Вопрос 4015: 29 т. Вышла книга об Иване Грозном, что он жил свято и постоянно молился. Можно ли этому верить?

Ответ: От пустоты пишут и переписывают историю. И совсем уж безумное занятие – канонизировать кого-то. Эту книгу подробно разбирают в Интернете.

“В последнее время в ряде патриотических СМИ проводится активная кампания за канонизацию царя Иоанна Грозного и небезызвестного “старца” Григория Распутина. Так, в начале октября 2002 г. в Москве прошла конференция, посвящённая канонизации двух указанных выше “кандидатов” в святые.

В связи с этим предлагаем читателям ознакомиться с материалом, посвященным Иоанну Грозному, разговоры о “святости” которого стали появляться после публикации книги апологета современного нео-сергианства митр. Иоанна (Снычёва) “Самодержавие духа”. В 1994 году была впервые опубликована книга “Самодержавие духа” с подзаголовком “Очерки русского самосознания”. Подписана она была именем митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна (Снычёва). В предисловии сказано: “Нам особенно важно заново осмыслить пройденный путь, научиться отличать добро от зла, истину от лжи, настоящую духовность от лукавой подделки”. Далее в ряде очерков идёт изложение истории Руси с момента Крещения и до наших дней, и при этом, как написано в аннотации, изложен именно “православный взгляд” на события. “Впервые за послереволюционное время совершенно по-новому объясняются “белые пятна” в цепи давно минувших дней, что даёт надежду понять и осмыслить не только настоящее, но и будущее России”.

  Ключевым моментом в истории русского самосознания в книге представляется эпоха царствования Ивана Грозного. Об этом сказано в самом начале книги: “Русский народ в течение шести веков (с момента Крещения в Х веке по XVI век) вдумчиво и сосредоточенно размышлял о месте Святой Руси в мироздании, пока наконец в царствование Ивана IV не утвердился в своём национально-религиозном мировоззрении”. Эпохе Грозного посвящена самая обширная по объёму глава, и в ней, пожалуй, в наибольшей степени отразилось намерение “совершенно по-новому объяснить “белые пятна”, научить читателей отличать добро от зла, настоящую духовность от лукавой подделки”.

 В главе доказывается, что разговоры о “свирепости”, “жестокости царя”, ужасах опричнины — дань русофобской риторике, а такие факты, как заключение семи браков, убийство сына Ивана, убиение священномученика митрополита Филиппа и преподобномученика Корнилия, — всё это “заурядные выдумки”, мифы и легенды. На примере Ивана Грозного проходит обучение читателя отличать добро от зла: добро — это “мягкий и незлобивый, благочестивый” царь Иван Грозный, зло — это бояре, те “гниющие, бесполезные члены, которые царь, как хирург, отсекал от тела России” (с. 162), кто мешал ему “настроить русское общество в унисон с требованиями христианского мировоззрения” (с. 163). Немалые усилия приложены и к тому, чтобы научить читателя отличать “настоящую духовность от лукавой подделки”. На этом поприще главной задачей было создать образ царя-праведника, “игумена всея Руси”, творца стихир, жизнь которого проходила в постоянном общении со святыми, в подвижничестве, среди “братии”-опричников в устроенном им в Александровской слободе “монастыре в миру”. Надо сказать, что книгу читают и взрослые, получившие образование в безбожную эпоху, и учащиеся православных учебных заведений РПЦ-МП, которым, по мысли устроителей этих школ, должно быть дано настоящее церковно-православное образование. Всё, что сказано в книге, освящено ещё и тем, что на обложке стоит имя митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна (Снычёва). Естественно, что читатели воспринимают всё, что в этой книге сказано, с полным доверием и почитают это за мнение общецерковное. Однако в книге в целом и в ключевой главе об Иване Грозном на самом деле сказано много спорного...

 Посему позволю себе высказать ряд соображений не о концепции книги, но об объяснении одного “белого пятна” — эпохи Грозного. Дело в том, что личность Грозного и многие события его царствования имели самое непосредственное отношение к Церкви, а потому существует не только широкий спектр мнений светских историков по этим вопросам, но и вполне определённое отношение к ним Церкви. Приступая к чтению книги, где сказано, что русская история будет изложена именно с церковно-православной точки зрения, мы вправе ожидать, что автор обратится именно к церковным источникам. Таковыми могли бы стать: во-первых, службы святым, пострадавшим до смерти во времена Грозного или обличавшим его; во-вторых, их жития, написанные духовными людьми и одобренные Церковью; в-третьих, сочинения по истории Церкви, написанные православными авторами, например выдающимся церковным историком митрополитом Макарием (Булгаковым) или М. В. Толстым.

