Вопрос 3695: 24 т

Вопрос 3695: 24 т. Кто из миссионеров трудился среди бурят, в чём была их главная задача и почему потом православие умалилось?

Ответ: Про всех сегодня уже и не узнать, но есть воспоминания дореволюционные. Успехи отдельных миссионеров были неглубоки, не научены по Библии, а только исповедь и причастие не могли удержать в православии. Архимандрит Спиридон (Кисляков) «Из виденного и пережитого».

«С инородцами я начал знакомиться тогда, когда был псаломщиком в Иргенском стане. В ближайшие улусы я ходил пешком, но когда в отдалённые приходилось отправляться, то, как обыкновенно ведётся среди миссионеров, брал пуда три-четыре сухарей, перекидывал мешок с сухарями через спину лошади, садился сам на коня и отправлялся по улусам. Так я ездил к бурятам, тунгусам и ороченам. Приходилось и переводчика брать с собою. Сначала в своей миссионерской деятельности я прежде всего хотел как можно больше людей крестить и очень скорбел, если мне где-либо не удавалось никого крестить. Но потом во мне произошел какой-то переворот... Дело было так. Заехал я однажды к одному буряту в юрту переночевать. Смотрю, в его юрте, среди многих бурханов, стоит и икона Божией Матери с Младенцем на руках. «Ты крещёный?» – спрашиваю его. «Да, - отвечает, - крещёный». «Тони ныре хымда?» – спрашиваю его дальше. «Иван, – ответил мне бурят. «Зачем же ты имеешь у себя в юрте бурханов? Тебе нужно иметь только одни иконы и молиться Богу истинному Иисусу Христу. «Я, бачка, прежде так и делал, молился только вашему русскому Богу. Но потом у меня умерла жена, сын, пропало много коней. Мне сказали, что это наш старый бурятский Бог шибко стал на меня сердиться и вот, что он мне сделал: жену умертвил, сына тоже, коней угнал. Я и стал теперь и ему молиться, и вашему русскому Богу. Знаешь, бачка, это шибко тяжело и больно мне теперь стало на душе, что я променял своего Бога на вашего нового, - сказав это, бурят заплакал.

А мне стало до боли жалко его, а с тем вместе жалко стало и всех, ему подобных. Я как-то сразу понял, что значит обокрасть духовно человека, лишить его самого для него ценного, вырвать и похитить у него его святое святых, его природное религиозное мировоззрение, и взамен этого ничего ему не дать, за исключением разве лишь нового имени и креста на грудь. Тот бурят, о котором я говорил, представился мне самым жалким и несчастным человеком в мире: лишённым прежней религии и брошенным на произвол судьбы. С этого дня я дал себе слово, что крестить я инородцев не буду, а буду им только проповедовать Христа и Евангелие. По моему убеждению, так обращать людей ко Христу, как поступили наши миссионеры с бурятом, это значило бы являться прежде всего палачом душ человеческих, а не Христовым Апостолом. Не знаю, прав я был или не прав, но с этого времени я только проповедовал Слово Божие, предоставляя другим миссионерам крестить инородцев.

Большие трудности я встретил и на пути проповедания Евангелия буддистам. Как-то заехал я в один из буддийских монастырей. Шеретуй принял меня очень ласково. Но так как было уже поздно, то шеретуй беседу нашу отложил до утра. На следующий день утром, в сопровождении самого шеретуя, я отправился в их кумирню. Монахи-ламы были уже там на своих местах. Со мною рядом сел шеретуй. Я начал своё благовестие с того, как Бог сотворил мир, как Он послал Сына Своего Единородного в мир ради спасения человечества. Как Господь смирил Себя, быв послушен воле Отца Небесного, как Он страдал, воскрес, вознёсся на небо и опять придёт судить живых и мёртвых. Затем я перешёл на Его святое учение и особенно остановился на нагорной проповеди Христа. Как мне казалось, ламы слушали меня с затаённым дыханием. Окончив свою речь, после маленькой паузы, я уже думал уходить, но вижу, поднимается один из этих лам, делает мне поклон, становится среди своих единоверцев и начинает говорить целую речь, обнаруживая гораздо большие познания, чем я мог предполагать. Не могу со всею точностью передать его слов, так как и речь его была пространна, и я был тогда очень потрясён и взволнован. Но вот что приблизительно он говорил: «Господин миссионер, вы изложили нам вашу христианскую религию, и мы с большою любовью слушали вас и каждому вашему слову внимали. Теперь мы просим послушать и нас, язычников, некультурных людей. Да, господин миссионер, действительно, христианская религия есть религия самая высокая, общемировая. Если бы и на других планетах жили подобные нам разумные существа, то и они иной, лучшей религии не могли бы и иметь, чем христианская. Потому что христианская религия не от мира, но Божие откровение. В христианской религии нет ничего человеческого, тварного, она есть чистая, как слеза или кристалл, мысль Божия. Мысль эта есть Тот Логос, о Котором Иоанн Богослов говорит, что Он плотью стал, стал воплощённым Богом. Христос и есть воплощённый Логос.

