрясла совершенно. Что меня потрясло? Ну что меннонитство, в принципе, то же самое уже на доступное(?)… нагнетает…(?), то есть именуется…(плохая слышимость на этой копии, ибо оригинала нет) (?) баптисты, то есть в чём наше самое сильное место – в крещении. Вот пятидесятники лучше других понимают Пятидесятницу, субботники – субботу, а мы – крещение. То есть это наш самый сильный момент. И вот в этом самом сильном моменте, получается, что мы ничего не понимаем... И вот это, конечно, меня страшно поразило, что в самой простой притче мы ничего не понимаем и в самом основном вопросе спасения тоже ничего не понимаем. Беседа эта, конечно, срезала меня очень сильно. Поражала ещё убеждённость, с которой толковалось Писание, – что его понимать надо так и только так, и выше этого понимания Писания быть не может. Это, говорит Игнатий, Высшая инстанция; мы задаём вопросы в Высшую инстанцию, и выше этого не отвечают. Я думаю: что это? Или какая-то сатанинская гордость или что-то иное..? Почему человек отвечает и говорит: «А выше этих ответов быть не может!» Он объясняет, что эти ответы не его, а это он читал у святых отцов, то есть, как Писание толковали святые отцы.

Амвросий Юрасов: Которым открыто Духом Святым.

Геннадий Фаст.: Да. И выше инстанции на земле нет по толкованию…(?). Но толкование – это хорошо. Но я, получается, не крещён. А тут за меня доказывают, что не крещён, значит не прощён. Я залетел уже в высшие материи, говорю на ангельских чуть ли не языках, а теперь возвращаюсь к началу: прощён ли мне грех? – вопрос, который я задавал десять лет назад. Прощён ли мне грех? И у меня больше покоя нет: а прощён он мне или нет? И тут пошёл сумбур и каламбур. Приехали домой. Эта беседа, конечно, очень сильно подействовала. Сразу стал искать. Пошёл в библиотеку, взял «Песок …(?), серия атеистическая о православии. Вот эту книжку. И начал искать из атеистических книг, потому что других не имел по православию. Потом лютеранскую историю церкви взял и из неё стал читать. И как я после той Пятидесятницы, когда читаю, мне всё о Духе Святом, теперь атеизм читаю – и всё о православии говорит. И везде вот это всё всплывает. Потом ещё сильно помог в православии Лев Толстой. У брата есть именно религиозные его труды, там у него есть работа «Критика догматического богословия». Что там очень хорошо, в этой книге, мелким шрифтом берётся из догматического богословия Макария, а крупным он пишет свою критику. Критика, мне ещё в баптизме сразу видно, что это вообще отрицание Троицы Бога, что это ересь из ересей. И даже уже дальше не стал читать всё подробно. А меня интересовало именно мелким шрифтом, я всё это себе переписал. Вот так из атеизма, из Толстого, из лютеранской истории выбирал крупицы о православии. Православные книги в глаза не видел. Вот переписал из догматического Богословия. Ну а дальше что? Дальше шли уже поиски – сильные поиски всего этого. То есть наконец я был растормошен до конца: что ж получается, меннонитство, баптизм, пятидесятничество, православие... И тут сразу вопрос ставлю сам истории: все религии надо смотреть вкупе, так уже не пойдёт. И настал такой момент, когда я сказал сам себе: «Я ничего не знаю». И оценку: «Никто не знает! Где она, истина, я не знаю. Но какова бы она ни была, Господи, покажи мне: единственная Истина, в которой я никогда не сомневался, что есть…, есть Бог. И вот я говорю: «Вот Ты мне её и открой, где Истина, какова она будет, где она будет? Будет она в пятидесятничестве, в православии, в меннонитстве, – где бы ни была и какой бы ни была, вот какова будет, таковую её и приму». То есть вот какой мой был настрой. Настрой, когда до конца и с корнем была выдернута вся предвзятость, которая до этого, конечно, всегда бывала. Бывает, читаешь какое-то место Писания: о, так оно не совпадает с нашими умыслами(?). Мне так неприя-я-я-ятно. Потом раз, раз… натолкуешь, перетолкуешь – место хорошее. А вот тут такое состояние. Долго всё рассказывать, на разных переводах, теперь скрупулёзно, сотни раз читаешь: Деян.2:38, Колос.2:12, Ефес.4:5 и прочие места о Крещении, о Причащении, о прощении грехов.

 Вот вокруг этих вопросов. Иногда до какого-то даже умопомрачения, ну уже совсем… Читаю: и то не так, и то не так, и ни на чём остановиться не могу. Помимо этого пути познавательного, рационального, шёл параллельно ещё другой. Например, почему-то пошёл и купил Пр…(?). Посмотрел на задней странице, не понравилось, пролистнул, отложил в сторону, но купил. Потом поехал в летнюю школу, в Волгограде была, там всесоюзная школа по квантовой химии. И когда поехал туда, например, был такой момент. Там мы жили в палатках в лесу, на берегу Волги. Как-то пошёл молиться, не знаю, почему, зачем, вдруг встал на колени и перекрестился. Ничего, никаких переубеждений, ничего, а просто взял и перекрестился. Перекрестился совершенно неправильно. В общем, держал не как староверы, но что-то вроде, два пальцы вытянул как-то вот так и крестился: на лоб, на оба плеча, а потом вниз. И с того времени в тайной молитве всегда стал креститься. А я проповедую с баптистской кафедры. Никто ничего не знает ни про языки, ни про кресты. Но проповедь постоянно какие-то новые оттенки получает. Вот сейчас даже посмотрел баптистские проповеди, цитаты: Филарет Московский, Ефрем Сирин, Иоанн Златоуст… – они-то всего этого не понимают. Если бы они понимали, они бы меня давно остановили. А им, что говорят баптисты, что эти, не понимали просто, не слышали этих имён даже. Мало ли чего, ну брат грамотный, что-то там приводит, цитирует. После этой школы, возвращаясь, я заехал к Игнатию, это была вторая встреча. И.Л.: Когда я красил?