 Но эти ожидания не оправдываются: как это ни удивительно, но именно церковное предание и церковно-православное осмысление эпохи Ивана Грозного остаются вне поля зрения авторов книги. Если о них и упоминается, то с единственной целью — дать им иное толкование и в конечном счёте дискредитировать их. Таким образом, дело вовсе не ограничивается пересмотром личности Ивана Грозного и переоценкой его деяний, но приводит к решительному пересмотру сугубо церковных событий. Сколько жён было у царя Ивана Грозного, убил ли он сына, насколько он был благочестив или развратен — всё это не имеет существенного значения для церковно-православного сознания. Но самочинный пересмотр Церковного Предания, запечатлённого в житиях святых, в канонах, тропарях и кондаках, читаемых в дни их памяти, пересмотр, основанный на произвольном толковании событий и выдвижении собственных версий в угоду выдвинутой “концепции” о праведности царя, — такой пересмотр может привести и приводит к весьма душевредным последствиям.

 Читатели “Самодержавия духа” оказываются в двусмысленном положении: с одной стороны, они могут поверить, что жития святителя Филиппа и преподобномученика Корнилия — сказки, мифы и “заурядные выдумки”; с другой — будучи прихожанами православных храмов, они вместе со всей Церковью почитают память умученного по приказу Ивана Грозного святителя и убиенного им же игумена. Только одно из двух они могут делать искренне, совместить то и другое понимание событий невозможно. Впрочем, книгу читают не только православные люди, история России интересует многих, а личность Грозного царя, изображаемая разными идеологиями то в белом, то в чёрном цвете, вызывает повышенный интерес. Каждая идеология использует подобные личности в своих интересах для оправдания тех или иных своих собственных деяний. Так, во времена Сталина для исторического обоснования и оправдания террора под названием “диктатура пролетариата” были использованы в соответствующей идеологической упаковке образы двух известных своими жестокостями царей— Ивана Грозного и Петра Первого. Вокруг многих эпох и исторических деятелей такая идеологическая возня происходит почти непрерывно, и наше поколение пережило уже несколько “пересмотров”, а потому с большей, чем нынешнее, осторожностью относится к ним. Но в данном случае книга написана не светским и не советским историком, а архиереем, поэтому вполне естественно для многих испытывать к ней заведомо большее доверие. Считаю нужным сказать о том, что сам митрополит Иоанн (Снычёв) при жизни был знаком с вариантом этой статьи и был не против её опубликования. Однако я имею основания считать, что книга не во всём объёме была написана им самим, что это плод коллективного труда, который лишь получил его одобрение и его имя. Именно исходя из этого убеждения в дальнейшем я употребляю слово “авторы”. Так вот, авторы озаботились оградить своё “новое осмысление” личности Ивана Грозного устрашающими любого несогласного словами из Священного Писания. Так, первый раздел главы об Иване Грозном называется “Немы да будут уста льстивыя, глаголющия на праведного беззаконие...”. Ясно, что теперь любое возражение против трактовки Грозного, данной в “Самодержавии духа”, читателей, эту трактовку принявших сердцем, будет восприниматься как произнесённое “устами льстивыми на праведного”, неправославное и нецерковное. И пожалуй, в этой реакции заключается самый большой вред подобных окончательных и безапелляционных оценок в отношении столь спорных личностей, как Иван Грозный, с какими бы благими намерениями ни совершались.

 Цель этой статьи совсем не в том, чтобы представить какую-то свою “концепцию” или доказать неправедность царя. Цель одна — предоставить возможность читателям “Самодержавия духа” ознакомиться с теми фактами, которые не были представлены в книге или получили в ней освещение, противоречащее церковной традиции. Такая задача вынуждает следовать за обсуждаемым текстом. Для удобства изложения разобьём факты на три разряда: 1) имеющие отношение к жизни Церкви; 2) относящиеся к личности Ивана Грозного и 3) к его государств. деятельности.

Церковные события. Эти факты изложены не в сочинениях светских историков, но запечатлены в годовом цикле богослужения (см. церковный календарь), в житиях святых, в сочинениях православных историков Церкви (см. “Историю Церкви” митрополита Макария и М. В. Толстого), а также, что весьма важно, в богослужебных текстах. Отметим, что богослужебные тексты, являясь литургическим преданием Церкви, составляют одну из важнейших частей Священного Предания. Факты эти таковы. 9 (22) января Церковь празднует память священномученика митрополита Московского Филиппа (Колычева), который по воле Ивана Грозного в 1566 году был лишён сана, заточён в тверской Отрочь-монастырь, где и был умучен 23 декабря 1569 года опричником Малютой Скуратовым, заехавшим по приказу царя в обитель по дороге в Новгород.

