Вопрос 3758 25 т. В 4 томе «…открытым оком» Вы делаете разбор вопросов и ответов архимандрита Амвросия Юрасова. Любому видно, что Вы с ним разно понимаете почти все вопросы, которые ему задавали. Почему так?

Ответ: Потому что у нас с ним разные головы, разные сердца, разные души. Вот отрывок с плёнки «Обращение», которую чудом Господь сохранил, хотя и в повреждённом виде, ибо она побывала в руках доблестных защитников целостности нашего незабвенного СССР – у её телохранителей – в КГБ. Из этой беседы любому должно быть ясно, что Амвросий не пережил рождение свыше по Писанию, а у него всё на побасёнках, на сновидениях и на приметах. Он добрый, ласковый, хороший. Но для головы, для души, ума и сердца нужно просвещение от Слова Божия в Духе Святом, что даётся только Богом, а не в академии духовной.

И.Л. (Игнатий Лапкин): Отец Амвросий, расскажите нам о том, как Вас Господь призвал на служение церкви. В каком возрасте Вы почувствовали, что Дух Божий касается Вашего сердца, и Вы поняли, что не от себя у Вас желание, а именно Господь призывает Вас. Поделитесь опытом. А.Ю. (Амвросий Юрасов): У матери моей было семь детей, я был самый последний. Родом из Алтайского края, отца в 41-м году забрали на войну, и двухлетним я остался без отца. Мать веру имела. До 47-го года, начиная с 38-го, и во всё время войны, находились в страданиях, чуть с голоду все не умерли. Из колхоза в колхоз переезжали, добрались до города Алейска. Денег не было, и никаких средств для постройки. Дали участок земли. Где-то случайно нашли лопату, пять горбылей, выкопали яму, закрыли её горбылями, завалили ботвой, землёй, на живот ложишься и опускаешься в эту яму. Так мы в ней жили. Мать сама строила землянку: выкопали яму глубокую, рельсы нашли вместо матки, всё было глиняное. Так вот мы и жили до 53-го года в городе Алейске. Хлеба не было, до 47-го года я его не видел. Но вот любовь к Богу у меня была с детства. Мать ходила в церковь и меня водила. В семь лет я был не крещён, но богослужение мне нравилось. И вот первое, что сейчас, до сегодняшнего дня, я помню: в День Рождества Христова я сидел на лестницах, и всё богослужение мне нравилось, Рождественское, и я дал Богу обещание, когда вырасту, где бы я ни был, но я должен верить в Бога, потому что я, будучи некрещённым, почувствовал благодать Божию – в душе мир и радость. Было такое, что идти в церковь было далеко, километра два, так что приходилось через болото проходить. Одежды у нас не было, так что приходилось только босиком бегать, в трусиках. А когда рваные штанишки надевали, то в церковь любил ходить. Видел, как у священника, отца Пимена в городе Алейске, на вход, малый и большой, выходили дети в стихарях – это мне нравилось. И вот я набрался смелости, после службы, когда отец Пимен давал крест, я подошёл к нему и сказал: «Батюшка, а мне хочется ходить вот так, как эти ребята». Он посмотрел на мои грязные ноги, рваную одежду и спрашивает: «А сколько тебе лет?» Я говорю: «Семь». «Ты же ещё маленький. Когда подрастёшь, Господь исполнит твоё желание». И вот это желание Господь исполнил через двадцать лет, когда епископа Ювеналия, нынешнего митрополита, посвятили , то иподьяконом я был у него три года. Господь исполнил моё желание.

 В церковь я ходил, но был не крещён и постоянно мать просил, чтобы меня перекрестили. И моя сестра, старше на три года, также просила, чтобы перекрестили. Денег не было, и батюшка бесплатно согласился и покрестил нас. Потом переехали в другой город, и там окончил школу. Занялся спортом, и спорт в моей жизни в какой-то мере принёс пользу, физически я развился, потому что от голода, когда мне было 13-14 лет, я был худой, видны были одни только рёбра. Мальчику семь лет, и он был толще, чем я. И когда стал уже питаться, всё равно я был худой, и когда стал спортом заниматься, боксом, то расправились плечи, мышцы наросли и принял вид уже нормального человека. И этот спорт мне пригодился во многом, потому что пить нельзя водку, курить нельзя, с женщинами заниматься нельзя, то есть этот спорт удерживал от многого. Даже когда в армии приходилось быть, то нужно было бы категорию держать где-то 60 килограммов, а у меня рост метр семьдесят один, и мне тяжело было удерживаться в этой категории весовой. Приходилось так, что шесть месяцев воды не брать в рот и питаться очень скромно, чтобы удерживать этот вес. Это меня приучило к посту, к воздержанию. Господь меня никогда не оставлял, поскольку, я сказал ещё в детстве, в семь лет, что где бы я ни был, что бы со мной ни случилось, я должен верить, что Господь есть. Самый главный момент в моей жизни, когда полностью я уже обратился к Богу, это было в 61-м году, когда из армии пришёл в 60-м году. В церковь я ходил, ходил редко, в месяц раз, спортом ещё занимался. И вот настал момент самый интересный. Мать рассказывала мне о Боге, и я немного читал Евангелие. Однажды прихожу с работы вечером, а мать готовила ужин и говорит: «Немного подожди». Лёг я на диван, руки заложил за спину и думаю: «Какая может быть у человека душа, где эта душа? Ну тело, я знаю, вот оно, есть у меня, а где душа?» И мигом в это время оказался в поле. Иду дорожкой, как с работы обычно ходил, вечернее время: «Чудо, сейчас только я лежал на диване и вдруг оказался в поле идущим». Руки ощущаю, иду, это я действительно, и в то же время лежу на диване (3 слова непонятны) и иду, раздвоился – там и тут. Вижу свой дом, поворачиваю, как зимой иду по снегу, подхожу к дому, берусь за ручку двери и в это время лежу и ощущаю свои руки, думаю: как так, вот ручка, вот я здесь, на диване, лежу? Захожу, осенил себя крестным знамением и в то же время лежу на диване, приложился к иконе Богоматери, думаю: вот я прикладываюсь к ней, целую и в то же время здесь лежу. В этом Господь мне показал, что как душа может раздваиваться, то есть отделяться от тела. С этого момента я уверовал, что есть душа, а если есть душа, значит, есть Бог. И самый такой решающий момент – Богообращение, это было так.