 Г.Ф.: Да, да. Когда красили на работе. Времени у него никакого не было, поэтому он продолжал красить, а я бегал под низом под лестницей, разобрали весь Апокалипсис тогда. Но, слава Богу, как раз оба знали, что (?)секта, оставалось только говорить о толковании. А.Ю.: У нас есть…, он хорошо изучил Священное Писание и подстроился под баптиста-проповедника и там проповедовал и стал у них пресвитером. Эту общину перевоспитал в православном духе, не увёл, а привёл общину в Православную церковь. И.Л.: Меня интересует вот что: Вас не смутило, а это у меня редчайший случай, когда я не смог для человека уделить определённого времени? Г.Ф.: Наоборот, я в этом видел, что люди здесь занимаются делом. Нисколько не смутило. Он красил, я бегал под низом. Причём беседа не носила такой характер, как многие беседы с другими сектантами. В основном было так: задавал вопрос, например, о Причастии: «Почему вы верите в Причащение? На основе чего?» - «Сие есть Тело Моё». «Сие» – на основании этого слова», – сказал Игнатий. Всё! Больше у нас никакой беседы не было. Тут иногда тратишь годы, что только ни приводишь… Вот эта вся беседа на эту тему была. И сразу как-то куда-то туда всё вдалбливалось и там крутило и ворошило. Потом, помню, от него ушли, я говорю: «А …(?) святых у вас?» Он «Богородице Дево…» мне прочитал. И вот это слово: «Ублажат меня отныне все роды» (Лук.1:48 – «что призрел Он на смирение Рабы Своей, ибо отныне будут ублажать Меня все роды»). Всё, вся беседа. Когда уже уходил от него, шёл по железной дороге, то вдруг начал призывать Богородицу, прочитал «Богородицу» вот так, даже бессознательно, хотя и пошёл дальше. Вот такие моменты. Но потом приехал в Томск, занимался там в научной библиотеке. В Томске есть религиозная литература, потому что университет дореволюционный, там восточная патристика практически вся, западной мало. Но что интересно, я стал писать прошения. Сначала, вроде, отказы… Ну не буду рассказывать всё, как к чему, короче, мне книги начали давать. Первая была Амвросия Медиоланского «Слово о пастырях», Тертуллиана труды и первый том Златоуста – вот эти три книги первые, которые мне дали. Потом и другие, там был и Ириней Лионский, Ефим мученик и «Догматическое Богословие» Макария брал, уже теперь не Толстого… Это меня опять потрясло – с той поры и по сегодняшний день я не люблю больше читать сектантские книги, они мне неприятны и неинтересны. Хотя знаю, что многим православным это интересно, а мне это не интересно, потому что я столько нахлебался этих мутных потоков, что когда впервые пил из чистого, то больше прежних не захотелось, я был переполнен сими потоками. И тут, конечно, в течение примерно месяца я занимался, приходил утром, уходил вечером и сидел за этими книгами. Передо мной раскрылся совершенно новый мир. Всё в ином свете. Это как магнитом к себе всё тянуло. Ну а потом дальше что было? Пошёл, купил себе иконку Сергия Радонежского. А Иисуса Христа ещё раньше купил, она у меня уже лежала. А у вас есть такое проповедование? А вот это всё как-то внутренне, стихийно происходит. Приехала опять эта Катя (Девришадзе) из Барнаула к нам в гости в Томск. И вот говорит, тоже нам ничего не сказала, потом мы узнаем, что она уже в это время была крещённая православно. Она нам ничего не сказала (хотя официально всё ещё была членом барнаульской баптистской общины). Она говорит: «Есть один батюшка в Новосибирске, хороший батюшка, у него много книг и с ним стоит встретиться». Она на клочке конверта написала его адрес и он у меня и сейчас лежит, этот адрес: Пивоваров Александр, священник.

 И вот он в Томске, а там в епархиальном управлении он секретарь архиепископа Гедеона, еду к нему. Я учусь на пятом курсе, время было, в общем-то, потому что лекционные занятия все кончились, я занимался практикой и дипломной работой. Я поехал. И поехал как бы в никуда. Ни меня не знает там никто, ни я не знаю, никогда нигде не бывал, ни одной службы в храме не отстоял. Поехал к нему. Рано-рано утром поезд приходит московский. Пошёл в храм, первый пришёл туда. И вот тут новый момент: когда я подошёл к храму, я перекрестился и поклонился. А до этого уже видел, как православные крестятся, и уже крестился правильно. Научился совершать правильно крестное знамение, и впервые при людях, первый раз, зайдя в храм, я перекрестился. Входил в храм, крестился, никто, конечно, меня от православного уже отличить не мог, потому что я стоял и крестился. Начинается ранняя литургия, потом поздняя литургия. Ничего в богослужении не понимаю, бесконечный поток молитв, которые читаются, а поздние служил сам епископ Гедеон. Тут, кстати, ещё интересный такой момент. Владыку я увидел не первый раз. Первый раз видел до этого ещё в Томске. Вдруг я услышал, потому что в храм я стал нахаживаться, но там ничего я не мог извлечь, потому что люди не беседовали со мной. Слышу, что Владыка приедет. Мне было интересно, я даже несколько дней ходил, чтобы его выследить, и как раз пришёл, когда он уезжал. Я тоже хорошо помню, что выходит он из этого дома, где батюшки живут, машины стоят, его провожают и поют «Спаси, Христе Боже…» И такая щемящая грусть в сердце. Потому что историю всегда любил, читал много по истории. И вот я ощущал каким-то внутренним чувством: вот это епископ, на его голове были руки Апостолов - по непрерывному преемству. И какая-то грусть… А у нас вот есть какие-то пресвитера, они вроде бы как епископы… Но они вроде бы как бы… А вот это епископ! Вот такое вот – внутренняя тягость. Ну а когда приехал в Новосибирск, то стал спрашивать, где же этот отец Александр? И мне показывают: вот рядом с архиереем батюшка стоит, это он и есть. Отстоял я позднюю, все молебны, короче, часов семь, наверное, всё это прошло, они уехали, конечно, а я до них не мог доступиться, они все уехали, а я ни с чем. Тогда я позвонил и приехал в управление. Приехал в управление, прихожу к нему. Он, конечно, меня не знает, я его не знаю, и я говорю: «Я интересуюсь православной литературой святоотеческой». Понятно, ни один батюшка на такой вопрос не вынет и не даст ничего. Он: «Ну не знаю, говорит, там в Томске, что у батюшек, поинтересуйся у них».