3 (16) июля Церковь вспоминает перенесение святых мощей святителя Филиппа из Соловецкого монастыря в Москву при царе Алексее Михайловиче, который написал покаянную грамоту, где просил прощения за грехи своего прадеда Ивана Грозного.

20 февраля (5 марта) мы чтим память преподобномученика Корнилия, игумена Псково-Печерского монастыря, умученного самим Иваном Грозным у Святых врат обители в 1570 году после разгрома Новгорода и посещения Пскова. О разгроме Новгорода в “Истории Церкви” митрополита Макария читаем:

 “Царь сам прибыл в Новгород и в продолжении шести недель (от 2 января до 13 февраля 1570 года) совершал свои страшные казни. Ограблены были не только жилища граждан, но и все монастыри, все церкви... До пятисот игуменов, иеромонахов, иеродиаконов и старцев были всенародно поставлены на правёж и по повелению царя забиты палицами до смерти, а потом развезены по своим монастырям для погребения. Всех священников и диаконов новгородских церквей заключили в оковы и ежедневно с утра до вечера секли на площади, требуя с каждого по двадцати рублей пени. Архиепископ Пимен, которого Иоанн называл главным изменником и виновником казней, постигших Новгород, подвергся крайнему поруганию: с него сняли святительские одежды... посадили на белую кобылу и привязали к ней ногами, вручили ему бубны и волынку и, как шута, возили по улицам города”. Ссылка — на Полное собрание русских летописей (далее ПСРЛ), т. 3, с. 154—169. О том же написано и в “Истории Церкви” М. В. Толстого и добавлено следующее: “Но и здесь нашёлся смелый обличитель неправды и злодейства — преподобный Арсений-затворник... Утомившись казнями и собираясь в Псков, Грозный царь пришёл к затворнику — принять благословение и звать его с собою. “Насытился ли ты кровию, зверь кровожадный? — сказал ему праведник. — Кто может благословить тебя, кто может молить Бога о мучителе, облитом кровию христианскою? Много душ неповинных послал ты в Царство Небесное, а сам не узришь его”. Всю ночь праведник молился, а утром увидели его умершим”.

 С 1787 года его святые мощи почивают под спудом в Кирилловом монастыре, где местно почитали его память как святого.

О посещении Пскова читаем в житии другого праведника, святого Николая (Саллоса), Христа ради юродивого, а также, что весьма важно, в богослужебных текстах. Он сказал царю: “Мяса не ешь, а людей губишь, и кровь христианскую пьёшь, и суда Божия не боишься!” В древнем кондаке ему сказано: “Чудотворец явися Николае, цареву державу и смысла свирепство на милость обратив”. Грозный, устрашённый пророчествами юродивого, оставил Псков в покое и отправился в обитель Псково-Печерскую, которая при игумене Корнилии сделалась неприступной крепостью на западных рубежах России. Царь, увидев эти твердыни, заподозрил в них измену, мысль отделиться от Москвы. По свидетельству летописи и монастырскому преданию, царь собственноручно умертвил игумена Корнилия и ученика его Вассиана, почему и сказано в службе им (Минея, 20 февр.): “От тленного сего жития земным царем к Небесному Царю мученически предпослан был еси в вечное жилище к лику святых” (икос). “Святый изыде в сретение грозному владыце пред враты обители со славою, воздавая земному царю должное, той же побежден быв гнева изступлением, добраго пастыря зле смерти предаде...” (стихира на “Хвалитех”). “...Земное шествие скончавая славно, царем неправедно убиен быв, с мученики венчався, Корнилие” (стихира на “Господи, воззвах”). Здесь перечислены только те факты, которые важны для православных людей, которые почитают святых и в дни их памяти прославляют на службах с определённым содержанием и смыслом текстов, а вне службы узнают о них из одобренных Церковью житий. По приказанию Грозного был ввержен в темницу, сослан в Отрочь-монастырь и затем умучен священномученик Филипп. Свирепство царя (сотни убитых и замученных монахов и священнослужителей), его святотатственное ограбление святых Божиих церквей обличали и считали, что он “пьёт кровь христианскую”, два праведника — преподобный Арсений в Новгороде и праведный блаженный Николай Псковский. Братия Псково-Печерского монастыря были свидетелями убиения царём преподобномученика Корнилия и его ученика Вассиана. В Службе собора Псково-Печерских святых, следуя монастырскому преданию, в истине которого ни у кого нет оснований сомневаться, мы читаем: “К безумию склонися царь грозный и смерти тя предаде: тем же и освятися твоею кровию обитель Псково-Печерская”.

