Вопрос 1548: 6 т. Когда батюшка к вам не приезжает, и вы одни ведете богослужение, то назвали эти моления «так называемые Апостольские служения». Что это такое и откуда это название появилось? Разве во времена Апостолов не так служили, как идет богослужение в православной церкви и откуда это известно? И почему упрекаете священников за их властность? Они по чину выше нас и нам не положено запросто к ним относиться.

Ответ: «Так называемые» – эти слова и показывают, что это только попытка подойти к тому свету, какой был в первоапостольской церкви. Известно же нам это из Священного Писания, что богослужения тогда проводились более похоже на то, как сегодня у баптистов, а наши похожи на ветхозаветные иудейские в новом оформлении. Столько у нас зашифрованного, столько непонятного. На одной мистике людей тянут к исповеди, а не к истинному Свету. Мы сократили богослужение – что положено говорить священнику удалили. Служба сделалась намного короче. Это время мы заполнили несколькими проповедями. Наш епископ специально для этого рукоположил 8 чтецов. Название «так называемое» не отвечает сути, а выражает желание, тоску по первоапостольской Духовной высоте. Нет той радости служения в Духе Святом, а это бы надо иметь всюду и всегда. Мы всё еще в становлении и в поиске кратчайших путей по этому вопросу. Если вам будет это интересно, то прочитаю несколько выдержек на эту тему из книги Иванова Петра «Тайна святых».

«Через несколько веков мы точно удостоверяемся, что выборы уполномоченных в церкви, в послеапостольское время занявших место начальников и священнослужителей (клир) – часто не соответствуют высоте цели задачи. Так например, св. Григорий Богослов неоднократно свидетельствует, что народ ищет: «не иереев, но риторов; не строителей душ, а хранителей имуществ; не священников чистых, а сильных предстателей» (т. е. обладающих способностью заискивать у сильных мира сего). Из церковной истории мы знаем, что служителями церкви бывают не только малодуховные, но и явные нечестивцы.

Таким образом, можно сказать: немощь в церкви (нарушение братолюбия) создала потребность в новом учреждении, людском. Членами этого учреждения являются выборные от народа. Хотя Апостолы возлагают на них руки, благословляют на служение, однако, это не может защитить новое учреждение от лиц недостойных, ибо народ волен поставить над собой кого ему угодно.

Выбирая необходимых для порядка и служения в церкви людей, народ как бы вручает им право начальствовать над собой и налагать различные дисциплинарные взыскания. Апостолы же не приемлют этой власти, хотя в ней и явилась необходимость в церкви. Ибо они иной род в церкви – род Христов, о котором сказано: Мф.12:20 – «Трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит». И вот, как делаем мы всё время, изображая первые славнейшие времена церкви, бросим взгляд в будущее. Что видим мы в дали веков? Мы наблюдаем, как постепенно исчезает, как бы прячется, апостольский свет великой любви к братьям. Пустеет в самом центре Христианского общества. И в то же время растет организуется повелевающая власть в церкви. Снисходя иерархическими ступенями, подобно государственному устройству, она объемлет Христово общество. И по-человечески, увлекаясь своей организацией, она творит всё новые и новые служебно-церковные степени: папы, патриархи, митрополиты, кардиналы, архиепископы, протопресвитеры, архимандриты, игумены, протодиаконы, викарии и проч., – как будто для удобства управления, а на самом деле всё более и более теряя свою первую любовь (ибо всё труднее любить и всё приятнее повелевать). И свет внутренний уступает свое место наружному блеску тиар, митр, бриллиантовых нагрудных знаков, роскоши парчи. И всё незаметнее при общем богатстве церкви, при великолепии ее ритуала кажется живой апостольский свет: уходит в дебри, одевается в лохмотья, украшает себя тяжелыми и грязными железными цепями: несет на себе тяготу церкви, ставшую поистине почти непереносимой.

Чрезвычайно редко выборные народом для церковного служения также избранники Божий. Но и эти редкие гости иерархического строя будут, большею частью, гонимы. Или не жильцы на белом свете (просмотрите в житии святых – как мало в последнем тысячелетии долговечных святых епископов). Какой пророческий образ в «Деяниях Апостолов»: первый выборный от народа для служения в церкви и в то же время избранник Божий – св. Стефан, как бы спешит принести себя в жертву за грех народа.