 Однажды, под Пасху, утром нужно было пойти в церковь, я пришёл с работы и видел видение такое: где святой угол у нас, внизу, между досками, вижу щель, посмотрел в неё, вижу шахту, думаю: воскресный день, никого не должно быть, а там кто-то идёт, светится. И меня взял страх, думаю: это злая сила. Эта сила приближалась. И такой навёл на меня страх, что я взял с иконы святую воду (пузырёк) и линул на эту щель, и произошёл взрыв. Смотрю, стол стоит, на столе – лист бумаги и большие чёрные лапы. Я водой святой кроплю и говорю: «Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа», сбрызгнул, и эти следы и стол мигом уничтожились. Тогда злая сила, как лев, невидимо рыкает на меня и бросается. Я крестом осеняю: «Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа». С другой стороны, с третьей – я всё крестом осеняю, схватил стул и бросил – уже дошёл до крайности. И увидел в углу весь сияющий, четырёх лет или пяти, в белой рубашке сидел Христос, почти не касаясь пола. Я упал к Нему в ноги, и Он вытянул ножки, и я их поцеловал. Он обнял меня рукой и сказал: «К Нинке не ходи, она нехорошая» (там девушка была – А.Ю.). Я спрашиваю: «А Володя хороший?» (сосед) «Хороший». «А там Мария хорошая?» «Хорошая». И вот в этот самый главный момент я видел Христа – Христа живого, и это не забудется до самой смерти, это был центральный переворот в моей жизни. А потом уже началось другое: Господь для того, чтобы закалить душу, давал шпоры. Стал ходить в церковь постоянно, и в это время (время было хрущёвское) Ильичёв выступил, что религию надо с корнем вырывать, и по всем посёлкам, по городу, везде, в клубах читались атеистические лекции. И поскольку я один ходил в церковь, то мной заинтересовались, потому что уже с ребятами ходил, девушки пошли, ну друзья там беседовали. Стали интересоваться, стали вызывать братьев, зятьёв пытают: «Куда он ездит?» А я ездил по святым местам. «С кем он знаком?» Ну много было всяких, так что мной заинтересовались органы: и горисполком, и горком партии, и все прочие власти вышестоящие. И это длилось почти два года, так что четыре раза писали в газете, один раз говорили по радио, что вот такой молодой посещает церковь, молится и прочее.

 На производстве даже дали атеиста, чтобы он со мной проводил беседы. Я, конечно, сказал: «Только в рабочее время, а так я не согласен». И вот приходилось беседовать с атеистом четыре часа. После этой беседы он сказал, что с тобой беседовать бесполезно, тебе только один выход остаётся – поступить в семинарию. Он мне первый дал мысль, что надо поступить в семинарию. Я говорю: «У меня нет способностей, я не смогу». «Да нет, – говорит, – сможешь». И так, видать, было Богу угодно, я поехал в Загорск, спросил, дали всё необходимое для подготовки. И на следующий год борьба всё та же шла, вызывали в горисполком и в горком партии, беседа шла, но уже у меня на руках были документы – вызов. И я поступил в семинарию, конечно, с трудностями учёба проходила, но Господь призвал меня на Свой путь, и я, конечно, видения не буду рассказывать, лишнее время отнимать, их очень много было особенных, могу даже одно рассказать. Вижу, что мать моя во сне приходит с магазина и приносит пальто. Я спрашиваю: «Ты где взяла такое пальто?» Она говорит: «Я купила его в магазине». Перевязано крестообразно. Развязали, раскрыли. Это пальто надела когда на себя, оно оказалось длинное, до пола, чёрный материал и золотые блестки на нём, широкие рукава, но выше кистей рук. Это пророчески, видать, Господь указал, что будет перемена в жизни, видать, посвящённость, как говорится, из грязи да в князи – недостойная душа. Не знал (уже учился в третьем классе), то ли мне связь брачными узами или же в монастырь. И так случилось, что поехал я в Горьковскую область, есть такое село Пузо (?), там лежала болящая Евдокия – пятьдесят с лишним лет на одном боку, парализованная. И когда я зашёл к ней, она сразу имя моё назвала (а видела первый раз в жизни) и спрашивает: «Ну как у тебя дела, как учёба?» Я говорю: «Да слава Богу, потихоньку». «Как мать, жива, как её здоровье?» Я говорю: «Да ничего, тоже жива». «Ну как ты думаешь свою жизнь устроить, жениться или быть монахом?» Я сказал: «Как Бог благословит». Она улыбнулась, левой рукой перекрестилась и говорит: «Божье благословение тебе идти в монастырь». И действительно, все случаи совпали так, что только в монастырь. Она сказала, что будешь в четвёртом классе, уже будешь иеромонахом. Это так и случилось: в четвёртом классе я уже был иеромонахом. С Божью помощью и окончил духовную академию, в стенах монастыря прожил десять лет, в Сергиевой лавре, а потом четыре года прожил в Почаевской лавре. И.Л.: Сколько в семинарии учились? А.Ю.: В семинарии четыре и в академии четыре, всего восемь.