Личность Ивана Грозного. Теперь рассмотрим факты, не имеющие прямого отношения к жизни Церкви, но, однако, безусловно важные как для оценки нравственного облика царя, так и сказавшиеся на судьбах всей страны. Так как главною задачей авторов “Самодержавия духа” было доказать именно благочестие царя, то пересмотру подверглись не только жития святых, но и такие события, как: 1) убиение царём своего сына царевича Ивана; 2) семь браков царя; 3) жестокость царя и число убиенных по его приказу людей; 4) непотребство опричников и жизни в Александровской слободе.

Государственное строительство

 Факты из этой области менее всего подверглись пересмотру и более всего — “новому”, с точки зрения авторов, осмыслению. Сказано о боярстве, которое поголовно состояло из “изменников” и “крамольников”, о “благодетельной” роли опричников не только в деле уничтожения этих крамольников, но и в военном деле, а также о земских соборах. Такое изложение можно встретить и в других исторических сочинениях, но в этом, пожалуй, наибольшей новизной и неожиданностью поражает несколько кровожадный, или, если говорить мягче, хирургический, подход к истории народа. Приступая к рассмотрению трактовки, предложенной авторами, мы должны вкратце сказать о тех источниках, которыми они пользовались. Выше уже было сказано, что церковное предание подвергается критике. Кто же вдохновляет авторов “Самодержавия духа”, которые пишут: “Окаменевшие неверием сердца повлекли за собою слепоту духовную, лишив историков возможности увидеть сквозь туман наветов и клевет настоящего Иоанна, услышать его искренний, полный горячей веры голос” (с. 153)? И, несмотря на духовную слепоту, авторы отдают предпочтение именно этим слепцам. Об этом мы узнаём из списка литературы и из раздела под названием “Историография эпохи: ложь и правда”. В нём авторы отмечают, что русские дореволюционные историки, православные лишь “по паспорту”, забывшие истины веры, о многом в исторических сочинениях умолчали, пользовались без критики негодными источниками — сочинениями иностранцев. Но, замечают они, “аще сии умолчат, камение возопиет” (Лк.19:40). И “камни возопили”. Ими оказались: народник, близкий к террористической организации, Н.К. Михайловский, советский академик С. Б. Веселовский и ортодоксальный марксист-ленинец Даниил Натанович Альшиц.

Другой историк Р.Г. Скрынников в своей книге “Царство террора”, замечательной своей фактологической полнотой, не удержался и проявил “традиционную концептуальную беспомощность”. В конце главы приведён список литературы, из которого следует, что “переосмысление” покоится на сведениях, почерпнутых из книг двух дореволюционных историков, “православных лишь по паспорту”, — М.В. Толстого и Н.М. Карамзина, из сочинения “вопиющего камня” Д.Н. Альшица и концептуально беспомощного Р.Г. Скрынникова. В случаях обращения к житиям сведения, не устраивающие авторов, просто отвергаются. Никаких новых документов, подтверждающих столь кардинальные изменения в изложении событий того времени, не приведено. Таким образом, не имея ничего нового, мы вынуждены верить авторскому толкованию старого. Посмотрим, каково это толкование, насколько оно непредвзято, не умолчали ли авторы о чём-либо, не отринули ли из утвердившихся в истории “мифов и легенд” чего-либо без достаточных оснований.

 Начнём с фактов церковной истории. Их опровержение начинается не сразу, но после некоторой подготовки читателя, которому, возможно, известны вопиющие к Небу факты убиения святых, монахов и священников Иваном Грозным. Чтобы переломить возникшее в связи с этим предубеждение, авторы, во-первых, рассказывают о его подвижнической жизни в Александровской слободе, во-вторых, о том, что он сочинил две стихиры (а большая часть “сочинителей богослужебных текстов прославлены как святые”), и, в-третьих, что у царя было особое и постоянное общение со святыми, преподобными, иноками, юродивыми, странниками. По поводу подвижничества и благочестия жизни царя в Александровской слободе нам сообщают, что он удалился туда от шума, суеты и неизбежного лицемерия столичной жизни, а в слободе устроил некое подобие монастыря. Они пишут: “Слобода, собственно, была монастырём в миру. Несколько сотен (около тысячи. — Г.К.) ближайших царских опричников составляли его братию, а себя Иоанн называл “игуменом всея Руси”... Опричная “братия” носила монашеские скуфейки и чёрные подрясники. Жизнь в слободе, как в монастыре, регулировалась общежительным уставом, написанным лично царём”. Далее сообщаются сведения, часто приводимые даже в советских учебниках: “Сам звонил к обедне, в церкви пел на клиросе, читал жития святых во время братской трапезы”.