Учреждение выборных от народа в апостольский век повсеместно существует, хотя еще очень слабо выражено. Ап. Павел везде поставляет пресвитеров – старейшин (т. е. как это принято у Апостолов: возлагает руки на выборных от народа). Встречаются именования всех главных степеней будущего иерархического строя, однако, как говорит св. Иоанн Златоуст: «в апостольское время терминология была неустойчива: «епископ назывался и пресвитером, и диаконом». Невозможно также установить, в чем заключались функции этих выборных от народа. Что пресвитеры, диаконы и епископы не имели важного значения в церкви, свидетельствуют те невысокие требования, которые Ап. Павел предъявляет к кандидатам в епископы и пресвитеры: муж одной жены, не убийца, не пьяница и проч.

Конечно, не среди духовных искали людей с такими качествами, ибо странно было бы говорить о духовных, что они не должны быть пьяницами. Как к людям не духовного состояния, народ был склонен относиться к своим выборным без особого уважения. Поэтому в учении, XII Апостолов сказано: «не презирайте их, ибо они должны быть почитаемы вместе с пророками и учителями» (§15). Ап. Павел говорит: 1Тим.5:17 – «Достойно начальствующим пресвитерам должно оказывать сугубую честь, особенно тем, которые трудятся в слове и учении».

Всё это говорит о каких-то новых должностных лицах в церкви, которые только что еще формируются, не имеют определенного назначения, вернее сказать, духовного назначения, а исполняют всяческие организационные и хозяйственные работы, но некоторые из них, хотя это и не входит в круг их обязанностей, трудятся в слове и учении, подобно первомученику Стефану, который был выбран пещись о столах, но как избранник Божий исполнен был мудрости и Духа и совершал великие знамения в народе (Деян. 6:8-10). Понятно, почему дело обстояло именно так: церковь во времена апостольские дышала благодатным светом. Этот свет являли собой избранники Божий – духовные, совершенные – их не выбирал народ, они существовали, как чудо: Апостолы, пророки, учителя. Что касается управления, то по древнему воззрению всякая отдельная христианская община – церковь, она свободна, независима, и является на земле частью небесной Божией церкви. Высшая власть в ней принадлежит екклесии, общинному собранию, членами которого являлись все, верные общине, со включением в начале женщин.

Глава екклесии – Христос. Он невидимо присутствует на собрании общины и через нее осуществляет Свою волю. Поэтому Екклесия действует от Его имени. Всякая же должностная власть, которая стояла бы над собранием, исключается. Слово Божие господствует над екклесией и дает решение по всем вопросам общинной жизни. Оно выражало свою волю через харизму. Иметь харизму, значит иметь Духа. В сущности, все в общине могли иметь Духа. Поэтому каждый мог сообщить, что говорит ему Дух Святый. Однако, если собрание было деловое, например, по вопросам общинной жизни: об избрании какого-нибудь лица на службу церкви, разрешения от греха, церковной дисциплине и проч. – собрание, выслушав лиц, имеющих откровение по этому поводу (харизму), выражало свое согласие или отказ (быть может, в случае отказа молились и ждали новых откровений).

Постараемся дать теперь понятие о духовной жизни апостольского времени. Обратимся к некоему сравнению. Совершенство церкви есть полнота ее озарения светом Духа Святого. Это белый день верующих. Этот день длится до первого великого гонения, до рассеяния всех и образования отдельных общин. Состояние церкви этой эпохи для нас совершенно непонятно. Но трудно перенестись нам и во времена апостольские. Продолжая сравнение благодати Духа Святого с дневным светом, мы можем о себе сказать, что этот свет в наше нынешнее время слабо пробивается сквозь очень загрязненные, покрытые паутиной стекла, почти никого и ничего не освещая. Между тем, в первом веке церкви он, хотя и не сиял, как полуденное солнце на чистом воздухе, но всё же всех озарял и проницал, свободно лиясь через широко распахнувшиеся окна.