 Так мне даже странно показалось. А потом через некоторое время в отдельную комнату ввёл, никого там не было. И тут у него как…(?) смотрю: любовь, сладко, добро какое-то и начинает со мной беседовать. Побеседовали очень так хорошо, и я ему сказал, кто я такой, чего я ищу. Он тогда взял, посадил меня в машину, отвёз к себе домой и взял, теперь можно сказать, в свою семью, и в ней я пробыл неделю. А там у него богатая литература святоотеческая, что ни спрошу: «Читай и молись», никаких споров, бесед со мной не имел. Первый вечер, там ещё был Иоаким, теперь батюшка, он был кочегаром тогда. Были мы у отца Александра и он дал нам Григория Богослова, там 40-е слово Григория Богослова, и я его читал вслух. Это был первый вечер. Когда читал, то оно уже всего меня переворачивало – надо креститься! Надо креститься! Батюшка был сильно уставший, заснул. Я чувствую: и неудобно, а не могу, пошёл разбудил, на сундуке там где-то он прилёг: «Батюшка», - говорю. А там у Григория ещё сказано так: если тебе вечером захотелось креститься, не откладывай на утро, потому что утром не будет расположения. «Батюшка, что мне делать?» Он так безучастно… Я там думал, что вот я бы на его месте покрестил. А он: «Ну читай и молись…» Так неделю я у него просидел, много читал, всё это сильно на меня подействовало. Прошла неделя, он мне покупает билет, даёт мне в руки: «Теперь езжай домой, а когда захочешь креститься…» - «Так я же хотел, я просил Вас…» Он говорит: «Когда захочешь креститься, скажешь: «Се, вода. Что возбраняет», - и я приеду». Ну и проводил меня на самолёт и я уезжал. Хотя стоило ему ну полслова сказать, и я бы крестился в тот момент, но он этого не сделал. Я опять лечу в самолёте и думаю: «Вдруг упаду? Я же не крещён, а грехи-то не прощённые? А вдруг крещён? А вдруг прощённые?» И опять борьба. Когда приехал, пошёл опять на Томь под то самое дерево. И опять там долго молился. Никак уже не мог и потом уже наконец иду и крик какой-то изнутри: «Господи, хоть сколько раз я ещё перекрещусь, но лишь бы я был крещён. Мне же всё равно. Ты мне открой, где надо». Естественно, при этом глаза были закрыты, когда открыл глаза, я стоял перед водонапорной башней, здоровая, она и сейчас там стоит. Я пошёл на почту и дал телеграмму, чтобы он приехал и меня крестил. А это было так, что я приехал, и в тот же день, мне кажется, мог бы утром… Нет, дал телеграмму и позвонил потом по телефону. Но он заставил себя ждать две недели. Через две недели, потому что он не мог по телеграмме, он секретарь архиерея. Вот у него получилась какая-то возможность, он приехал в Томск и 14 декабря 1977 года я был крещён в Томске. Воспринимал отец Николай Белевский (?), сейчас в Белгороде служит, батюшка. Отец Роман, благочинный Томский, присутствовал при этом и отец Александр Пивоваров крестил меня.

 И.Л.: Где крестили? Там, в баптистерии? Г.Ф.: Да. Там есть специально. Он в своё время был благочинным в Томске и построил купель для взрослых. Там с полным погружением крестил, на русском языке всё читал. Принял такое Крещение. Это, конечно, изменило всё. Дальше уже пошло всё как-то иным путём, уже не от Писания. Иду по улице и вдруг мне стало понятно, что детей надо крестить. Вот тоже многие упираются. И не докажешь, что детей надо крестить… А до меня это дошло после своего Крещения. И после Крещения всё сразу как с глаз спадать стало, буквально в короткое время всё стало понятно, всё догматическое богословие - «да» и «нет». То есть принял всё: и иконы, и кресты, и всё. А крест дать – это интересно. Ещё до крещения, когда из Новосибирска вернулся, две недели, я говорил, заставил ждать, там он дал мне 17-й номер Богословских трудов, там отца Павла Флоренского в начале, о кресте. Когда я прочитал про крест, который я сначала отложил, я его надел на себя – ещё не крещён в православии, с крестом на груди проповедовал у баптистов. И.Л.: А когда у Вас было так, что Вы в Новосибирске натолкнулись на настоятеля Димитрия Будько и стали про меня спрашивать, как это было? Вы ещё не знали, что у нас какие-то разногласия с ним? Г.Ф.: Ну когда ещё пришёл(?), я всё тыкался, не знал, где найти этого батюшку. Мне говорят: «Вот батюшка…» Я подошёл к нему, не знаю, говорю: «Как отца Александра найти?» «Ну как? Будет служба, приедет, он секретарь у архиерея. А что Вы, кто?» Я говорю: «Я интересуюсь православием».

  И думаю, ещё скажу, что Игнатия знаю в Барнауле. Тогда он сразу среагировал так, что я понял, что говорить этого не надо, что между ними какое-то несогласие. Но это меня совсем не смущало. Многих смущает, что попы такие или другие, а я это знал и это меня не смущало то, что у них какое-то разногласие, это меня опять не смутило. Но опять промыслительно: вот этот отец Димитрий, который встретил меня тогда вот так как-то, ему потом Господь судил меня подводить к престолу на пресвитерскую хиротонию, он меня подводил. Так я стал православным. И более, как православным? Когда крестился, я тогда задавал вопрос: «А какого я вероисповедания?» Я не знал. Я знал, что через крещение я получил прощение грехов и вошёл во Вселенскую Христианскую Церковь, в ту, которую основал Христос, которая Апостольская. Если бы мне кто-нибудь в тот момент сказал: «Ты православный», - мне бы даже странно и дико как-то это звучало, потому что слово «православный» у меня ещё звучало так, с теми старыми оттенками: православный – это значит чуть ли ни мирской, – грех мне будет. То есть не было у меня выбора вероисповедания, – речь шла именно о спасении, речь шла о поиске истины и прощении грехов, возрождении благодатью Духа Святого. Речь шла об этом. И я понял, что это я теперь всё получил. Что Бог мне простил, возродил и дал Духа Святого. А какой я церкви, исповедания – это я и не понимал толком, это всё придёт потом. И.Л.: А в это время Вы учились ещё или уже работали? Г.Ф.: Нет, учился ещё на пятом курсе. Через две недели после этого бороду, например, стал отпускать. Как-то сразу всё пошло, уже без научения. Так я получил прощение грехов, благодать Божию и стал верующим. И.Л.: А тоска у Вас какая-нибудь была, что Вы теперь теряете связь с родственниками, и пятидесятники остаются где-то позади? Теперь непонятно, что же в меня там, может быть, входило, когда я думал, что это правильное - вот это толкование языков? Вот об этом в этот момент, когда приходили к православному крещению… Г.Ф.: Был момент, как и все прочие, как моменты, например, причащения. Вот как, например, к моменту причащения пришёл. Бился несколько месяцев. И вдруг читаю 10 главу Коринфянам: и что причащаемся одного Тела. 1Кор.10:17- «Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба». (1Кор.12:12 – «Ибо, как тело одно, но имеет многие члены, и все члены одного тела, хотя их и много, составляют одно тело, - так и Христос»). Но почему вот в этот момент? Вдруг мне стало понятно: но ведь причащаемся телом. И всё. И мне стало так стыдно, что я так долго учил людей иначе, что я этого не понимал, что я не дерзнул молиться к Богу. И тогда встал на колени и попросил святых, чтобы они помолились за меня. Так произошло моё первое призывание святых. Когда я это ощутил, просто счёл, что я не могу, я не достоин Богу молиться. Да мне стыдно даже, что вот учился, учился, грамотный, грамотный, после этой грамоты остался самым безграмотным. Самый первый вопрос – вопрос спасения, и ничего не понимаю. И многих вводил в заблуждение. И тогда только просил святых: хоть вы за меня помолитесь. Вот так я первый раз пришёл к этому. Автоматически сразу этот вопрос разрешается. С языками - да, потому что сразу же возникает вопрос второй – Таинство миропомазания: я имею Духа Святого или нет? И даже это было уже на последнем этапе, когда уже понял, что прощения грехов в сектах нет, возрождения нет, а Духа Святого всё-таки ещё, что и Его нет, мне трудно понять. И тут прибег даже к Деяниям 10 главе. А как Корнилий? Возрождения нет, крещения водного нет, а Дух Святой уже сошёл на него: заговорил языками. Я вот под эту марку себя. Значит, ещё этого ничего не имею, но Духа уже имею. И вот это сломить – это было самым последним и, может, самым трудным. Этот момент, что всё-таки и Духа Святого я не имею, и Его я должен получать в Таинстве. И тут даже колебания до самого конца были, до самого Таинства. И.Л.: А о крещении Лида узнала? Г.Ф.: Она узнала, когда я уже был крещён и волосы ещё не высохли. Сразу же: утром было, а в обед узнала.