 Из бесед с людьми, читавшими “Самодержавие духа”, легко можно убедиться в том, что всё изложенное производит сильное впечатление и в основном вызывает не вполне законное возмущение по поводу устроения самочинного монастыря в миру с никем не постриженными “монахами”-опричниками, но, наоборот, восхищение и, смею думать, ставшую уже привычной мысль: “Вот чего нас лишили!” Далеко не все задаются вопросом о том, по чьему благословению был этот “монастырь в миру” устроен, утвердило ли священноначалие написанный царём-“игуменом” устав. Кто постригал этих опричников, давали ли они иноческие обеты? А если всего этого не было, то почему они нарядились в подрясники и скуфьи? Собственно описание “благостной” жизни в Александровской слободе построено на свидетельствах самого царя-“игумена”, и удивление вызывает не само кощунство, но то умиление и восторг, которые испытывают авторы “Самодержавия духа”, глядя на устроенную Иваном Грозным пародию на монашество. Вполне возможно, что при таком подходе и “всешутейные соборы” Петра I кто-нибудь ухитрится изобразить как проявление благочестия. Впрочем, о его “глубокой вере” уже пишут многие. Не издевательство ли над представлениями православных людей уверения в благочестии и подвижничестве человека, который ко времени отъезда из Москвы был уже четыре раза женат, затем уже без благословения Церкви женился ещё три раза, при этом предыдущих жён насильно постригал в монахини? Допустимо ли опричников, которых в народе называли “кромешниками” и считали слугами сатаны, изображать благочестивыми монахами, которые за трапезой слушают жития святых? Карамзин пишет: “Они ездили всегда с собачьими головами и мётлами, привязанными к сёдлам, в ознаменование того, что грызут лиходеев царских и метут Россию”. Характерно, что авторам “Самодержавия духа” известно о мерзком одеянии “кромешников”, но они видят в нём “символ ревностного служения” и при этом приписывают его изобретение “проворному народному уму”. Чтобы “настроить” читателя на определённый лад, авторы “Самодержавия духа” приводят целую серию примеров общения Ивана Грозного со святыми, но совсем не те, что перечислены выше, а вышеприведённые толкуются с прямо противоположным значением. Говорится о том, что Иоанна и его супругу Анастасию особенно любил преподобный Антоний Сийский, умерший в 1556 году. О том, что при погребении Василия Блаженного царь сам вместе с боярами нёс его гроб, тоже в 1556 году. То есть за 8 лет до опричнины. Что же касается убиения священномученика Филиппа, то дело изображается так. Будто интригу против митрополита Филиппа затеяли архиепископ Пимен (тот самый, над которым по приказу царя издевались в Новгороде) и другие духовные лица. Состоялся “суд”, царь пытался защитить святителя. Что в Отрочь-Успенском монастыре он был убит не Малютой Скуратовым, а всё теми же злоумышленниками: “Малюта уже не застал святителя в живых”.

 В примечании к изложению этих событий на с. 160 вместо ссылки на источники мы находим следующий комментарий: “Иоанн, чрезвычайно щепетильный во всех делах, касающихся душеспасения, заносил имена всех казнённых в специальные синодики... Имени святителя Филиппа в них нет. Нет по той простой причине, что никогда никакого приказа казнить митрополита царь не давал. Эта широко распространённая версия при ближайшем рассмотрении оказывается заурядной выдумкой, как, впрочем, и многие другие “свидетельства” о “зверствах” Грозного царя”. Похоже, нам дают понять, что занесение в синодики им же казнённых без суда и следствия людей мы должны воспринимать как ещё одно доказательство его благочестия, а возможно, и казни были всего лишь способом спасти заблудшие души. Эта мысль уже высказана на с. 155: “Царь не желал казнённым зла, прося у Церкви святых молитв об упокоении мятежных душ изменников и предателей”. Он, можно сказать, избавил их от возможной измены и предательства и всех “преселял в Царство Небесное”. Картина впечатляющая, но думается, что столь иезуитское оправдание казням неуместно в книге, которая претендует на “настоящую духовность вместо лукавой подделки”. За словами о “делах душеспасения” невозможно скрыть сути предлагаемого объяснения. Что же касается формальной стороны дела, то отсутствие имени святителя Филиппа в сохранившихся синодиках, во-первых, не доказывает того, что его не было в несохравнившихся, а во-вторых, что же нам делать тогда с грамотой царя Алексея Михайловича? Ни он, ни составители жития и службы святителю Филиппу не сомневались в том, что он был умучен Малютой Скуратовым и именно по приказу царя. В противном случае царь Алексей Михайлович не стал бы просить пред мощами святителя прощения своему предшественнику на престоле. Во всяком случае, если у кого-либо появились новые документы по этому делу, то следует дождаться соборного решения, которое бы изменило службу священномученику и объявило всему народу церковному, что всё это было “заурядной выдумкой”.