Как и где проявлялся свет Духа Святого в апостольские времена? Мы говорили уже о тех, как бы праздничных моментах общинных церквей, когда навещали их Апостолы. Это было опять повторение огненного состояния первоначальной церкви. Радость была совершенна. Всё и все горели в любви. Гал.4:15 – «Как вы были блаженны! Свидетельствую о вас, что, если бы возможно было, вы исторгли бы очи свои и отдали мне». Чудеса творились непрерывно. Ап. Петр, куда не приходил, или воскрешал мертвых, или исцелял людей, поражавших своими природными уродствами. Вообще чудеса превосходили всё, чем можно удивить разум человеческий. Побеждалось пространство: как пример можно указать случай с диаконом Филиппом. После крещения евнуха царицы Ефиопской, которого он встретил по повелению Божию на дороге из Иерусалима в Газу, Филиппа восхитил (т. е. перенес) Ангел Господень, и он внезапно оказался в Азоте, где-то очень далеко от этого места. Чудеса творили даже платки и пояса Ап. Павла, когда их возлагали на больных и одержимых. Чародеи, которые не мало дивили народ своей магией, всегда не только побеждались, но и сами переходили в веру Христову и столь сильно были поражаемы тем, что видели и слышали, что в Ефесе, например, сожгли на площади все свои книги на 50.000 драхм. (Какая разница в духе со средневековой церковью: здесь они сожгли свои книги от любви ко Христу, там их самих сожгли бы во славу церкви). В обычное время церкви (когда гостей не было) местом явлений силы Духа Святого были вечери любви – собрания общины. Собрания были постоянны. В учении XII Апостолов сказано: «каждый день стремись к общению со святыми (святыми назывались все члены общины), дабы найти успокоение в их словах»; и в другом месте «Учения»: часто сходитесь вместе исследуя, что полезно душам вашим».

Что же происходило на этих собраниях, так определенно названных вечерями любви? И опять следует повторить: трудно, почти невозможно теперешним христианам понять чувства на этих собраниях церкви. Трудность понимания прежде всего коренится в характере наших собственных общений: на храмовых службах, на собеседованиях по интересующим нас вопросам духовным, наконец, на наших домашних собраниях друг к другу (прием гостей). Всё это до такой степени для нас разное, что иным покажется даже нелепым соединение всех этих собраний в одно. Мы везде разные с разным состоянием, как бы и сами по себе раздробленные и в общении друг с другом не соединяющиеся.

Чтобы из противоположения яснее понять чувства древних, дадим характеристику наших нынешних общений. В церкви духовная значительность литургии чувствуется всеми молящимися, пришедшими в храм не в силу привычки и не по долгу службы (как было нередко в империи), а ради Христа. Но умиление сердца испытывают только некоторые и то не во все время литургии, чаще, как мгновенное озарение, которое невозможно сохранить и удержать. Состояние же неописуемого счастья от ощутимого присутствия Бога любви и глубочайшее умиленное единение со всеми молящимися – есть чувство ныне исключительное, почитаемое откровением. Характерность нашей молитвы в храме есть переживание ее, как личного чувства без слияния со всеми молящимися. Эта неслиянность соответствует и всему строю церковной службы. Клир, как бы отделенный от народа (алтарем и даже различием одежды), совершает служение, а каждый из нас присоединяется к нему (а может и не присоединяться, – как угодно). Даже не исполняется мысль творца литургии: – не мы отвечаем священнику, а оторванный от нас и ничего общего с нами не имеющий хор, который мы может слушать просто, как пение. Это чувство разъединенности, одиночества в храме наиболее испытывается тотчас по окончании службы. Мы выходим из церкви, как чужие друг другу, холодно оглядывая тех, с кем только что вместе совершали жертву любви. Даже знакомые, здороваясь и разговаривая, принимают любезный и светский тон. Другие же стараются бережно унести с собой частицу коснувшегося их сердца благодатного света, как будто без любовного общения с братьями возможно сохранить этот свет. Мы боимся показать чувство любовной близости к братьям, даже если оно зародилось в нас, ибо это в высшей степени не принято.

Чрезвычайно редко чувствуется любовь к нам и в речах проповедников. Они разъясняют нам с амвона различные катехизические понятия или уязвляют нас нашими грехами. Напоминать о грехах хорошо, но не пугая ответственностью, а воспламеняя сердца любовью ко Христу и к ближним. Наши доклады о вопросах веры и обмен мнений есть, по большей части, высказывание нами тех или иных мнений. Блеском мысли стараются заворожить пустыню сердца, развлечь друг друга; откровение, что есть – заполнение сердца при наполнении духовной пищей ума (чудо Духа Святого) есть нечто неслыханное в наших дискуссионных собраниях. Еще меньше любви (ибо здесь уже есть и чистая злоба) на наших домашних собраниях (приемах гостей). Наши беседы чрезвычайно трудно удержать от всегдашнего как бы наклона их (о чем бы ни шел разговор) к осуждению ближнего. Речи становятся оживленными и даже пылкими, когда собеседники наталкиваются на возможность осудить брата (конечно, не присутствующего). Хорошо это выражено у Льва Толстого: «Разговор не вязавшийся, установился, попав на злословие. Каждый имел, что сказать в осуждение и осмеяние несчастной Мальтищевой, и разговор весело затрещал, как разгоревшийся костер».