 И.Л.: Когда заканчивают академию, то какие-то ещё степени получают? А.Ю.: Это пишут стипендиаторские труды. И.Л.: Не каждый? А.Ю.: Там ещё когда кончают академию, пишут кандидатскую работу. Так что кто написал кандидатскую работу, это все кандидаты богословия выходят. И.Л.: Про семинарию, академию хотелось спросить: вот Вы как всё испытали это на себе, нужны они или нет для духовной жизни, для труда на ниве Божьей, столько времени потратить, почти десять лет отдали вы на них? А.Ю.: Я скажу сам за себя, что я имел до семинарии страх Божий: к каждому слову Господнему относился со страхом, с благоговением. Но вот в стенах семинарии всякие ребята есть, и они к Священному Писанию, и вообще к церковному, относились небрежно: часто на уроках могли что-то сказать смешное, меня это раздражало, а потом постепенно, с годами, это приходит в привычку. И вот уже с 75-го года не учусь, и ещё не могу освободиться от этого, хотя старался постоянно работать над собой, на переменах всегда с молитвой Иисусовой или акафист читаешь со страхом Божиим, и всё равно остался отпечаток. Конечно, хорошо, если есть какой-то руководитель, чтобы вне стен семинарии получить образование только с одной целью, чтобы сохранить страх Божий. А начало премудрости – это страх Господень. И.Л.: Сколько раз я разговаривал, даже до анекдотов доходит, говорит, был случай однажды, был выпуск в академии, что один вышел даже верующий оттуда. Вроде бы все остатки веры убивают, ничего не остаётся. Сколько раз я заезжал в академию, беседовал, и рассказывают студенты: я приехал такой, а выхожу сейчас, и сам не знаю, на кого похож. Столько ненужных предметов, столько толкотни. Всё это входит в обычай, одна только форма, кожура остаётся, а ядра мы уже и вкус забыли. А.Ю.: Все этим тяготятся в семинарии, особенно ненужные предметы, которые можно было там изучать. Конституция, она тоже нужна, языки, которым учат постоянно, требуют, а на всё это нужно время. И вот получается, что учёба мертвит, а дух то не животворит. А так если продолжать учиться, чтобы посвящать всё для науки, то выйдешь оттуда духовно бедным. Игнатий Брянчанинов говорит, что богословские науки надо постигать, но все эти богословские науки надо оплодотворять молитвой. Если молиться не будешь, а будешь только изучать эти науки, то выйдешь оттуда скелетом, духа не будет. И.Л.: Вот вы окончили, вас рукоположили, сколько Вам лет было? А.Ю.: Тридцать лет, по-канонически так соблюдено всё. И.Л.: Вы знаете, что этот человек будет теперь называться священником, и он должен быть знатоком душ. Вы души должны понимать людские, с чем они к вам приходят, а не только то, что говорят, но и видеть иное.

 О себе много можете наговорить, а следователь, потому он и следователь – должен расследовать дело, так это или нет, – не всякому слову верить. Так вот у Вас какой опыт был по психологическому анализу душ человеческих, когда вы там в семинарии были, занимались разными предметами, да и до поступления Вы совсем не этим делом занимались. Когда Вы об этом стали задумываться, что Вам нужно всё-таки быть знатоком душ человеческих? А.Ю.: С первых шагов семинарии. Я уже каждый день бегал в лавру в монастырь на акафисты, слушал проповеди, слушал в академии проповеди, приходил часто на исповедь под Успенским собором, смотрел, как там исповедуют, как народ молится, всё присматривался, спрашивал, кое-что записывал для памяти, а потом Бог так управил, что стал духовником. И вот семь лет был духовником в Сергиевой лавре и четыре года в Почаевской лавре. Старался по совести, по силам, сколько мог, остальное предоставлял Богу, так и говорил: «Господи, что я не довершил, Ты Сам доверши». Самое трудное послушание – это исповедь, потому что народ богословский необразован, не знает, большинство народ, особенно молодёжь была предоставлена сама себе. И вот с такими людьми очень трудно бывает, тут уже идёт не исповедь, а оглашение – говоришь им о Боге, потому что они не знают Евангелие, и потом только уже приводишь его к покаянию. А порой народу много и пожилые ропщут, что им надо причащаться, а вот тут время занято, а молодёжь при этом знании, священных книг мало, так что надо людям помогать. И.Л.: Когда исповедаете, и в этот же момент впервые пришедшим даёте оглашение, но какое это может быть оглашение? Человек пришёл бы сейчас, и за один урок научить сему разве возможно? Да ведь вы ему 45 минут не посвящаете, даже меньше, за пол-урока должен закончить академию, но это же смешно. Познай, Кто такой Бог, что такое моя душа, как иметь страх Божий, как я должен стремиться на небо – всё за полчаса. Что он может сказать, хотя Вы будете семи пядей во лбу? Явно же, что это ненормально. А другой совсем этому не учит, лишь бы скорее накрыть его, и до свидания. А.Ю.: Вот в том-то и дело, что я смотрю, многие духовники как ведут себя: к ним подошёл человек, голову ему накрыл и отпустил: с чем пришёл, с тем он и ушёл. Но что в моих силах было, хоть немножко, минут двадцать я потрачу, с тем расчётом, что исповедь кончится, ещё ко мне подойдёшь, и с тем расчётом, что опять ещё должны прийти в следующий раз. И много, особенно из молодёжи, начинали постоянно ходить, когда с ними начинаешь вести беседу о Боге, о душе, о смерти, о потустороннем мире. Молодёжь интересуется. И.Л.: Сами, когда Вы пошли с целью – призыв Божий распространить, а не просто по научению, когда обращают особенно внимание только на пророки, то помнили ли, что будет такое время, как сказано в Библии, что сказал Господь: «Изолью от Духа Моего», то есть душа внезапно от Духа Божия пробуждается. Была такая, шла своим путём, и вдруг Господь побудил душу, внезапно у неё какой-то эмоциональный взрыв.