Его учение показало миру новые пути жизни для человека и явилось для него откровением Божией воли. Воля же эта в том, чтобы христиане жили так, как жил и Христос. И учение Христа было эхом Его жизни. Но посмотрите сами, господин миссионер, посмотрите беспристрастно, живёт ли мир так, как учил Христос? Христос проповедовал любовь к Богу и людям, мир, кротость, смирение, всепрощение, и заповедал за зло платить добром, не собирать богатства, не только не убивать, но и не гневаться, хранить в чистоте брачную жизнь, а Бога любить больше отца, матери, сына, дочери, жены, даже больше себя самого. Так учил Христос, но не такие вы, христиане. Вы живёте между собою, как звери какие-либо кровожадные. Вам стыдно должно было бы и говорить о Христе, у вас рот весь в крови. Среди нас нет никого по жизни хуже христиан. Кто здесь больше всего плутует, развратничает, хищничает, лжёт, воюет, убивает? Христиане, они - первые богоотступники. Вы идёте к нам с проповедью Христа, а несёте нам ужас и горе. Я не буду вспоминать инквизиции, не буду говорить о том, как с дикарями поступали христиане. Я вспомню недавнее время. Вот началась строиться великая сибирская дорога. Она, как вам известно, проходит около нас. И мы радовались, вот, мол, русские несут в нашу дикую некультурную жизнь, свет и любовь христианской жизни. Мы с нетерпением ожидали, когда дорога подойдёт к нам. И дождались к ужасу и горю своему. Ваши рабочие приходили к нам в юрты уже пьяные, спаивали бурят, развращали наших жён, среди нас самих появилось пьянство, грабежи, убийства, драки, ссоры, болезни. У нас до той поры не было замков, потому что не было воров, тем более, не было убийства. А теперь, как наши буряты вкусили вашей культуры и узнали, в чём, по-вашему, настоящая жизнь, то уже и мы не знаем, что с ними делать. Да сохранят Аббида и Мойдари нас от таких христиан! Такие же и ваши миссионеры. Они сами не верят в то, что проповедуют. Если бы они верили в это и жили так, как Христос учил, то им и проповедовать было бы не нужно никому: мы все бы приняли христианство. Ведь дело сильнее слова. Как бы мы, в самом деле, остались во тьме, если бы возле себя увидели свет? Вы напрасно думаете, господин мисссионер, что мы такие невежды, что не знаем где и что такое добро и зло. Но мы боимся, чтобы от вашего христианства нам не стать ещё хуже, чтобы совсем не озвереть. Мы видели ваших миссионеров таких, которые любят деньги, курят табак, пьют и распутничают, как и наши плохие буряты. А таких миссионеров, которые бы подлинно любили Христа больше себя, таких мы не видали. Ваши священники говорят, что они от самого Христа получили власть прощать грехи и очищать, и изгонять нечистых духов, исцелять всякую болезнь в людях. А вы, христиане, не только не показываете нам этой своей власти, чтобы всё злое, нечистое, уродливое отсекать, очищать и врачевать, но вы своею жизнью только заражаете язычников. Нет, господин миссионер, сначала пусть сами христиане поверят своему Богу и покажут нам, как они Его любят. Тогда и мы, быть может, примем вас, миссионеров, как Ангелов Божьих, и примем христианство».