Всё вышеизложенное свидетельствует, что в нашей общественной жизни (включая и храмовую службу) почти отсутствует благодать, ибо там, где благодать, непременно есть горение любви друг к другу, люди живут и дышат воздухом любви. «Да приидет благодать! Да прейдет мир сей! Маранафа! (Господь идет)». Эти молитвенные слова из «Учения XII Апостолов» следует понять не только как прошение; но и как самый дух собраний церкви времен апостольских. Чудесным действием Духа Святого все пришедшие на общение церкви как бы уносятся из пределов земного мира с его ограниченностью и косностью. Непрекращающиеся явления силы (даров Духа Святого): – откровения, знамения, чудеса, пророчества преисполняют сердце, ум, чувства. Всё, что происходило на собраниях, не было ни заранее предусмотрено (кроме трапезы – евхаристии), ни планомерно проводимо. Наитие благодатных сил было столь велико, что с ними трудно было справиться. Имевшие дары, озаренные светом, спешили передать их собранию. Поэтому Ап. Павел, заботясь, чтобы всем поучиться и всем получить утешение от имеющего духа, предлагает соблюдать как бы очередь (все по очереди можете пророчествовать), хотя это и трудно, ибо откровения бывали неожиданны. Поэтому он заключает: 1Кор.14:30 – «Если же другому из сидящих будет откровение, то первый молчи».

Вечеря начиналась трапезой – вкушением пищи и преломлением хлеба в память Тайной вечери Христа, а завершалась питием из чаши, («чашу после вечери»). Хлеб и вино претворялись в Тело и Кровь Христа [ревнители нынешнего церковного порядка утверждают, что Евхаристия во времена Апостолов была отделена от вкушения пищи на трапезе, но это явно противоречит Ап. Павлу 1Кор.11:20-34]. Ап. Павел просит своих младенцев во Христе коринфян, недавних язычников, привыкших к иным пиршествованиям, чтобы они голод сей утоляли дома. И разъясняет: 1Кор.11:26 – «Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет». Павел предупреждает: 1Кор.11:27 – «Посему, кто будет есть хлеб сей или пить чашу Господню недостойно, виновен будет против Тела и Крови Господней». Апостол даже прямо указывает на реальные последствия недостойного отношения к «вкушению вечери Господней»: 1Кор.11:30 – «Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает» (это последнее свидетельствует о силе благодати того времени, т. е. чрезвычайной близости к Богу: они как бы обжигаются огнем присутствия Божия).

Из всех посланий Ап. Павла только в 1-ом Коринфянам сделано замечание на неправильное понимание вкушения трапезы Господней, и виновные, получив апостольское наставление, тотчас покаялись с великим плачем, как сказано во втором послании к Коринфянам. Очевидно, в эти времена во всех церквах понимали серьезность совершающегося (иначе как могло бы быть столь великое излияние даров Духа Святого на собраниях) [Конечно, бывали изредка случаи, о которых сообщает Ап. Иуда 1, 4, 12 – «Ибо вкрались некоторые люди, издревле предназначенные к сему осуждению, нечестивые, обращающие благодать Бога нашего в повод к распутству и отвергающиеся единого Владыки Бога и Господа нашего Иисуса Христа». Впоследствии, когда с такими трудно стало бороться, вечери любви были прекращены].