 Расправившись с “версией” об убиении святителя Филиппа, авторы продолжают создавать образ благочестивого царя. На их пути остались теперь те, кто недвусмысленно обвинял царя в пролитии христианской крови, кто называл его мучителем и зверем. Таковыми были преподобный Арсений в Новгороде и блаженный Николай в Пскове. Называя новгородский разгром “расследованием” и оправдывая его тем, что Иван Грозный пошёл на Новгород не только из-за предполагаемой измены, но и с целью истребить ересь жидовствующих, авторы пишут: “Царь оставался верен привычке поверять свои поступки советом людей, опытных в духовной жизни... он не раз посещал преподобного Арсения... без гнева выслушал обличения затворника и пощадил его монастырь, свободный от еретического духа”. Во-первых, не приведены обличения преподобного Арсения, во-вторых, мы должны понимать дело так, что пятьсот казнённых Иваном Грозным игуменов, иеромонахов и иеродиаконов были заражены этим самым еретическим духом, что им же были заражены все ограбленные царём церкви, что и подвергшийся немыслимому поруганию архиепископ Пимен тоже был жидовствующим. Но если это так, то в чём обличал Ивана Грозного не подверженный ереси преподобный Арсений, а затем столь же чистый от подозрений блаженный Николай? Или нам следует сомневаться во всех приводимых в житиях словах и событиях?

 Завершая работу по созданию образа благочестивого царя, авторы “Самодержавия духа” пишут: “Приняв на себя по необходимости работу самую неблагодарную, царь, как хирург, отсекал от тела России гниющие, бесполезные члены... В отличие от историков, народ верно понял своего царя и свято чтил его память”. А далее — о почитании Ивана Грозного простым людом совершением панихид на его могиле в Кремле. Таким образом, видимо, нас готовят к канонизации царя-подвижника, жившего по уставу монастырскому в Александровской слободе, где звонил к заутрене и пел на клиросе, царя, которого оклеветали русские историки и заезжие иностранцы, который с помощью столь же благочестивых “монахов”-опричников “просеивал всю русскую жизнь, весь её порядок и уклад” и был так щепетилен в деле спасения человеческих душ, что “отсекал эти гниющие, бесполезные члены” и тщательно при этом заносил их имена в синодики. Кстати, скажем и о синодиках. Надо сказать, что любители оправдывать всеми правдами и неправдами творимые тиранами злодеяния придумали ряд прямо устрашающих мер. Так, все, кто смеет хоть слово сказать о неправедности безсудных казней Грозного царя, автоматически попадают в число людей, неправославно мыслящих, потому что не хотят понять государственного смысла в его деяниях. При этом сам факт казней не отрицается, но утверждается, что “слухи о них сильно преувеличены”, да и к тому же они были “вынужденными”. “Мягкий и незлобивый по природе, царь страдал и мучился, вынужденный применять суровые меры”, — читаем мы. Сознавали ли сами “гниющие, бесполезные члены”, среди которых было немало женщин и детей, свою малочисленность и вынужденность своего убиения, остаётся неизвестным. Зато историки уже давно по синодикам подсчитывают число казнённых. Так, по подсчётам Р. Г. Скрынникова, их было 3000—4000 человек. Авторы, приведя эти цифры, пишут: “С момента учреждения опричнины до смерти царя прошло тридцать лет”. На самом деле не тридцать, а двадцать — с 1564 по 1584 год, но это уже мелкие придирки. Затем они делят 3000 на 30 и получают “всего-навсего” “100 казней в год, учитывая уголовных преступников. Судите сами, много это или мало”. По мне — так очень много, а при более точном расчёте в два раза больше — в среднем по 200 человек в год. Но ведь это только известных поимённо, а о многих других сказано просто: “Их же имена Бог весть”. Эти другие — тысячи боярских слуг, крестьян и монахов, которые были убиты вместе с заподозренными в измене боярами и настоятелями монастырей по приказу “игумена всея Руси” его “братией”-опричниками.