После этого лама сел, а я всё время сидел, как сам не свой, как громом поражённый. Если бы шеретуй не предложил мне подняться, то я, кажется, и не сошёл с этого места. В жизни не переживал я такого жгучего стыда и обиды за христианство, как во время этого разговора и после него. Я простился с шеретуем, сел на своего коня и поплёлся куда глаза глядят. Был я ещё светским в то время. Уехал я с самой тяжёлой думой о себе, своей жизни, о современных христианах вообще. Как мне ни было больно и обидно, но я сознавал, что во многом буддийский лама был прав, я не мог лично на него обижаться.

«Что же это такое, – думал я, – неужели врагами проповеди о Христе являемся мы сами, христиане? Неужели наша жизнь позорит в мире христианство?» И я остро чувствовал, что и действительно, жизнь моя идёт вразрез с Евангелием. Проехал я верст восемь и не мог дальше двигаться от страшной головной боли. Я остановился, спутал коня, разостлал войлок, лёг на землю вниз лицом, и слёзы ручьём хлынули из глаз моих. Здесь я и уснул. Проснулся вечером, голова болеть перестала, но на душе было смертельно тяжело. Хотелось плакать, рыдать. «Боже мой, Боже мой! – твердил я. –Язычники нас христиан боятся, как чумы какой-либо, боятся заразы для себя от нашей худой, безнравственной жизни». Я, как иступленный, начал кричать: «Господи, Господи! Что хочешь делай со мною, только дай мне любить Тебя всем моим существом. Пусть я буду каким-нибудь животным, собакой, волком, змеёй, всем, чем Ты хочешь, только чтобы Тебя я любил всем своим существом. Мне веры в Тебя мало. Я хочу любить Тебя и любить так, чтобы весь я был одною любовью к Тебе! Слышишь ли, Господи, мою горячую просьбу, обращённую к Тебе?» Так я раздирающе кричал во весь свой голос.

Поехал я в окрестные улусы. В один из этих улусов, примыкающих к буддийскому монастырю, я приехал на второй день утром. Зашёл в юрту. Приняли меня очень ласково. Сам хозяин юрты был очень симпатичным человеком. Не успел я и стакана чая выпить, как юрта наполнилась бурятами и бурятками. Все они на меня смотрели ласково, и я подумал, что в этих простых дикарях больше природной человеческой доброты, чем в нас, культурных христианах. Я поговорил с ними, расспросил о том или другом и наконец предложил им беседу о Боге. Во время беседы одни из бурят курили, другие жевали табак, но всё-таки внимательно слушали меня. Когда я закончил свою проповедь, то один старый бурят по имени Зархой, ласково поглядел на меня, как-то тихо, по детски улыбнулся и сказал мне: «Веры разны, а Бог один». «Зархой, - говорю я ему, - ты бы крестился». «Я, - отвечает он, - коня ещё не украл, так зачем же мне креститься?» Я получил снова тяжёлый удар и опять справедливый. Старик был по своему прав, так как помнил, как при епископе Мелетии крестили всяких негодяев, воров, конокрадов. А они крестились из-за того, чтобы им, как уже крестившимся, избежать наказание за совершённые преступления... Переночевав у доброго Зархоя, я отправился дальше. Так я и обычно переезжал из улуса в улус со словом проповеди о Христе и видел много проявлений доброты бурят ко мне. Один как-то раз я отправился на реку Витим, где, кроме бурят, я встретил и орочен. Орочены ещё менее культурны, чем, буряты. По-видимому, кроме охоты, они ничем больше не занимаются. Образ жизни у них кочевой. Прежде еще они имели оленей, но уже в то время, когда я был у них, олени вымерли. У орочен нет даже юрт, а они имеют какие-то мешки, сшитые из звериных шкур, шерстью вверх, и сшиты эти мешки не нитками, а жилами тех же зверей. Раньше орочены имели лишь кремнистые ружья, а теперь большей частью имеют винтовки. Говорят, что эти винтовки они получили после того, как свою старую шаманскую веру оставили и перешли в христианство. Сколько я встречал орочен, они уже все были крещены и большей частью при епископе Мелетии. Говорили мне, что далеко не одною проповедью о Христе привлекали этих чад природы в церковь, но и очень земными соблазнами. Когда мне лично пришлось столкнуться с ороченами, то я убедился, что они какими были язычниками до крещения, такими оставались и до сего дня. Вина, по-моему, в этом случае падает прежде всего на наших миссионеров. Первою их целью является не то, чтобы просветить этих бедных, обездоленных людей светом Христова учения и утвердить пастырским подвигом в христианской жизни, но то, чтобы как можно больше людей крестить и через число крещённых выдвинуться перед своим епархиальным начальством, заслужить его благоволение. Очень меня интересовали учителя буддизма на нашем севере. После того случая, о котором рассказал, мне не раз приходилось встречаться с ламами, и они нередко поражали меня оригинальностью своих религиозных взглядов и широтой образования. Некоторые из них и университет кончили. Припоминаю такой свой разговор с одним начитанным ламой. Этот лама хорошо познакомился со мной, когда я уже был года два иеромонахом. Однажды он спрашивает меня: «Почему все гении человечества пантеисты, т.е. ближе стоят к нам, буддистам, чем к христианской теистической религии. Таковы древнегреческие философы и новейшие немецкие». Отвечал на этот вопрос так, что, по-моему, человек не может жить без религиозной веры, или он не познал истинного Бога, то ему не оставалось ничего более, как обоготворить природу гениально одарённого человека. Особенно велик соблазн творить и религию из самого себя, как бы не противополагать себе Бога и не преклоняться перед Ним.