В Учении XII Апостолов сказано, как правило: «собираясь вместе и преломляя хлеб с благодарением, исповедуйте наперед прегрешения ваши, дабы была чиста ваша жертва Богу». Это соединение со Христом через Евхаристию было великим и радостным событием каждой вечери любви. Представим себе еще раз, что это соединение не было богослужением в храме – заранее известным ритуалом – это было живое общение, все сидели рядом друг с другом, не занятые строгим порядком обычных молитв и действий священнослужителей, а как бы непосредственно погруженные умом и сердцем в тайну совершавшегося. Тело и Кровь Христа соединяли всех любовью к Богу и к ближним. Сердца были полны славословия и благодарения. Причащавшиеся в восторженном умилении созерцали друг друга, и руки как бы сами простирались к объятиям святым. «Приветствуйте друг друга лобзанием святым», – восклицает Апостол. В чем выражалась, главным образом, власть апостольская? В том, что они ею не пользовались. Не властью, а любовью побеждали сердца и привлекали их ко Христу. «1Кор.9:20-22 – «Для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона – как чуждый закона, – не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, – чтобы приобрести чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых». Ап. Павел отказывается от самого себя ради других. «Для всех я сделался всем», – принадлежит кому угодно, только не себе. Мучительнейшее состояние для человека: жертвовать не чем-нибудь из своего, а самим собою до конца.

Пользуясь же своей властью, Апостолы могли бы присоединить к церкви гораздо больше, даже всех. Труд апостольский был не в том, чтобы они благовествовали о Христе: они не могли не благовествовать, ибо Дух Святой говорил их устами. Но труд их был в том, что, имея власть покорить всех, они никого не покоряли, кроме охотно принимающих благовестие. Труд в полном бездействии своей власти.

Господь Иисус изгнал торгующих не как власть имущий, а как благочестивый прихожанин, возмущенный беспорядками в храме и бездействием надзирателей за церковным порядком.  Невозможно теперь нам самим вернуться к первоначальному строю церкви, как проповедуют некоторые сектанты. Необходимо хранить церковь в том распорядке, как получили мы ее при нашем рождении. Только Господь Иисус Христос всесокрушающим воздействием благодати может разрушить несовершенный порядок и дать создаться новому в любви.

Впрочем, некоторые ныне полагают, что церковь первоначально явилась в зачаточном состоянии, но постепенно, развивая свою организацию, достигла великого могущества. Нет, церковь Христова сразу была явлена в полной силе, славе и свете, когда огонь, который Христос приходил низвести с неба, возгорелся на земле (день Пятидесятницы). И можно сказать напротив: чем больше нуждается церковь в организации, тем более знаменуется ее духовное обнищание (потеря огня). Вышние силы, действовавшие в церкви великой благодати, творили то, что церковь не нуждалась в земной организации, основанной на дисциплине (полное подчинение младших старшим). Дисциплина приходит, когда проходит любовь.

Во всяком труде человек как бы находит себя, когда вступает на творческий путь. Из состояния ленивого, будничного, тяжелого, от какой-то тяготеющей над ним бессмысленности в подневольной работе (поденщина) он становится легким, радостным. Творческий путь – праздник. Куда бы ни пошел творец, ни отвлекся иной заботой, он торопится обратно в свой внутренний мир, полный огня, непрестанного веселья. В течение дня и ночи блистают, загораются новые мысли, продолжается творческий процесс. Жизнь полна, счастье найдено. Стремление к творчеству заложено в глубине души каждого человека. Если оно почему-либо не осуществляется, то человек томится, страдает. Тоска по творчеству различно испытывается: у одних, как редкий вздох о чем-то невыраженном в душе, у других, как страдание от недостатка таланта. Напрасно думать, что так называемая недаровитость означает неспособность к творчеству. Дело в том, что под творчеством в земных условиях обыкновенно разумеется воплощение, материализация, умение передать нечто внутреннее в слове, звуке, чертеже, в цифрах и т. д. Обладающий таким умением и называется даровитым.

Здесь коренится жестокость неравенства в людском обществе и начало превозношения одних и зависти, ненависти и отчаяния у других. У одних все счастье, у других безнадежность, как презрительно называют ее бездарность. Но, именно потому, что жажда творчества, утоляемая или неутоляемая, живет в душе каждого, надо думать, что творчество не есть только материализация, а некая духовная способность, еще не вполне открытая. Человек создан по образу и по подобию Творца небесного.

Что значит творчество в божественном смысле, – это-то и не открыто до конца. Соответственно слову Ап. Иоанна: 1Ин.3:2 – «Возлюбленные! мы теперь дети Божии; но еще не открылось, что будем. Знаем только, что, когда откроется, будем подобны Ему, потому что увидим Его, как Он есть». Наши же общие знания, нами самими добытые, есть только фикция (вымысел, предполагаемые знания, гипотезы). Они никогда не имеют абсолютного значения, а всегда текучи, изменчивы, неверны. По поводу наших знаний можно выразиться так: человечество живет ощупью, не зная самого главного, того, что Кант назвал «вещью в себе», т. е. всегда оставаясь перед какой-то никогда не раскрывающейся тайной.