 Однако и это не самое главное в подобного рода изысканиях. Ужели не стыдно делать такие подсчёты и говорить о невинно убиенных с точки зрения “средних цифр”? Жизнь каждого из них была дарована Богом, а отнята человеком, который вообразил, что “властию сана подобен Богу”. После написания “иконы” царя Иоанна Грозного авторы “Самодержавия духа” приступают к разоблачению других “заурядных выдумок”. Нельзя же оставить читателя в подозрении, что царь Иван Грозный имел семь жён и убил собственного сына. То и другое никак невозможно объяснить с позиций государственной пользы и православного мировоззрения. Раз нельзя объяснить и трудно оправдать, то следует отрицать вовсе, как это уже сделано по отношению к явно невинно убиенным святым Филиппу и Корнилию.

 Что касается семи жён, то с ними вопрос решается очень просто. Делается это в разделе “Историография”, где сказано, что “русские историки восприняли легенды и мифы о царствовании Иоанна Грозного так некритично, да и в фактической стороне вопроса не проявили должной осторожности”. После этого читатель вправе ожидать, что появились какие-то новые данные и в фактической стороне будет проявлена осторожность. Как пример неосторожности приводится “заявление Карамзина” о числе погибших в Москве во время нашествия Девлет-Гирея в 1571 году, а именно — около 800 000 человек сгоревших и более 100 000 пленников. Это не “заявление Карамзина”, а сведения, приведённые в летописях. Вот как комментируются эти цифры: “Эти утверждения не выдерживают никакой критики — по всей Москве не нашлось бы и половины “сгоревших”, а число пленных Девлет-Гирея вызывает ассоциацию со Сталинградской операцией Великой Отечественной войны”.

 Сразу после этого “разоблачения” делается заключение о сомнительности сообщения о семи женах, возможно, потому, что в том и в другом случае мы имеем дело с завышением числа, в первом случае — сгоревших и пленных, во втором — жён. Что касается завышения числа сгоревших и плененных, то Карамзин добросовестно сообщает то, что написано в летописи. Историки хотя и выражают сомнения в этих цифрах, но не видят в них никакого злоумышления или следов русофобии. Они, не имея достоверных сведений о численности населения Москвы в 1571 году, полагают, что в Москве искали спасения жители ближних и дальних областей, а огромное число жертв объясняется именно пожаром. Трудно уловить связь разоблачения некритичного Карамзина с последующим утверждением о сомнительности “седмибрачия”. Приходится считать этот переход не совсем корректным приёмом для убеждения читателя с помощью доказательства по аналогии: раз Карамзин некритично подошёл к сообщению летописи о числе погибших, то и сообщение о семи жёнах выглядит сомнительно. Замечу, что имена этих жён и даты заключения с ними браков известны и ни у кого не вызывают сомнения. Так, например, достоверно известно, что в 1572 году царь Иван Грозный просил разрешения на четвёртый брак (см.: Митрополит Макарий. Т. 4 (1). С. 173), в который он уже вступил самовольно. Архиереи вопреки существующим правилам (за четвёртый брак полагается проклятие) царю этот брак разрешили, но при этом наложили на него трёхлетнюю епитимью — в храм не входить и не причащаться. “Благочестивый” царь нарушил епитимью через несколько месяцев, а четвёртая жена была через два года насильно пострижена в монахини. На последующие браки разрешения не брал, но всех остальных жён насильно постригал в монахини. Последняя, седьмая жена его, Мария Федоровна, дочь окольничего Федора Нагого, вышла за царя в сентябре 1580 года, родила царевича Дмитрия 19 октября 1583 года, быв царю уже “не угодною”. Ровно через пять месяцев, 18 марта, царь умер. Что же касается “проявления должной осторожности”, то такое может с любым историком случиться. Например, из книги в книгу целое столетие переходила история о том, как в 1550 году 17-летний Иван Грозный произносит покаянную речь к народу с Лобного места. Эта речь была найдена в Степенной книге, все считали её подлинной, и только в начале ХХ века историк С.Ф. Платонов доказал, что это была вставка конца XVII века. Теперь эта “речь Грозного” вошла в учебники как пример подделки (см.: Черепнин Л.В. Русская палеография. 1956. С. 326). Продолжим наше рассмотрение. Почему сообщения о семи жёнах “выглядят сомнительными”, в книге “Самодержавие духа” не указано, а потому смею предположить, что они были высказаны в расчёте на доверчивого читателя, которому недосуг проверять сообщаемые в книгах сведения. На ту же доверчивость рассчитано разоблачение ещё одной легенды, за которую выдаётся тоже известный факт — сыноубийство.