 А.Ю.: Вера у меня была, и в моём сознании не было, что Бога нет. Но был такой момент – Богообращение. В 62-м году, когда я поехал в Почаевскую лавру, приложился к преподобному Иову, прикоснулся головой к ножкам и почувствовал такую благодать и такую радость, что когда я отошёл, так эту благодать я чувствовал целую неделю. И в это время, пока я там был, Господь дал такой поток слёз, и слёзы были такие сладкие и радостные, никогда больше я в жизни не плакал, как на горе Почаевской. Это тоже перерождение. (???). Если, конечно, у многих может мигом сразу, но мне поток был всяких видений, я, конечно, умалчиваю, случаев масса была, прямо один за другим, о Боге доказательства, такие примеры жизненные. Ну для примера скажу. Однажды я приехал в город Барнаул, оставалось мне четыре дня до занятий. Думал так, в город Алейск съездить, там у меня много знакомых, посетить или же возвратиться в Москву, три дня ехать поездом. Думаю, самолётом я за пять часов там буду. Подошёл к кассе, спрашиваю билет, говорят: нет. К другой кассе подошёл, так же нет билетов. Пошёл к диспетчеру, к начальнику, говорю: снимите хоть с брони; но и там полностью отказ. Думаю: ладно, отказ на земле есть, но на небе нет отказа. Встал в сторонке, от этих касс далеко уже, и просто сказал: «Господи, все ли, не знаю, по делам или не по делам едут, а мне вот надо съездить, может, кому-то надо пособороваться, поисповедоваться – доброе дело сделать. Если Тебе угодно, дай мне такую возможность». И чудо было, минут пять-десять прошло, может, из кассы молодая девушка, кстати, к ней я не подходил, поднимается и мне машет. Я подошёл, она говорит: «У Вас билет есть?» Я говорю: «Нет». «И куда же Вы едете?» Я говорю: «На Москву лететь». «Если вы из семинарии, я Вам дам билет». Я показал документ, что я из академии, и она набирает, просит билет дать на 16-е, и ей говорят: «Нет». Она говорит: «Снимите с брони, у меня особый человек». «Нет», и всё. Тогда она говорит: «Подождите здесь», закрыла кассу и ушла. Через десять минут пришла и говорит: «Добилась всё равно билета». Я говорю: «А что вас побудило ко мне обратиться и дать мне билет?» Она говорит: «Знаете, меня озарила такая мысль: вот Вам надо помочь чем-то. Я подозвала, думаю, а вдруг это семинарист? Я с мальчиком одним училась в школе, он поступил в семинарию. Поэтому мне мысль пришла такая, думаю, дай-ка я сделаю доброе дело, может быть, из семинарии». Тут уж явно вижу, что помощь Божия. И таких случаев было много-много, о которых у меня сейчас уже нет времени, но мог бы рассказать. И.Л.: Это случай, когда Господь явил Вам Свою милость. Но когда у Вас было такое впервые состояние, что Вы поняли, что Истина одна только на земле, она в Лице Иисуса Христа пришла и оповещено о ней в святой Библии? У Вас как-то Слово Божие нигде так и не появилось в разговоре, как бывает, хотя бы лично в моей жизни было, когда я уже в двадцать с лишним лет впервые увидел Слово Божие. Когда оно сделалось для вас Словом Божиим, единственным источником, что в Ваших словах уже исчезли эти человеческие прибаутки и все эти рассказы, и вы все примеры будете черпать из Библии?

 А.Ю.: Это уже когда поступил в семинарию, то я старался каждое слово Божие впитывать в себя. И я это чувствовал, чувствовал в молитве со страхом Божиим. И была такая молитва, что я даже уединялся от всех студентов, отдельно, чтобы только помолиться, чтобы никто не видел. И старался в половине шестого уже быть на братском молебне, хотя подъём у нас в семь часов, чтобы везде успевать. Этот Божий призыв тоже особый был. А таких чрезвычайных, как у сектантов бывают, у пятидесятников, баптистов обращение, у меня не было. Но ревность была такая, как и у них. Мне всем хотелось говорить о Боге, когда я ещё и в семинарии не был, всем хотелось сказать, что Бог есть, – вот этот в душе был такой призыв, – вот это было.

  И.Л.: А было у Вас такое состояние, когда учились в семинарии, ибо Вы много видели, что делается не так, и, присматриваясь к другим батюшкам, видели, что всё это корыстолюбием покрыто, и столько неправды, что отпевают безбожников и крестят – один крик и рёв, и кумовья все неверующие. И Вы примеряли – это ваш хомут, наденут на вас, и поедет эта телега таким же боком. Как вы её повезёте? А в Слово Божие смотрите – всё не так, ни оглашения нет, вокруг одни мертвецы, Вы, как на кладбище, будете в церкви – один, чужой и непонятый. Тем более как монах, Вы по схимническому духу уже вне жизни, оторваны, где-то в келейке должны больше времени пребывать. Тогда Вам приходили такие мысли, которые бы угнетали Вас, и Вы искали бы выхода? А.Ю.: Нет, таких мыслей у меня не было, а когда такие мысли появились, я уже был в стенах монастыря, а там у нас не крестят, а только исповедуют, соборуют. И.Л.: Что от истинного, правильного крещения отошли, и остались исповеди, причащения. Исповеди и причащения. Но вот на исповеди Вы выслушиваете, как один батюшка в Новосибирске сказал, что народ пришёл из великого блуда, и всё это на исповеди бесконечно выслушивать. Про тайные грехи читаешь, срам читать, и думаешь, глаза осквернять не хочется, хотя сам знаешь, что такой же. Но каждый день всё это выслушивая, какое у вас отношение к людям? И Вы прекрасно знаете, что они уже столько раз каялись и опять туда же возвращаются на Ваших глазах. Вчера даже, те, которые, я уже знаю, исповедались и сегодня уже жалобы на них, как будто, говорит, исповедуются, чтобы ещё злее стать. Это те, которые уже здесь у Вас исповедались, уже такая жалоба. Но Вы сами это чувствуете ли , или же Вы уже ничего не чувствуете, что как бы силы от Вас отходят и не приходит ли как отчаянное состояние такое, что в самом деле исповедую, а толку никакого в этом нет, народ не исправляется. Надо какой-то другой выход искать! Или всё равно побеседовал, разрешил, а дальше приступайте к тому корыту. А.Ю.: Старец Оптинский Амвросий говорил так: когда я прихожу с исповеди, то я, как выжатый лимон, как половая тряпка. Я действительно доходил до такого состояния. Выжат чем был? Физически. Весь был утомлённый, не хватало сил, особенно по ночам когда исповедали, народу много. Но меня радовало только одно: когда особенно пожилые люди каялись в тяжёлых смертных грехах. До этого они в них никогда не каялись - вот для меня это была великая радость, потому что человек, хоть в последние дни своей жизни, чистосердечно покаялся. Конечно, когда молодёжь идёт каяться и знаешь, что после этого они опять впадут в тот же грех, то здесь уже начинается борьба. Наказываешь им, а они в ответ: «ну не буду, не буду», а смотришь потом, опять те же грехи. И народ, конечно, был разный: есть искренние люди, с чистой душою каются, спасаются, а есть просто сырой материал, не обработанный, и с ними очень тяжело. И порой бывает так, что человек стоит на исповедь, из них только человек если двадцать хорошо покаются, слава Богу, остальные сыроватые. И.Л.: Почему вот такая небрежность в служении пастырей и такое безобразное состояние овец, что ни с какой сектой нельзя сравнить? Там наблюдают: ни пьянства, ни единого нет из 2000 человек, ни одного на 2000 человек нет табакура, и Ваших прихожан, Ваших исповедников даже близко нельзя сравнить с теми же баптистами. Вы-то это прекрасно видите. А.Ю.: Я это всё видел и меня до глубины души возмущало, особенно когда ещё в стенах монастыря, то есть в стенах семинарии был. И я старался при любой возможности, когда проводил общие исповеди в храме, проповеди говорил, я старался обязательно подчеркнуть, чтобы народ никогда не злился, не ругался, жили в мире, любви, и постоянно приходилось об этом говорить; чтобы в храме была полная тишина: мы пришли не на базар, должна служба проходить на высоте. И что в моих силах было, я говорил, проповедовал, но за это пришлось страдать много, за каждую проповедь приходилось отдуваться.