 И.Л.: Как она восприняла это? Г.Ф.: Спокойно так. И.Л.: Но она-то уже была крещёная? Г.Ф.: Нет. Но через две недели она поехала тоже на исповедь. А.Ю.: С этой Катей больше не встречался? Г.Ф.: Как же не встречались? Встречались. Так она раньше нас православной стала. И.Л.: Отец Александр в полное погружение и на русском языке уже крестил её. Г.Ф.: Да, и мы встречались все. И.Л.: Ну вот проходит время, Вы уже теперь как православные, у баптистов продолжаете проповедовать? Г.Ф.: Ну это уже было, да, уже теперь я крещён, это было, значит, если 14 декабря я крещён, то где-то до весны я ещё у них проповедовал. То есть проповеди все строились так, чтобы их мог на равных принять и православный, и баптист по толкованию. Чтобы ни тот, ни другой не мог придраться. А призывание шло, конечно, такое – нравственное уже больше, назидательно-нравственное, а догматически я уже лавировал тут, приходилось очень даже лавировать, чтобы и туда, и туда не столкнуться, потому что с кафедры не стал говорить. Но вскоре всё выяснилось, сам пресвитер задал вопрос, и когда мы с ним беседовали, я ему открылся. И сразу же все браться собрались. Братья собрались, и я им высказал свои убеждения, и тут же был запрещён в проповеди, запрещён работать с молодёжью. То есть оказался на последней скамейке, сразу же отстранён. Тут же написал пресвитеру Карагандинскому. И когда уже летом я поехал в Караганду, там был поднят вопрос. Сразу же, конечно, пошёл к пресвитеру и сказал ему, в каких вопросах я не согласен и в чём дело. Пресвитер должен был ехать на конференцию Всемирную меннонитскую в США, поэтому ему было некогда и всё в страшной спешке, ни одной беседы даже не проведёт в Караганде со мной. Ни одну! А сразу членское собрание, и на этом членском собрании я был отлучён. Отлучён от меннонитства - и принял это как отлучение своё от сектантства. А.Ю.: Отсечение. И привитым к православию. Г.Ф.: Да-да, привит-то вроде раньше в крещении, а тут уже именно… то есть нисколько меня это не смущало, вот вы спрашивали меня в начале. С первого дня не смущал меня никогда вопрос взаимоотношения с родителями, с братьями, с прочими и всеми. Другое дело, я не ожидал, что реакция будет такова, какова она была. Это было мне неожиданно, ибо я думал, что реакция будет другая. Но это меня всё не волновало, потому что я не переходил из одного исповедания в другое, - я искал Христа, Бога, прощения грехов и спасения. И то, что я это получил, это для меня было всё, другого мне и не было нужно. И никаких смущений в этом деле никогда и не было даже.

 И.Л.: И потом как уже православный заканчиваете университет? Г.Ф.: Да, заканчиваю университет. Значит, отлучён из меннонитства, от всего сектантства. Оставлен работать при кафедре в Томском университете, веду семинарские занятия со студентами. И тут уже как-то всё внутренне было раскрепощено и начал, стал проводить беседы. Один студент крестился. Беседы проводил, об этом я когда-то рассказывал. И.Л.: А как в больнице оказались, по какой причине? Г.Ф.: А военкомат стал брать меня в армию. Не хотел я в армию не потому, что не хотел, а по убеждению, что нельзя этого делать. Ну а недуги физические у меня есть, я их им сказал, ну и меня положили на обследование. Таков был первый этап этой эпопеи. Положили на обследование в межвузовскую больницу, там только студенты, преподаватели всех вузов, с ними приходилось беседовать, проповедовать. После этого мне было сказано, чтобы я ушёл по собственному желанию из университета, потому что продолжать быть преподавателем университета я не могу, потому что я верующий. И я согласился на это, почему? Потому что к этому времени уже полностью созрело решение, что наукой я заниматься не буду, а целиком посвящу себя служению Богу. Только ещё не знал, в какой форме. А то, что служение Богу, – это уже было точно. И поэтому я думаю: я могу опираться на законы, настаивать, что не имеют права увольнять, но это бы только привело к скандалам и всему прочему. А раз уже внутренне я был совершенно готов уйти, ибо я даже думал так, ну, год отработаю, а потом постараюсь как-нибудь открутиться. А тут мне самому предлагают. Я тут же соглашаюсь, подписываю «по собственному желанию» и становлюсь пономарём. С этого началось служение в церкви.