Человеческая мудрость называет ограниченным того, кто верит в незыблемость научной истины и, напротив, признает самым глубоким человеком того, кто сомневается во всех, полученных от человека, знаниях. Мудрость же Божественная называет праведным того, кто никогда не сомневается в истинах, открытых ему Богом («Авраам поверил Богу; это вменилось ему в праведность»). О самых достоверных человеческих знаниях высшая человеческая мудрость говорит: да, может быть, это так, а может быть и иначе. Итак, грехопадение прародителей не только не сделало человека Богом в смысле знания, как ему было обещано змием, но, напротив, лишило его понимания, что такое знание и где его искать (если не искать в Боге). Мы не вышли на свет, а попали в потемки и так бродим.

Изгнание из рая породило в душе человека два различных желания. Одно желание – вернуться к Богу, тоска жить в мире без Бога, воспоминание о блаженстве бытия с Богом, отвращение к прочному устройству на земле праха; другое желание, – надеясь на свои силы, попытаться возможно удобнее устроиться на этой земле, и так, чтобы ни от кого не зависеть и жить, не отдавая никому отчета в своем поведении. Свет искусства приятно уязвляет наше сердце, завораживая, заполняя время нашей недолгой жизни [Св. Григорий Богослов говорит о музыке: «Никогда не расслаблял я сердца музыкальными звуками, нежно потрясающими слух», Лермонтов о свете искусства: сиял он тихо, как звезда, манил и звал он, но куда?].

Мы говорили, что творчество есть изначальное свойство человека – творя, человек испытывает глубочайшее удовлетворение. Однако для творца человеческого только процесс творчества дает счастье, т. е. моменты, когда он душой своей погружается в огонь Духа Святого (интуиция). Но окончание труда наводит грусть, как бы разочарование. «Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний. Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня?.. Я стою, как поденщик ненужный». «Труд» Пушкина.

Труд кончился и свет в душе погас. Творец не слышит ответной творческой радости в душе ближнего. Пустота сердца, временно наслаждавшегося игрой с Божественным огнем [Поэтому для земного творца перерыв в творчестве – безысходная мука. По окончании одного произведения его неотступно тянет к созданию следующего]. Напротив, творчество истинное (у рожденного свыше) исполняет душу не проходящей Божественной радостью удовлетворений, хвалы. Творец испытывает в душе ближнего ответную радость, ибо соединен с ним любовью во Христе

Причина этого в том, что художники-писатели не в состоянии понять и увидеть в жизни людей сияние добра. Поэтому так называемые положительные типы почти никому не удаются. Быть может, только у одного Диккенса была чудесная способность создавать образы сияющих добротой людей (обыкновенно, самых простых). Ни что иное, как, именно, высокая художественная литература, которая по виду учит добру, на самом деле околдовывает сердце соблазнами мира сего. Сердце юноши, душевно воспитанного художественной литературой, жаждет тонких и сложных переживаний. Перед его духовным взором волнуется огромный, таинственный мир, полный неиспытанных им чувств. Сердце сладостно томится в предчувствии. И он заранее ненавидит все, что может помешать ему насладиться богатством мiра. Не желание трезвиться, а потребность опьяняться – вот, что прививает людям цвет культуры – художественная литература.

Говорят, культура облагораживает людей. Да, она в каком-то смысле делает человека более тонким, более вежливым, более любезным, более чувствительным, внушает отвращение к грубым приемам, и все пороки теряют свое видимое злое обличие, становятся незримым жалом, отчего, конечно, не делаются менее ядовитыми. Лев Толстой сознался однажды, что он завидует всякому новому таланту, имеющему успех (желание единоличного первенства навсегда). Дабы избежать любви к ближнему, изобретена новая мораль, которую Ницше формулировал так: «ближнего ненавижу, а дальнего люблю (мысль из Достоевского): «любовь к дальнему».