 И.Л.: Как вот Вы считаете, то, что в Вас есть, такая грамота, будь Вы на месте обыкновенного человека, допустим, какой-нибудь прораб, инженер, и то что-то могли бы делать, приносить какую-то пользу. Здесь же, где Вы сейчас находитесь, исповедуете, ибо в основном у Вас дело в исповеди, постоянно исповедуете, а они опять туда же все возвращаются, так там, на мирской работе, не больше ли Вы пользы принесли бы и проповедовали в мире о Христе в простоте сердца и живя более богоугодной жизнью, чем сейчас? А.Ю.: Я думаю, у каждого своё призвание. У Вас призвание в миру народ приводить ко Христу, а мне в стенах монастыря, в который народ приезжает. Каждый на своём месте, где кого Господь призвал. И.Л.: Как у них понять тогда слово «призвал», а если проверить, то, может быть, мы сами на себя взяли определённую миссию, или кто-то должен подтвердить, или сама наша душа должна подсказать нам? А.Ю.: В монастыре у нас послушание, и я избрал себе духовного отца, избрал не сам, а когда сказал: «Господи, вот сейчас иду на исповедь, кто мне первый попадёт, тот мой будет духовный отец». Исповедь уже шла, и вдруг из алтаря выходит духовник, идёт на исповедь, и я говорю: «Вот он и будет». Подошёл, поисповедался, а года через три он принял меня в духовные сыновья при постриге, был моим духовным отцом – Бог управил так. Дал советы, как поступать. И.Л.: Правила, которые наложены на монахов, как они должны жить, вести себя, и Вы знаете, что Антоний Великий, Макарий, основоположники этого явления, говорили, и сейчас это не исполняется, монахам приходится бывать в миру. Если он монах, и рядом девушки, а ты смотришь, хотя мы знаем, что она монахиня молодая, вокруг неё колготятся молодые ребята, и столько это соблазна, так это неестественно, просто страшно делается. А.Ю.: Скажу, того монашества, какое было в первые времена, сейчас нет. Сейчас монастырей очень мало, и храмов в России мало, так что в настоящее время монастыри стали большими приходами, порой бывает меньше народа в храме приходском, нежели в монастыре. Большой поток, народ туда едет, и мы уже являемся как бы и не монахами, а обслуживаем народ: совершаем службы, богослужения, народ исповедуем, и молебны там бывают, и панихиды, то есть все требные богослужения приходится исполнять.

 И.Л.: Ну и всё-таки правило большое или малое приходит в монастырь, правила-то были написаны для монахов, чтобы они даже за пределы монастыря никуда не выходили, не теряли своё что есть, не считая миссионеров. Но сейчас это не удаётся ни в женском, ни в мужском, и со стороны это выглядит совсем не так, как хотелось бы, – вызвать уважение к монашеству, а видишь только один соблазн. А не лучше было бы, чтобы всё-таки жили семейной жизнью, как называют, «белое монашество», и не было бы никакого соблазна. И шире доступ был бы к народу, и женщины, и девушки могли бы приходить, потому что у него жена, никто бы его не подозревал. А так, если он даже случайно окажется один на один с кем-то, хотя век ничего не было, а уже сразу всякие разговоры пошли. А так как уже знаешь, что многие пали на наших глазах, и у самого сердце сжимается, думаешь: и этот тоже споткнётся, и, кроме позора, опять ничего не останется. И всё время смотришь с опаской и трепетом, как у одного архиерея, не успел уехать, иеромонах и иеродиакон уже женились на хористках, а теперь их в церковь не пускают, они начинают даже и грозить. Следующий начинает просить у владыки, чтобы на постриг благословил, а он говорит: «Надоело мне всё это уже, я уже боюсь этих монахов, потому что никакого монашества здесь нет, одно зло». А.Ю.: Раньше монастыри были отрезаны от народа, и в них только молились. Ещё раз повторяю, что сейчас монастыри стали уже большими приходами, так что монаху приходится все те же исполнять требы, какие сейчас исполняет каждый священник, – белое духовенство. И я скажу так, что всё-таки в монастырь люди стремятся, я не говорю о тех, которые в миру принимают сан, не знаю, с какой целью, а жить в монастыре, они стремятся освободиться от пороков, страстей, стремятся к чистоте, к святости. У кого как получается, но всё-таки стремление есть, это точнее сказать, как бы из молока собираются сливки. Если об этих сливках будем говорить, то есть о монахах, которые стараются освободиться от грехов, говорить о их немощах, то что тогда говорить о воде. Всё-таки стены монастыря, постоянные молитвы с утра до вечера, они монахов держат от многого, я не говорю о ста процентах, но большая половина живёт благочестиво и свято. И пока в миру, в мире можно сказать, есть монастыри, будет христианство.