 А.Ю.: Сколько времени были пономарём? Г.Ф.: Десять лет был пономарём в Ачинске. Потом послали меня на клиросное послушание в Кызыл, четыре месяца. Потом дьяконом два с половиной года, теперь священником. А.Ю.: А священником сколько? Г.Ф.: А вот второй месяц будет, два уже будет в августе. И.Л.: Этот вопрос как-то я поднимал уже. Вот Вы всё-таки в вере были свидетелем о Христе, а потом, перейдя из сектантства в православие, стали говорить. Вы, конечно, никогда не забываете, кто вы по национальности, что вы немец, и для вас сектантство близко. Писание Вы знали, и как наблюдательный человек, всё-таки с образованием, Вы наблюдаете всегда реакцию, как люди смотрят на Вас, что вот внешний вид Ваш так резко изменился, бороду не подправляете нигде так, как тот ?) патриарх в молодые годы, и как вот люди лучше воспринимают или реагируют, когда раньше Вы говорили им или сейчас, когда в православии? Г.Ф.: Ну разница такая. Раньше еду в поезде, потому и совесть угнетает, что вот я еду, а рядом едут грешники, о Боге ничего не знают, а я еду и им ничего не говорю. Но как к ним подступиться и с чего начать разговор, никак не мог понять. Беседы бывали, но они достигались с трудом, потому что надо было начать какой-то разговор посторонний, а в постороннем разговоре зацепиться за какое-то слово и перевести на духовные беседы, так поступал. То есть, например, раз зайдёт речь о красоте, а что есть истинная красота, или о смерти или ещё что-нибудь. И так приходилось уже самому переводить беседу в другое русло. А после крещения всё стало иначе: заходишь в вагон, смотришь, в соседнем купе говорят про семинарии, а там с этого заговорили о Боге, там про попов что-то говорят. Потому что беседу начинаю обычно не я, а они сами. И.Л.: То есть у них разговор о семинарии уже после того, как на Вас они посмотрят? Г.Ф.: Да, увидели, что молодой человек с бородой. Поезд тронулся – я перекрестился, ну уже тут говорить не надо, беседу они начинают. И.Л.: Время прошлое, Вы в крещении раскаялись, в чём Вас осудила Ваша совесть, в этом Вы не сомневаетесь, что так оно и есть. Но вот теперь уже как рассматривать, меня интересует момент пятидесятничества, что это было? Г.Ф.: Говорить о том, что это было, я никогда не буду знать. Знаю, что это было, ну как сказать? Это было не от Бога. Но через это я шёл к Богу. И.Л.: Тогда Ваше мнение, как Вы это рассматриваете, хотя Вы не испытали, не столь компетентен Ваш будет ответ, но всё-таки какие у Вас мысли, что за это время могло быть?

 А.Ю.: Но поскольку они вне церкви находятся, Господь, конечно,… старательно выправляет (?) с чем - с прелестью. Как будто Дух Святой сошёл в момент, а это действие сатаны. Г.Ф.: Это явно проявлялось в непотребных словах, когда они получают. Потому что Дух Святой не молится через них(?), непотребство вызывает. А тут только ли непотребство? Чтобы не ушёл(?), тогда человек отшатнётся. Поэтому лукавый обычно говорит благозвучней пятидесятников, но он не может на этом удержаться , так же, как матерщинник, когда среди порядочных людей не матерится, но удержаться ему очень трудно: и там, и там всё равно грубости проскочат, и только вышел – начнёт материться. Вот навроде этого и с языками. И.Л.: Если сейчас встретитесь с братьями-баптистами, которые очень близки, и Вы с таким (?), и он вас приветствует лобзанием святым, – Вы с ним поцелуетесь? Г.Ф.: Я могу всякого человека поцеловать как брата, который мне Богом даден, даже ни при чём он, но это не значит, что я признаю его собратом по благодати и что я говорю, что он брат во Христе, – нет. И.Л.: Не об этом. Теперь «поприветствуете его лобзанием святым», как написано? Г.Ф.: Нет, этого я не могу сделать. Я могу только это сделать с человеком православным, с человеком, который крещён в Церкви. И.Л.: Вот сейчас Вас встречает, допустим, знакомый мой - кардинал католиков, я его лично знаю, и он Вас приветствует и протягивает руку и с лобзанием святым, Вы от него откажетесь? Г.Ф.: Католиков, насколько я сегодня разумею, я приемлю, что все Церкви Апостольские, имеющие непрерывное от Апостолов рукоположение, что в этой церквах Таинства совершаются. То, что у них там есть заблуждения и прочее, – это другой вопрос. Но в том, что там совершаются Таинства, – вот в это я верю. В этом смысле я приемлю их как братьев, но канонического общения с ними не имею. И.Л.: Но Церковь это уже признала на соборе в 70-м году, так что… Г.Ф.: Может, (?) канонического вообще никакого нет, она признала только, что это тоже церковь, что это не… И.Л.: А православным разрешено у них причащаться? Г.Ф.: Разрешено, да, кроме собор (?). И.Л.: Если сейчас встречается пятидесятник, конечно, мы сравнить его с баптистом не можем, тем более, знаем, что в нём этот дух. Есть ли опасность, приветствуя его через лобзания, оказаться заражённым этим духом? Г.Ф.: Есть. С пятидесятниками надо быть очень осторожным. Пятидесятник и баптист – великая разница. Баптист – это человек, неправильно уверовавший в Бога. Хотя и у баптистов есть одержимость. Есть. Их иногда надо не переубеждать, а бесов изгонять. А в пятидесятничестве, тут уже целиком, это гораздо сложнее. Потому в пятидесятничестве уже непосредственный дух – это одержимость. Она в разных степенях. Вот этот пятидесятник, этот, этот, этот… Все говорят на языках. Но не надо думать, что у них всех один дух. У них очень разные (?). Один, может быть, всего лишь лопочет, как ребёнок. Любой из них сейчас может взять и извергнуть из себя поток никому не понятных слов.

 А.Ю.: Вы признаете Собор? В каком году был он? В семидесятом? И.Л.: Да, признаю. А.Ю.: Ошибки от первой, собор, в 61-м году? И.Л.: Повторите, что на нём было, я не помню. Г.Ф.: Через… старых(?), двадцатых…(ничего не слышно) А.Ю.: Нет, не признаю. Я признаю только церковное, а это предательство в Церкви было. Для меня армяне, копты……..(?) Для меня не собор! Я сказал: не решение собора, я и до собора признавал, собор – только теперь мне можно другим об этом говорить, чтобы они не сопротивлялись. А я признавал с первого дня обращения, - у меня широкий взгляд на это, христианин широкого профиля. (Все смеются). И.Л.: Так, теперь скажите, если это так, то с какого момента Вы считаете: нет опасности лично Вас приветствовать лобзанием святым? Г.Ф.: Как? И.Л.: Но так как Вы имели этого самого пятидесятнического духа, а кто имеет, тех опасно приветствовать; то с какого момента нет опасности Вас приветствовать лобзанием святым? Г.Ф.: С крещения. И.Л.: После крещения, значит, Вы не представляете из себя такой опасности? Г.Ф.: Нет. Изгоняется дух, потому что перед крещением совершаются четыре заклинательные молитвы: «И непотребного изгони из меня, Господи, духа нечистого» и там духа прелести, духа лукавства, то есть все эти духи изгоняются. И.Л.: А сами Вы не почувствовали, что что-то изгоняется, или до Вас только достигли эти слова и Вы в них поверили? Г.Ф.: Не почувствовал. Физического ощущения я не могу сказать, что что-то почувствовал. Но я потом почувствовал, что я совершенно не тот, кто был. И даже сейчас мне иногда очень странно бывает, когда вспомнишь прошлое – и даже не ощущается, что это был ты. И.Л.: Когда Вас тут раньше обижали и сейчас или бывает, что-то не по-Вашему сделали, даже без обиды, или какое-то приходит вдруг смущение, то когда Вы себя спокойнее чувствовали, до принятия православия или после? Сейчас, когда главное искушение бывает в жизни, когда она не слушается? Г.Ф.: В этих вопросах я бы не очень хотел говорить, это не по теме, и скажу так: что чем дальше, тем хуже, – тем грешнее. Мне даже кажется, что я раньше лучше был. То есть теперь уже, нет, не могу сказать, что я стал как-то лучше, спокойнее переношу всё, нет. И.Л.: Но внутреннее, допустим, спокойствие: на что-то раньше реагировал бурно или как-то, допустим… Г.Ф.: Это не было для меня характерно, я, в общем-то, по характеру человек спокойный, даже флегматичный несколько. И таковым был. Пётр же и до крещения, и после был бурным. А.Ю.: Скажите, а таким же остался, каким был? И когда стал чувствовать себя, что я – грешник? Г.Ф.: Да, я – грешник, и я знаю, что мне Господь прощает. А то, что я лучше, нет.