«А вы, дорогой лама, как вы сами думаете о Христе?»

«Я думаю, – ответил лама, - что Христос и Будда – два брата, только Христос будет светлее, шире, чем Будда. Если бы все люди были чистыми буддистами, – продолжал лама, – они спали бы спокойно; а если бы все люди были чистыми христианами, то они бы вовсе не спали, вечно бодрствовали в несказанной радости, и тогда земля была бы небом. «О, – воскликнул я, – как вы, мой друг, рассуждаете! Почему же вы не креститесь?» «Дело, – отвечает он, – не в купели, а в преобразовании самой жизни. Что пользы, если вы, русские, считаетесь христианами? Вы извините меня, если я скажу, что вы, русские, не знаете Христа и не верите в Него, а живёте такою жизнью, что мы, дикари, сторонимся вас и боимся вас порой, как заразы».

Иер.50:44 – «Ибо кто подобен Мне? и кто потребует от Меня ответа? И какой пастырь противостанет Мне?»

Переливает Бог страну Израиль,

Как винодел в подвале по сосудам,

Дабы от сна духовного воспряли,

То вынесет на свет, а то остудит.

Меняется и вкус, и аромат,

Сливается в ненужное остаток;

Врагов нашествие, жилища им громят,

И рыщут доморощенные тати.

От рёва и от стона пыль столбом,

О трупы спотыкается скотинка;

Обидеть может оккупант любой,
Петлю на юношей и на невест накинут.

С насиженного места сволокли,

Саднит и кровянит воспоминаньем;

И ничего с собой взять не смогли,

Изнеженных грубейшие пинали.

Но год за годом в чуждой стороне

Обзаводились скарбом и полями;

Походка становилась всё ровней,

Протрезвились от беспробудной пьянки.

К Закону Божию дорогу проложили,

Приспичило устроить синагоги;

Тряслись от робости с младенчества поджилки,

Грех талмудисты взыскивали строго.

Об идолопоклонстве нет и слуха,

Раскаянье о прошлых заблужденьях.

Речь об амнистии пока что только глухо,

В седьминах Даниила и в виденьях.

Персидская земля и грозный Вавилон

Учились у потомков деда Авраама…

А с русской эмиграций произошёл облом,

Всё так и гнут под старое упрямо.

На благовестие не вывели народ,

Зациклились на храмах и монастырях.

С канонизацией, с мощами Писанью поперёк.

Выходит, Винодел трудился вовсе зря? 04.01.08. ИгЛа