 А если не будет монастырей, не будет и христианства. Господь учитывает время, обстоятельства, условия, но самое главное, чтобы жить в чистоте. Для монаха самое основное – это послушание, целомудрие и нестяжание, чтобы его сердце не прилеплялось к земному. Ну и скажу на всё ваше: надо не забывать, что и монах – тоже человек, и у него бывают немощи какие-то, бывают, может быть, и какие-то грехопадения, вот. Судья ему только Бог, потому что даже Антоний Великий говорил: «Если я увижу монаха на площади, и он с женщиной будет согрешать, то я его не осужу, я накрою мантией!» Потому что за мирским человеком находится, можно сказать, один бес, а за монахами их — великое множество. Даже приводится такой пример из святых отцов, как однажды одному пришлось православному христианину видеть капище: сатана сел на престоле и подзывал к себе бесов и спрашивал, кто что сделал. И вот подозвал одного беса: «Что ты сделал?» Он говорит: «Я воздвиг волну между народами». «Сколько времени на это потратил?» Он говорит: «Три дня». «Бить! Много времени ты зря потратил». И били беса. Другого призывает: «А ты что сделал?» «А я, - говорит, - на свадьбе был, и там так рассорил всех, что жениха, невесту били и много там передрались, переругались». «Сколько времени на то потратил?» «Три дня». «Бить его! Много времени зряшно потратил». Ну там многие приходили – и всех били. И вдруг одного беса похвалил. Спрашивает: «А ты что сделал?» Он говорит: «А я в сегодняшнюю ночь низложил в блуде монаха». «Сколько на это ты потратил времени?» «Сорок лет». Снял диавол с себя золотую корону, надел на него и говорит: «Ты достоин чести, ты великое дело совершил!» Так что наша христианская обязанность – никого никогда не осуждать. Бог призвал монахов, и пусть они живут. Конечно, я не одобряю тех монахов, которые вне монастыря принимают сан, и особенно когда постригаются, особенно когда не воспитаны ещё в монашеском духе. Монах тот, который по душе монах, а не монах в одежде. Если монах не исполняет своё правило монашеское, то, как головня дымящая, от него только дым идёт. Монах должен соответствовать своему званию: он не должен ругаться, ни с кем не спорить, не должен водку пить и прочие не допускать грехи, должен быть по душе, как дитя. И притом благодать Божия людей хранит, и я думаю, что монашество будет до скончания века.

 И.Л.: Сейчас как вам видится, что положение, которое в церкви. Я не встретил почти ни одного священнослужителя, который сказал бы, что всё нормально. И исправления даже за последние десять лет, мы видим, никакого не произошло, а только ухудшение: и власть отобрали у священников, всё старостам передали, и священников нанимают на работу, в любой день их могут рассчитать, контракт с ними разорвать, и все они рукополагаются не канонично, по указке власти, кого власть пропустит. Ни по одному пункту не видим, где бы за десять лет улучшилось, а только ухудшается. Ну и легко вычертить ту кривую, которая куда приведёт? «Монашество останется…». Слово «останется» так понимай, что хотя один монах до второго пришествия останется, и то монашество в его лице уже осталось. Ну а состояние церкви какое сейчас? Мы должны как-то проверить и найти причины, в чём дело. Конечно, нельзя искать причины вне пастырей. А пастыри бывают и белое, и чёрное духовенство. Значит, надо перебрать то и другое, посмотреть, почему они отдалились от народа, в чём причина? Спасаются вроде бы они, но народ в таком состоянии, что как будто он никогда не слышал ни о Христе, ни о вечности, ни о Слове Божьем – это просто посетители. И вы сами с ними работаете, причащаете, и неужели вам по-человечески не стыдно – такой позорный народ перед вами, что это ваши овцы, ваши ученики. Вы же живые люди, и всё какое-то у вас, как посмотрю, какая-то изнеженность, как будто вы этого не видите, что буря гудит везде, нужны твёрдые матросские руки всюду. А.Ю.: Можно сказать так, что, видать, Господь попускает злу произрасти, когда вот на руке или на теле человека появляется чирей, то его врач сразу не вырезает, он даёт ему созреть, а когда созреет, тогда скальпелем вырезают его и прикладывают к ране лекарство. Мне кажется так, что Господь попускает злу в церкви произрасти с тем расчётом, чтобы потом уничтожить и очистить её, как это было 65 лет тому назад – Господь очищал церковь от всякого мусора. А те пастыри, которые не проповедуют, видать, у них нет страха Божия, нет огонька, и за них я, конечно, не могу отвечать и их судить. Мне приходится видеть, я вижу какой-то недостаток, но я ему не говорю в лицо, потому что наживёшь врага. Если говорю, то в проповеди затрагиваю порой и этих пастырей, потому что они слушают. Если же вижу, что пастырь народ не исповедует, а только махает рукой над головой, и скорее всех пропускает, то мне приходилось и народу объявлять так: «Дорогие братья и сёстры, такой исповеди в Православной церкви не было и никогда не будет. Исповеди такой нет. Если пастырь вас помиловал, и без исповеди допустил до Причастия, то вы приняли себе в осуждение. И свою совесть не успокаивайте пустой надеждой. Придёт такой момент, когда душа ваша окажется в огне, и ваш этот пастырь вместе с вами, и вы скажете: «Злой пастырь, ты сам зашёл сюда и нас сюда завёл» – так говорит Григорий Богослов. Таким вот моментом приходится объявлять, но после этого только наживёшь врагов. Правда колет глаза. И.Л.: Вот Вы учились столько лет в семинарии, в академии и сейчас скажите, что перед тем как поступить в семинарию, академию, и сейчас за эти годы сколько Вы растрясли и много ли осталось от этого багажа у Вас и много ли новоприобретённого вводилось при той работе с народом, что вы имеете?