 И.Л.: Хотел спросить немножко о том, что как будто к делу не относится: Ваш рост какой? Г.Ф.: Метр семьдесят пять. И.Л.: А вес? Г.Ф.: Шестьдесят один, шестьдесят два. И.Л.: Вот когда все батюшки будут примерно в этом соотношении роста и веса, сильно сдвинется с места. Г.Ф.: У меня был в баптизме вес 65 – 69 кг.. Именно в этот период семи месяцев, от 1 мая до 14 декабря 77-го года, сброшен был этот вес. А.Ю.: А каким путём? Г.Ф.: А постом. И.Л.: Вот видите, говорят, не почитают мощи некоторые баптисты. Как наши эти мощи живого православного не почитать? Смотрите, как они… Г.Ф.: Просто тут, ну об этом не говорил, потому что я о многом не говорю, одно из очень сильных действий на меня было Тертуллиана писание о воздержании, целомудрии и посте. Он очень строг был, даже Церковь считает, что в некоторых вопросах был чрезмерно, по-монтанистически (?) строг, он отрицал вообще второй брак, например. На меня эти писания также произвели очень сильное действие. Тогда я впервые, например, понял, что значит смирять и порабощать тело своё. Апостол Павел пишет: чтобы, другим проповедуя, самому не оказаться осужденным, смиряй и порабощай тело. Я спросил брата одного, меннонита, как это понять? Ну мы, говорит, тоже, ну как, мороженое не кушать… (Смеётся). Даже как-то немножко смешно. То есть там действительно нет понятия, как это. Ему говорю: ну вот как смирять тело? Что значит «смирять»? – «Ну вот, - говорит, - мороженое не кушать».

 А.Ю.: Усмирительную рубашку. Г.Ф.: А здесь до меня дошло, что значит воздержание. Причём, оправдывать или не оправдывать – это другой вопрос. Я жил у брата, у которого никаких постов не было, внешне я никакого поста не соблюдал. Но вот хотя бы по килограмму… Ну, мясо я старался уже всячески избегать. Потом, когда стал самостоятельно, полностью бросил это всё. А тогда, ну вот так «воздерживаться»: сидел за их столом, но воздерживался в количестве как-то и в самом отношении. Тут главное даже – именно отношение. Если раньше кушаешь и смакуешь то, что кушаешь. А если съешь просто с благодарением Бога, а не со смакованием, мне кажется, одинаково съешь, – одному в жир, а другому в пользу. То есть даже такой момент. Важно не только количество, но и отношение, и даже оно в первую очередь важно. Ведь посты установлены не для того, чтобы мы меньше ели, а чтобы изменилось наше отношение ко всему этому. И.Л.: Сколько времени прошло, а у меня бывают иногда и новые люди, а вот Вы старые свои впечатления помните, когда первый раз пришли к нам в гости тогда, увидели какие-то у нас правила за столом, что вас вытащили буквально из чашки, что наклоняться нельзя… Вот эта вот «мелочность», за что иной раз даже отец Димитрий мне говорит: вот ты комара отцеживаешь и буква убивает. Вас тогда это не оттолкнуло, не смутило? Г.Ф.: Нет, это притягивало. Потому что я видел, что здесь во всём христианин должен быть христианином. Есть какая-то сфера религии и какая-то иная сфера. То есть вся сфера жизни человеческой должна быть поглощена в религию. И то, что даже то, как держишь ложку, как ешь, как сморкаешься, как ходишь, какая походка, всё, - всё должно быть во Христе, в Боге. Всё! И поэтому это, наоборот, то есть я видел, что это то, что и надо, в общем, без сопротивления практически всё воспринимать. И.Л.: Вот образец, как по-разному люди на это реагируют. Иных это смущает и говорят: это просто одно фарисейство и что-то тут совсем не то. Г.Ф.: Нет, это было мною воспринято сразу и по сей день я на том и стою. И.Л.: Другой вопрос интересует: после крещения, после обращения к Богу, я лично считаю, что вопрос женитьбы самый главный. У Вас не возникала мысль такая, что Вы должны остаться одни, чтоб быть верным Господу, не заботиться о мирском? Как Вы пришли к вопросу о женитьбе, почему именно решили, что Вы семейный больше пользы принесёте или как? Это же Вы решали, будучи в православии, вот этот момент? Г.Ф.: Нет, ещё раньше, когда я сидел в библиотеке и прочитал Тертуллиана, то для меня открылось нечто совершенно новое. Но это уже характер ведёт, скорее, не к свидетельству об обращении, уже к исповеди. И.Л.: Ну теперь уже обращение мы услышали. Г.Ф.: Да, да. Здесь вот в чём, что в этом вопросе, в этом целомудрии, внешне я был сохранён. Внешне я не впал в блуд, ничего, – это у нас было очень строгое воспитание в меннонитстве. Очень строгое! Но о внутреннем воспитании не было там сказано за все годы, которые я там провёл, никогда ничегошеньки. О целомудрии мысли, души, сердца – я не понимал этого, и я не был целомудрен. Внешне я сохранился, а внутри я был блудником и всё остальное, в самом непосредственном смысле слова. Всё, и воображение было, и всё было. И вот когда я прочитал Тертуллиана, а потом других на эту тему, и раньше я чувствовал, что это меня тяготило, это меня мучило, но я говорил: но я же в грех не впал, я ничего не сделал. А внутри всё равно скверно это ощущается. И вот Тертуллиан научил меня воздержанию и в пище, и в этом, и тогда я, по крайней мере, постарался возлюбить целомудрие. И примерно год, считаю, что был монахом. В каком смысле? Что именно жил или старался жить внутри вот так. И вот то всё, что было, оно вдруг отпало ещё до крещения, после чтения этой книги. Отпало, во-первых, мне впервые назвали это слово ясно, что это такое, а то я же всё оправдывался: в этом греха нет. А когда тут всё ясно и чётко написано, что такое целомудрие, потому что его нет в меннонитстве, баптизме, вообще в сектантстве, они об этом вообще ничего не понимают. И вот это совершенно во внутренности всё изменило. Но вопрос о женитьбе — он возник.