  К вопросу о сыноубийстве авторы переходят сразу после подробного рассказа об иезуите Антонии Поссевине, который не был свидетелем происшедшего, но оставил описание слухов по этому поводу. Далее высказывается предположение о естественной смерти царевича Ивана, имеющее, по мнению авторов, документальную основу. Помню, при первом чтении этого места у меня дух захватило: нашли документ и сейчас докажут на основе документов такой важный факт. К сожалению, оказалось, что “документальная основа” свелась к сообщению о вкладе царевича Ивана в Кириллов монастырь в 1570 году, когда ему было шестнадцать лет. Приводится обычная во вкладных грамотах формула: “Ино похочет постричися, царевича князя Ивана постригли за этот вклад, а если, по грехам, царевича не станет, то и поминати”. Теперь делается два вывода — о его болезненности и о его благочестии. Эти сведения авторами расцениваются как прямые свидетельства естественной смерти царевича, а о косвенных говорится ниже: “Косвенно свидетельствует о смерти Ивана от болезни и то, что в “доработанной” версии о сыноубийстве смерть его последовала не мгновенно после “рокового удара”, а через четыре дня. Эти четыре дня, скорее всего, время предсмертной болезни царевича”. Был ли всё-таки если не роковой, то простой удар царевича в висок — авторы не уточняют, точно так же, как не указывают на характер предсмертной болезни. Но по этому поводу нам известно только то, что ко времени его убиения отцом царевичу было тридцать лет, из которых двадцать он провёл в Александровской слободе, в походах вместе с отцом на Клин, Торжок, Новгород, где участвовал в казнях и разгромах. Вместе с отцом в 1570 году производил страшные казни на Красной площади. Три раза женился и двух жён постриг насильно в монахини.  Итак, мы рассмотрели основные факты, которые подверглись пересмотру в главе об эпохе Иоанна Грозного. Вполне вероятно, что и в других главах найдутся подобные искажения и безапелляционные расправы с “заурядными выдумками”. Хотелось бы пожелать читателям книги “Самодержавие духа” и других книг, в которых авторы из лучших побуждений совершенно по-новому осмысливают русскую историю, подходить и к самому осмыслению, и к сообщаемым фактам с некоторой долей осмотрительности и поверять их церковным Преданием”. Георгий Коробьин. Деян.12:22 – “а народ восклицал: [это] голос Бога, а не человека”. Деян.14:11 – “Народ же, увидев, что сделал Павел, возвысил свой голос, говоря по-ликаонски: боги в образе человеческом сошли к нам”. Пс.11:3 - «Ложь говорит каждый своему ближнему; уста льстивы, говорят от сердца притворного». Откр.13:4 - «и поклонились зверю, говоря: кто подобен зверю сему? и кто может сразиться с ним?»

 

Путь до гробницы, где Иисус лежал, –

Путь скорби и печали неизбывной.

Друзьям Распятого Его смертельно жаль,

Их Друг был жив, – давно ли это было!

       Паломники понуро, экскурсанты

       Тысячелетия бредут по крестному пути.

       Россию потянули лысый и усатый

       Семидесятилетие на кладбище кутить.

Страстной неделе тысячи повторов,

Опять брести за Симоном с крестом;

Три дня неполных – это так нескоро,

Затишья час такой же непростой.

       Бежит Мария, всех предвосхищая,

       Путь благовестия не шла неторопливо.

       И не боялась кладбища ночами,

       К Апостолам свой путь не искривила.

Прошедший путь к Голгофе удручён,

Поплакать можем, сопереживая.

И далее, как будто каждый ни при чём,

Сидят и ждут благого урожая.

       Но путь Марии с радостною вестью

       Забыт, на нём не слышно торжества:

       “Ни дня ни часа не сидеть на месте!” –

       Евангелие будет нарасхват.

Путь Магдалины к кувшинам из глины,

Готовым влагу чудную вместить;

Там, где живёшь, не в Иерусалиме,

Да только бы душою не остыть.

       Путь от гробницы переполнен светом,

       Но спринтеров на нём пока не видно.

       Весть оживит истлевшие скелеты, –

       Устроиться б на той дороге гидом.

Сказать ослепшим от потерь и горя,

Что Иисус нас всюду предваряет.

Попы, епископы тотчас, крича, заспорят

И скроются за толстыми дверями.             01.06..08. ИгЛа