  А.Ю.: Весь багаж я приобрёл только на опыте, на практике, а то, что там я получил, оно осталось как какая-то колея, как правильно нужно жить. А большинство, разные древние языки и прочие науки, они вытесняются опытом церкви как ненужное. И.Л.: Этим опытом, который вы называете опытом церкви, почему пастыри, я не знаю, как у Вас лично, не научаются. Были, Вы говорите, такие пертурбации 65 лет назад, вот дождаться бы, когда этот гнойник вспухнет… Да ведь уже всё, что вокруг вас есть, и в церкви уже не тело, а всё превратилось в гнойник сплошной, чирей, там уже резать нечего, а только предать огню, как будто гангреной покрылось, смрад один. А.Ю.: Это нам только кажется, когда мы смотрим со вне, а когда мы соприкоснёмся с душой человека, тогда мы увидим, и по-другому будем судить. Потому что видим, вроде бы бабушки, невоспитанные, неграмотные, и в храм приходят, разговаривают, суетятся. Но не надо забывать о том, что всё-таки печать война наложила на них – мужей поубивало, остались они детей воспитывать, в болезнях, в скорбях, голод, холод – это тоже дало отпечаток. И вот когда они приходят в церковь, это для них единственное место утешения. И вот здесь не надо никогда на них налетать, ругать, потому что они не воспитаны церковно, они не понимают и не знают, где и как. Когда ты их воспитал и они пришли и ведут себя плохо, тогда можно их поругать и можно даже что-то сделать, выставить. Но они пришли утешение найти, в миру они так исстрадались, и вот здесь приходится с любовью, кротостью обращаться с каждым из них, ведь часть из них, я скажу, большая часть, искренне покаются, со слезами, много молятся, добрых дел делают и ведут себя нравственно, работают над собой. Есть, конечно, и много таких людей, у которых в прошлом жизнь была ими запачкана, много всяких грехов тяжких. Но их жизнь довела до такого, до самоубийства, пришли в церковь, покаялись, они изменили свой образ жизни и стали жить они уже по-другому. Я не скажу, чтобы они эти грехи делали, нет, они их не делают, но ревность по Боге у них осталась. И порой бывает, когда молодой придёт и начинает смеяться и разговаривать, и мы видим, что бабушки начинают их выгонять, то если бы узнать её прошлую жизнь, мы можем её взыскать, можем что-то ей там наговорить, а пред Богом она, может быть, свята. И.Л.: У нас была знакомая такая, Мария Евлампиевна, Вали Конёвой мама, вот она была, допустим, 45 лет православной, и она не только испытала на себе всю войну, а с ребятишками одна была раскулачена, 700 километров бежала из ссылки звериными тропами, с детьми, чтобы не попасться, кордоны обойти. И вот она про себя рассказывает, как Бог спасал её. Всё это было, и просила она Бога помочь. Но наступил момент, когда она встретилась с одним из сектантов, и он дал ей Евангелие, и она внезапно поняла, что она никакая не верующая, дня одного не была христианкой. И вот эта бабушка, которая так же суетилась, со свечами бегала, и на ней отпечаток войны, это как будто оправдывало её. Но прошло всего два года, она чуть ни пол-Псалтири знала наизусть, научилась читать, стала понимать, успокоилась, сидит радуется, взывает к Господу своими словами. Она поняла, что Господь – её Спаситель. Вместе с добрым дали ей и злое здесь, потом она, по милости Божией, услышит, обратится в Православие, православной и умрёт. Но факт тот, что эта же самая бабушка попала к баптистам, и её не узнаешь, какой она стала. Так зависит-то, в конечном счёте, не от бабушки, бабушка-то одна и та же была и условия одни и те же, а зависело всё только от того, что были разные научения, разные пастыри. Я этот вопрос задаю к тому, чтобы вы могли хотя бы себе ответить, почему пастыри отделились от народа, и почему они не учат, как должно? Исповедал,и как бы написал со всех сторон: «буду каждый день от тебя отскребать». А клиент слепой всё гниёт и гниёт. Поддерживай с двух сторон мертвеца – он сидит. Плечо убрал – рухнул. Вот такое состояние этих бабушек.

 А.Ю.: Отец, не забывай о том, что так было во все дни истории церкви. Такие пастыри были, есть и всегда будут. Но среди этих пастырей, не забывайте, есть и хорошие, которые заботятся, и я думаю, Вы о таких пастырях знаете. И.Л.: Знаю я таких, что заботятся. Но это такая крошка, что с ними вот так, как мы с вами разговариваем, можно поговорить, отвести душу, можно спокойно исповедоваться, не боясь, что это будет где-то высказано или осмеяно, что душу раскрыл. Но это такие единицы, что нам нужно за три тысячи вёрст ехать, чтобы сюда кто-то приезжал, за четыре тысячи, чтобы мы могли насладиться этой встречей. Так это из тысячи, может, на одного Господь особую милость простёр, что наконец раскрыл глаза этот пастырь и увидел, что, оказывается, есть люди не только в монастыре, а и в миру. А.Ю.: Я знал таких ревнителей, и они требуют, чтобы пастыри были добрые, хорошие и спрашивают: почему да почему? А надо вот сделать что: если ты ревностный, требуешь, то иди в пастыри и скажи: «Владыка, посвяти меня». Пока один будешь, но воспитай себе таких ещё несколько ревнителей – вот и церковь заполнится добрыми пастырями. Я думаю так. И.Л.: Надо не самому искать, а когда нужно — Господь призовёт. А так мы все к владыке придём, один с ромашкой, другой с подсолнухом: «Владыка, поставь меня»… А.Ю.: Бог призывает через пастырей, может быть, Вам и предлагали, мол, не желаете ли быть священником? Пожалуйста, мы можем. И.Л.: Я говорю: предлагали, но меня не устраивает то, каким предложено быть священником. Как попало совершать я не хочу. А.Ю.: Будь как настоящий пастырь.