 И.Л.: Просто поехали, с кем, может, с родителями или...? Г.Ф.: С родителями я не советовался, то есть это не пример для подражания. Почему не советовался? Потому что у нас в семье после крещения стали очень тяжёлые отношения, фактически полный разрыв внутренний, не внешний. Внешне – самые лучшие отношения, самая мягкая подушка, и всё-всё-всё тебе внешне, потому что и те верующие, и этот, и все. Но тем-то и болезненнее всё произошло, что раньше у нас с матерью и с другими братьями было такое глубокое взаимопонимание и единство, а теперь это было нарушено, и это было пережито очень болезненно. И, конечно, в семье ещё было очень тяжело, и по сей день ещё тяжело. Вот, не советовался я с ними, но я сказал и попросил благословения, – отец благословил. Это было. Но, так сказать, советоваться, потому что какой мог быть совет? Могли ли они мне посоветовать взять православную? Не могли. Могли ли они мне посоветовать взять меннонитку, если я уже там отлучён? Тоже не могли. Я и не советовался с ними. И.Л.: Ну а как - решили всё самостоятельно или кому-то всё-таки открывали? Г.Ф.: Нет, тут определяющую роль сыграл духовной отец Александр, у которого я был и который мне сказал, что нужно жениться, и на ком даже сказал. Но тут выбирать, собственно, для неё и не было вопроса. Для меня было или не жениться и стать монахом, или если жениться, то человек был определён, - тут выборов для меня никаких не было, чтобы на том или на другом человеке. Ну и советовался с Вами тоже. И.Л.: Что я Вам сказал, как помните? Г.Ф.: Если принимать сан, то женишься, а если не принимать, то не жениться, так Вы сказали, и сказали принимать сан. И.Л.: А какие причины, не помните? Г.Ф.: Нет, Вы не сильно объясняли. Сказали, что сильно соблазнительно или ещё что-то, если батюшка будет без матушки. Не очень-то Вы распространялись.

 А.Ю.: Матушка – защита от всех соблазнов. Г.Ф.: Но это, наверное, не… словами. И.Л.: Ну вот теперь уже матушку спросим. Когда она узнала, что брат делает ей предложение, ты догадывалась, какие тяготы теперь придётся нести, и что роль твоя в основном будет в том и заключаться, что быть помощницей и быть в послушании не меньшем, чем Церковь Христу? Матушка Лидия: Догадывалась. Но думала о том, что надо быть в послушании, так вообще-то так, слышала в проповедях всё. И.Л.: Прошло время уже такое, больше года, сколько вы вместе? Г.Ф.: Уже больше трёх, с 79-го. И.Л.: Тут вот чадо бегает уже молодое. Ну как, матушка, думаешь, что роль, которую всё-таки решилась ты взять на себя, желание есть её дальше нести, чтя заповеди Господни, а не по собственному велению? М. Л.: Желание-то есть, но без Божьей помощи вообще ничего невозможно сделать. И в этом отношении, конечно, без молитвы и без прилагания усилий в молитве очень трудно. Если человек будет полагаться не на Господа, а только на свои силы, на свои чисто внешние чувства, вообще особенно если на чувства только полагаться, то это абсолютный обман. Потому что просто если сказать мне «люблю этого человека и смогу поэтому сделать всё», – это невозможно. И.Л.: Ну а главное что препятствует исполнить то, что назначено быть истинной помощницей в деле Господнем? М. Л.: Непослушание. То есть матушка вообще должна, конечно, беспрекословно слушаться батюшку, даже когда ей это непонятно: почему вот так? Нам это трудно, потому что мы, женщины, требуем к себе внимания, ласки хотим, чтобы с нашими чувствами и со всем считались. Поэтому здесь и приходится очень много преодолевать. А батюшку практически, особенно вот сейчас, я почти не вижу. А если даже вижу, то только в другой комнате, склонённого над тетрадками, над книгами, и практически иногда даже думаешь: не-е-ет, что он не для тебя, а он, собственно вот, для людей, для книг, для всего, для работы. И тут на этом сатана очень легко может играть, поэтому надо постоянно быть в состоянии бодрости. И.Л.: Батюшка, вопрос ещё к вам: Вы получили при рождении имя, и как Вас правильно теперь звать? Г.Ф.: Генрих, Хайнрих по-немецки, первое моё имя, а в крещении - Геннадий. И.Л.: Это по схожести? Г.Ф.: Это всё отец Александр. Он меня не спрашивал, я не выбирал этого имени. Это имя он мне нарёк, а я его не выбирал так же, как и первое.

  И.Л.: Прошло столько времени, как Вы в православии, и что же больше всего сегодня Вас смущает в православии? То есть Вы о чём-то, конечно, не можете сказать, что всё, что есть сегодня, всё именно так и нравится, и не против чего-то, не нужно бороться, прилагать усилия, а только соглашаться, одобрять и утверждать, на всё ставить крепкую печать. Что более всего Вас смущает в том, что окружает вас в православии? Г.Ф.: В самом православии меня не смущает ничего, оно для меня свято и истинно. Так было, слава Богу, от начала и по сей день и, дай Бог, во веки. А то, что практически окружает, то тут, конечно, живые люди, живые и проблемы, которые надо решать. В наше время, конечно, вот для меня лично, что трудно воспринимается и о чём как-то особенно, это расхождение практики с церковными канонами и даже некоторыми положениями и Писании практически: в практике крещения, в практике исповеди, в практике даже той же торговли, о которой уже много было говорено. То есть вот такие вопросы очень трудны, особенно для меня как священника, теперь, конечно, трудные вопросы в совершении Таинств, что бывает такое. Но тут уже или Богу приходится доверяться, или иначе это надо объяснять – слабоволие или ещё что, не знаю. Видишь, что человек, например, не готов ко крещению, и по канонам его не должны крестить, а крестят. Вот такое, например. И главное, что интересно, после этого именно бывает чувство, что сделал правильно. И.Л.: Гляжу, совсем православный стал! Г.Ф.: Вот такое бывает, да, да. Вот уже с формой крещения, конечно, тут никогда не бывает чувства, что сделал правильно, когда неполное погружение. Тут не бывает чувства. Тут знаешь, что правильно – это когда в полное погружение в воду.