То, что произошло в день сошествия Святого Духа, было полной неожиданностью, новым в мире, ничего не повторявшем – было рождение новых людей, каких никогда не было на земле – с новым сознанием, с новыми силами, с новыми чувствами. Если привести пример: любовь не была известна до сих пор, ее не имели ни патриархи, ни Моисей, ни даже Давид, никто из пророков. (Это явствует из слов: «заповедь новую даю Вам, да любите друг друга»). Жизнь, которая открылась в человеке, была не по поучениям Христа, не по воспоминаниям о Его образе жизни, – а во Христе. Изречение Господне: «Я есмь путь, истина и жизнь»,- не были чем-то, что нужно было достигать, чему можно было научиться, а было вселением пути, истины, жизни в человека, как его собственный путь, его собственная истина и его собственная жизнь. И только одно осталось прежним: человек имел свободу оставить эти новые путь, истину и жизнь.

Повторим для ясности. Оставляя на земле своих учеников, Христос не сказал им: «Теперь начинайте жить, как я вас научил». Он только предупредил их: «Ждите обещанного». И послушные Его слову – ученики, небольшая группа людей, человек около ста двадцати, – церковь Христова еще не рожденная, затворились в тесноте горницы и как бы перестали жить. Старое кончилось, а новое еще не начиналось. И вот свершилось. Было ли это исполнение обещанного? Нет, обещаемое есть нечто предвидимое. Свершилось же, чего обещать нельзя. Бог явил себя, как любовь безмерная, непостижимая. Человек изменил Богу – отдался во власть диаволу – и род человеческий навсегда становится бессильным вернуться к Богу: для этого необходим новый род людей.

Бог делается человеком, чтобы начать свой род на земле (Христос – второй Адам). Избрав первоначальную свою церковь – Господь посылает ей в день сошествия Святого Духа – не помощь, а совершенство, иначе сказать, возвращает людей в рай. Полному несовершенству и совершенной немощи дарованы полная мощь и совершенство».

Делаем вывод, что священники нам только братья, но с большей ответственностью. И мы можем с ними говорить, уважая и ценя их, чтобы они не погибли. Но не льстить им, они и так утопают от сверхпочтения старушек. Как говорится – зализали их.

 

              Пророк пастух

Из мирной, тихой колыбели,

С цветущих пажитей отцов,

Где светлой радостью звенели

Кинноры, лютни и свирели

В шатрах фекойских пастухов,–

Он вышел, полон дум свободных;

Он встал на торжищах народных,

     И с высоты сионских скал

     Пророка голос прозвучал:

– «Дорогу глашатаю правды великой!

Свободы, простора словам пастуха!

Воззрите, ослепшие в зависти дикой,

Внемлите, питомцы греха!

     В отверзтых устах моих буря клокочет,

     Кто буре Господней внимать не захочет!

     В словах моих гнев Саваофа гремит,

     И кто же под громом его устоит?!.

Я слышу: «Под гнетом тоски и тревоги

Мы бродим во тьме роковой, без дороги

И падаем в прах перед силой врагов»...

Сион, мой Сион – логовище волков!

     Не вы ли свободное слово сковали!

     Не вы ли сомкнули святые уста,

     Что рабство клеймили, что правду вещали,

     Что к мести великой и правой взывали!..

     Откройте темниц роковые врата,

Разбейте неволи постыдной затворы,

Под ними свобода и правда лежат...

Господь возглаголет – и долы, и горы

От гласа Его задрожат.

     Раздастся ли рыканье льва над дубравой –

     И не затрепещет газель на горах?

     Труба загремит ли пред битвой кровавой –

     И страх не подымется в робких сердцах?

Вскипит ли под бурей угрюмое море –

И парус не дрогнет на утлом челне?..

Господь возглаголет... О, горе вам, горе!

Не слышите ль гром в небесах?

     Внемлите ж: противны Мне праздники ваши,

     Мне слышатся в гимнах проклятье и стон;

     Слезами страдальцев наполнены чаши

     И кровью невинных ваш хлеб обагрён!

О, горе вам, горе! День мести настанет,

Господь, ополченный грозою, воспрянет,

И солнце померкнет в полуденный час,

И мраком пахнет с беспощадного неба,

И голод и жажду пошлет Он на вас.

     И будет тот голод не голодом хлеба,

     И будет та жажда не жаждой воды,

     Но голодом правды, но жаждой свободы:

     Из мрака неволи, невзгод и вражды

Пойдут от востока к закату народы,

На полдень, на полночь пойдут

И будут от края до края вселенной

Искать этой правды и воли священной!

Но горе! Нигде не найдут!..

     За то, что пророков неволей томите,

     Их очи закрыты, уста их молчат...

     Откройте ж темницы, затворы сломите,–

     Под ними свобода и правда лежат!            С. Фруг