 И.Л.: Ну а такового, как я сказал, по-настоящему быть, владыка не принимает. Говорит один мне, поговорив со мной достаточно: «Езжай и трудись, как ты трудился. А тут я уже себе какого-нибудь найду, а такого не надо». Потому что я ему буду мешать. А.Ю.: Ничего. А вот ведь добрые пастыри, они же не мешают, служат? Хотя и толкают с места на место, но ничего, терпим. Куда бы ни толкнули, везде народ, везде тоже земля, везде Господь помогает и наставляет, так что бояться не надо. И.Л.: Когда призывает Господь, то человек, конечно, должен отвечать на это. Но часто призывает просто человек, и ты видишь, что из этого получается. А.Ю.: Через человека Господь призывает, особенно если когда говорит священник и архиерей. И.Л.: Я знаю таких пастырей, которые потрудились несколько лет, их кидали, кидали с места на место, и приходится так: готов был пойти на производство снова работать, а там — что Бог даст. Тут уже абсолютно невозможно работать, архиерей заставляет полупьяных крестить, кто бы ни пришёл, производи крещение, никого не отлучай. Ну что это такое, когда сам его духовный отец, тот, который даже рукополагал, его не поддерживает.

 А.Ю.: Ну у пастыря вместо головы не вилок капусты, он должен знать, кого крестить. И.Л.: Если не стал крестить, то все жалуются архиерею, а архиерей говорит: «Я тебе запрещаю в служении. Крести, как все крестили, не выдумывай, никакого оглашения не было у нас, и ты не производи, и не надо. А.Ю.: Я думаю, редкий архиерей так скажет, а ведь на приходы каждый священник может свою паству вести как положено и готовить. Всё зависит лично от пастыря, от его искренности, его ревности и любви к народу. И.Л.: Я вот как разговаривал, знаю не одного пастыря, и думаю, что главная вина пастырей в том, что они никогда не искали близости с Богом, не имея духовного возрождения, Евангельского фундамента. А по научению, от родителей или подумал, или сон видел, и вот пришёл, и теперь эта работа ему в тягость. Вас покрестил Пимен, и вы уже это вспоминаете: меня покрестили и бесплатно… Десятки, сотни тысяч сектанты крестят, и за сто лет ещё ни разу никто ни с кого не взял, это вроде так обычно, так должно быть. А у нас это уже из ряда вон выходящее – одного покрестили оборваныша, у которого и денег-то нет, и это уже такое диво! Что это за корыстолюбие такое везде и всюду у попов и архиереев? А.Ю.: Да это не диво, а у нас денег не было, вот диво-то. И.Л.: Вот я про это и говорю, что денег нету. На каждом деле: петь – за деньги… Насколько я знаю, адвентисты, баптисты, пятидесятники, и если всех взять в Советском Союзе, то там, может быть, тысяч пятьдесят поёт их, или больше, но ни один не получает денег. И поют, и поют нисколько не хуже, репетиции у них проводятся. Те же самые люди, но почему они-то трудятся, а мы не хотим? А.Ю.: Я про православного скажу: пусть хоть эти сектанты с неба звёзды достают, а их хвалить не надо. А Православная церковь – она имеет полноту благодати. Есть много у нас недостатков, но всё-таки наша Православная церковь – это не одна из церквей, это Сама Церковь. Конечно, мы должны что-то хорошее взять и от других, и наша Церковь Православная тоже многими пастырями призывает, чтобы был порядок, благолепие, призывает к нравственности – не пить, не курить, не ругаться… Не только одни сектанты. И.Л.: Знаем таких пастырей, что в алтарь приходится затаскивать буквально волоком, до конца литургии не дослужил и упал пьяный. Подобное немыслимо, и не за 100 лет, за 100 тысяч лет у сектантов подобного было. Почему я на них взор обращаю? Потому что если они, не имеющие той благодати, что мы, и мы знаем это относительно рукоположения, что у них этого нет, и однако так они стараются, то их обрезание не вменится ли им в обрезание, а наше обрезание не станет ли необрезанием, когда при законе и пророках мы такие нарушители-беззаконники? Ведь если бы это только в одном месте было, а то подобное всюду, куда ни поедешь, везде и всюду, как только начнёшь беседовать, так: горе, горе, горе… И если пастырь по-настоящему проповедует, желает трудиться, то его никто так не давит, как свои сопастыри. Почему? А.Ю.: Отец, не только Вы об этом проповедуете сейчас, говорите, что горе, горе, горе… (обрыв записи). Пс.140:4 – «не дай уклониться сердцу моему к словам лукавым для извинения дел греховных вместе с людьми, делающими беззаконие, и да не вкушу я от сластей их». 2Кор.7:11 – «Ибо то самое, что вы опечалились ради Бога, смотрите, какое произвело в вас усердие, какие извинения, какое негодование [на виновного], какой страх, какое желание, какую ревность, какое взыскание! По всему вы показали себя чистыми в этом деле».

 

Стабильность только в Господе обрящешь,

Не хлипкую, но с плотностью в костях.

А человеческое – только хрупкий хрящик –

Нам постоянство вовсе не пустяк.

       Закон Евангельский незыблем ни на йоту,

       Он не шатнулся в ложе толкований.

       Ни на процент, ни даже в части сотой,

       Всё потому, что в основанье Камень.

С Апостолами так же на одной платформе

Девиз и лозунг: «Царствует Христос!»

За той же вечерей по-матерински кормит,

И нам, как дедам тот же мир принёс.

       Всё та же парта, с картою блаженств

       Проложит путь по тем же параллелям.

       И крестное знамение – такой привычный жест,

       «Будь как Мария» – матери пропели.

От перемен замельтешит в глазах...

Престолы царские меняют кувырком,

Не успевает мир от взрывов отползать,

Разбушевавшихся поставить на прикол.

       В константе Божьей новизною блещут

       Все повторения молитв, библейских строк;

       Опасней путь, но Пастырь всё облегчит,

       Отбросит то, что ляжет поперёк.

Всё постоянное без малых изменений:

Дом, двери, храм и солнце в небесах.

Под именами этими в Писанье, не в Минеях

Всё Тот Господь, пред кем Давид плясал.

       Когда мы внутреннее, силясь, распакуем,

       Во всём Христа бессмертного найдём,

       К нам на пути в Эммаус Тот же Путник

       В константе вечности подходит ясным днём.

Мы в вечности Царствии прописаны уже,

Из книги жизни не изгладь, Владыка.

Быть постоянно в Боге есть ли что важней.

Мы каждый миг у вечности на стыке.           04.03.08. ИгЛа