 И.Л.: А куда деть то научение, которое Вы впитали от благочестивой матери своей, о том, как нужно тщательно готовить ко крещению? Г.Ф.: Никуда его девать не надо, его надо делать. И.Л.: А теперь сравните, как крестят у тех же меннонитов, баптистов, как подготавливают, и каких вы крестите, из вашей тысячи крещаемых они бы ни одного не согласились крестить. Г.Ф.: Во-первых, конечно, разница в самом крещении. Поскольку там человек спасён без крещения, а крещение есть акт принятия в организацию. В организацию! Вот даже, например, когда меня отлучили, мне уточнил ещё специально старый один проповедник: «Мы отлучаем тебя не от тела Христова, а из нашей Карагандинской меннонитской общины как из организации, а не от тела Христова». Это даже такое уточнение было. Поскольку для них крещение не играет этой роли, а это есть принятие в организацию, то там такое отношение легко возможно. В православии, когда мы знаем, что человек некрещёный не спасается, что он во грехах и без прощения грехов, тут вопрос иначе стоит. Тут бывает такое, что если человек… Вот я, например, как лично, ну что на моём опыте говорить, его практически ещё и нет, но вот за эти полтора месяца всех, конечно, спрашиваю, веруют ли они, не обманывают ли и прочее. То есть беседу провожу всегда. И если они говорят, что «верим в Бога», то крещу. А.Ю.: Без нас(?) с себя снимают. И.Л.: Вы же видите, что они лукавые стоят, не верят ни во что, ведь ни один баптист их крестить не стал бы. Г.Ф.: Не стал бы, многих не стал бы. И.Л.: Ему надо сегодня покреститься, а причины, Вы знаете, различные, но только не те, какие должны быть. Никакого рождения свыше здесь нет. Вы мёртвые трупы погружаете и неизвестно какие вытаскиваете. А возьмите с причастием. Златоуст говорит: «тело своё согласен отдать на съедение псам, нежели Тело Господне недостойным». А Вы знаете, что от неё прёт табаком, крашенная, неверующие идут – и Вы их причащаете. Если мы у дверей стоим и изнываем от этой скорби, то Вы-то что там должны чувствовать? Г.Ф.: Нет, после исповеди я ещё никого не допустил крашеных, ни одну пока что. И та, которая бы не покаялась в грехах и которая бы не сказала, что она грешная, что она признаёт всё это и кается, я ещё ни одной не допустил такой ко причастию. Бывает, что к причастию и половину не допустишь. И.Л.: А в тайниках души у Вас было хоть однажды сомнение, что вот Вы приняли это православие, а здесь Вас встречают всё-таки не кренделями, а обухом часто по голове – «да вот этот немец…», я слышал, и оскорбления бывали именно по этой части. Было? Г.Ф.: Православие принял я, действительно, скатертью дорожку не простилали и на каретах не катали. То есть здесь пошла обкатка другая, очень даже другая. То есть вовсе здесь не приняли с радостью. Внутренне было так: ну как проповедующий брат там, вот он стал православным, значит достижение для православия, это же даже хорошо. А здесь, наоборот, ноль, здесь пришлось перерождаться ещё раз. Смиряться, совершенно уже иное всё. Сначала мне казалось, что мне не хватает Таинства крещения, миропомазания, исповедоваться, причащаться, но для этого нужны священники. Вот пять пунктов, всё остальное – это… А потом что и того не хватает, и другого, а потом что всего не хватает, и что нет ни одного пункта, ни одного положения ни в нравственном, ни в догматическом учении баптизма, где бы оно не было еретическим. Всё везде всё равно пропитывается и везде надо исправляться во всём. Сам дух должен как-то меняться. Здесь начинается путь совершенно иной. Да, здесь… Может, мелочи, неохота тут рассказывать, здесь пошло всё очень круто. То есть тут, наоборот, отношение было даже резкое, крутое, бесконечное недоверие, подозрения, всякие послушания и всё прочее. Ну тут было очень много, это совсем другой рассказ. Нет, но это никогда не смущало, даже это по-разному действовало, с одной стороны, я понимал, что всё это мне нужно, потому что когда ещё учился в школе, я знал свой главный грех. Ещё в баптизме я как-то описывал в тетрадочке своё обращение, так и не отстал мой главный грех – гордость. Я ждал, что что-то ещё в моей жизни должно произойти, что начнёт вот эту гордость ломать. Я даже этого ждал. Я там покаялся, это всё так, но ещё что-то должно менять, ломать. Ломка началась в православии. Я не хочу сказать, что оно сломано, нет, оно ещё сейчас уродливо и велико, но здесь начали ломать, и ломать крепко.

 И.Л.: А теперь, когда Вы увидели, какая была паства там, у тех пресвитеров, у тех пастырей, и какая у Вас, - сложная, необразованная, суеверная, с грубыми предрассудками, то Вам не стыдно сегодня встретиться с пресвитером баптистским и сказать: «Ну а это вот мои овцы?» Г.Ф.: Нет, не стыдно. Но такой встречи ещё совсем не было... (Обрыв записи – стёрто в КГБ). Сир.10:12-13 – «Не оставляй старого друга, ибо новый не может сравниться с ним; друг новый — то же, что вино новое: когда оно сделается старым, с удовольствием будешь пить его». Пс.106:4 – «Они блуждали в пустыне по безлюдному пути и не находили населённого города».

 

Покойники все ли покой обрели,

Уже распрощавшись с землёю?

От нас разделяет бездонный пролив,

Следы толстым слоем заносит золою.

       Язычник, и тот понимал, что не всё

       Кончается вместе с заглохшим дыханьем,

       Что лодку умерших за гробом несёт, –

       А далее басни, о чём не слыхали.

Посмертная участь любого волнует,

И даже того, кто по жизни безбожник;

Подцепит в провидцы гадалку любую,

А был нигилистом, раздавленной вошью.

       Смерть толстой стеною скрывает надёжно

       Совсем неизвестный и чуждый нам мир;

       Вхожденье в него кое-как переможем,

       Потянут за непроницаемость ширм.

Защиту иметь и охранников самых могучих,

Прикрытием станут от недругов страшно постылых,

Заранее знатью. Почему же нас в школах не учат,

Как быть, если встретит нас грозный посыльный?!

       И нет ничего, что хотя бы казалось важнее

       Нехоженой вечности – будет начало;

       Когда умираем, совсем не о том сожалеем,

       Со всем, что знакомо, навеки прощаясь.

Полезно и благо душе о себе размышлять:

Что будет, куда и зачем отходная проводит,

Смирение скрючит того, кто артист и пошляк, –

Не может не видеть, что к вечности он непригоден.

       Когда-то придётся нам смертную чашу испить,

       Язык и иные столь нужные члены остынут,

       Снимают шатёр, с челноком отрезается нить,

       Жена не нужна и не вспомнить о дочери, сыне.

Один, абсолютно один без обслуги привычной,     

Из тёплой постели болезненно выдернут с болью.

Блуждающим светом разгладятся контуры притчи,

Прояснится то всё, о чём мы наслышались столько. 14.01.08. ИгЛа

Hosted by uCoz