1. Нисколько, кажется, мы не имели успеха, предложив вам недавно пространную речь о ревности к собраниям (церковным); церковь у нас опять остается без чад. Поэтому опять я принужден быть строгим и тяжелым, – укорять присутствующих, осуждать отсутствующих; последних за то, что они не оставляют своей лености, а вас за то, что не радеете о спасении братий. Я принужден быть тяжелым и строгим не для себя и собственного своего приобретения, но для вас и вашего спасения, которое для меня дороже всего. Кто хочет, пусть огорчается и называет меня тяжелым и бесстыдным; но я не перестану постоянно твердить об одном и том же, потому что для меня нет ничего лучше такого бесстыдства. Может быть, подлинно может быть, что вы, устыдившись если не другого чего, то, по крайней мере, этого, чтобы не слышать непрестанно напоминания об одном и том же, будете когда-нибудь иметь попечение о ваших братиях. Какая мне польза от похвал, если я не буду видеть вас преуспевающими в добродетели? И какой мне вред от молчания слушателей, если я буду видеть возрастающим ваше благочестие? Похвала проповеднику – не рукоплескание, но ревность слушателей о благочестии, не шум во время слушания, но усердие во всякое время. Шумное одобрение, как только вышло из уст, то рассеиваясь в воздухе исчезает, а исправление слушателей доставляет неоскудевающую и бессмертную награду и говорящему и слушающим. Крик вашего одобрения делает из говорящего славным здесь, а благочестие вашей души доставляет учителю дерзновение пред престолом Христовым. Поэтому, если кто из говорящих желает чего-нибудь, то пусть желает не рукоплесканий, но пользы слушателей. Немаловажное зло – нерадение о братиях, но достойное крайнего мучения и неизбежного наказания. Это показал пример зарывшего талант в землю. Он не подвергся никакому осуждению за собственную жизнь и не сделал ничего худого в скрытии таланта, потому что возвратил его целым; и однако, оказался виновным в способе употребления денег. Он не удвоил вверенного, и за это был наказан. Отсюда видно, что, хотя бы мы были усердны и внимательны, хотя бы имели великую охоту к слушанию божественных Писаний, этого не достаточно для нашего спасения. Должно удвоять вверенный залог; удвоенным же он делается тогда, когда вместе с собственным спасением мы принимаем на себя попечение и о других. Тот сказал: "вот тебе твое" целым; но этого недостаточно было для его оправдания.
"Надлежало тебе" говорит Господь, "отдать" вверенное "торгующим" (Мф.25: 25-27). И заметь, как легки заповеди Господа. Люди заставляют отдающих в займы деньги господина отвечать и за их возвращение; ты отдал, говорят, ты и требуй назад; мне нет никакого дела до того, кто взял. Но Бог поступает не так; Он повелевает только отдать, а за возвращение уже не делает нас ответственными. Во власти говорящего – советовать, а не производить убеждение. Поэтому я делаю, говорит Он, тебя ответственным за отдачу, а не за возвращение. Что легче этого? Между тем раб называл жестоким Господа, столь кроткого и человеколюбивого. Таковы привычки рабов неблагодарных и нерадивых: они всегда слагают вину своих грехов на господ. За это он и был наказан и связанный отведен во тьму кромешную. Чтобы и нам не подвергнуться тому же, будем передавать учение братиям, хотя бы они слушались, хотя бы не слушались. Слушаясь, они принесут пользу и себе и нам, а, не слушаясь, они на себя навлекут неизбежное наказание, нам же не могут причинить ни малейшего вреда. Мы сделали свое дело, подав совет; если же они не послушаются, то нам не может быть от этого никакого вреда. Предосудительно не то, когда мы не произвели убеждения, а то, когда не подали совета; после совета и увещания, частого и непрестанного, Бог потребует отчета уже не от нас, а от них. Я желал бы точно знать, что вы стараетесь убеждать их, и постоянно ли остаются они в нерадении: тогда я не стал бы беспокоить вас; но теперь боюсь, не от вашей ли небрежности и беспечности они остаются неисправимыми. Невозможно, в самом деле, чтобы человек, непрестанно слушающий увещания и наставления, не сделался лучшим и усерднейшим. Простонародна пословица, которую я намереваюсь сказать, но и она подтверждает тоже самое. Капля воды, говорится, долбит камень непрестанным своим падением. Что уж мягче воды? И что тверже камня? Однако постоянство побеждает природу. Если же постоянство побеждает природу, то гораздо более оно может преодолеть волю. Христианство не шутка, возлюбленные, и немаловажное дело. Непрестанно мы говорим это, и нисколько не имеем успеха.
2. Как, думаете вы, огорчаюсь я, припоминая, что в праздники множество собравшихся уподобляется обширным водам моря, а теперь не собралась и малая часть из того множества? Где же теперь те, которые теснили нас в праздники? Их я ищу, об них скорблю, представляя, какое погибает множество призываемых ко спасению, какую терплю я потерю братий, как мало число спасающихся, и большая часть тела церкви уподобляется мертвому и неподвижному телу. Но, скажут, что до этого нам? К вам особенно и относится это, к вам, которые не заботитесь о них, не убеждаете и не советуете, к вам, которые не принуждаете их, не влечете насильно и не отклоняете от великого нерадения. Не для себя самого только должно быть полезным, но и для многих, как показал Христос, назвав нас солью, закваскою и светом (Мф.5:13,14). Эти предметы полезны и благодетельны для других. Так светильник светит не для себя самого, но для находящихся во мраке; и ты – светильник, не для того, чтобы ты один пользовался светом, но чтобы руководил заблудшего. Что пользы в светильнике, если он не светит находящемуся во мраке? Что пользы и в христианине, если он никому не приносит пользы, никого не руководит к добродетели? Также соль не себя только поддерживает, но укрепляет и сгнивающие тела, не допускает им портиться и погибать. Так точно и ты: если Бог сделал тебя солью духовною, то поддерживай и укрепляй гниющие члены, т.е. беспечных и нерадивых из братий, и избавив их от беспечности, как бы от некоторой гнилости, соедини с прочим телом Церкви. Потому Он назвал тебя и закваскою (Мф.13: 33): закваска не себя заквашивает, но прочее смешение, великое и безмерное, хотя сама она мала и незначительна. Так точно и вы: хотя вы и малы числом, но будьте велики и сильны верою и усердием по Богу. Как закваска, не смотря на свою малость, не бывает бессильною, но действует по причине заключающейся в ней теплоты и свойственной ей силы, так точно и вы можете гораздо больших возбудить к одинаковой с вами ревности, если захотите. Но могут ссылаться на жар, потому что я слышу, как говорят: теперь сильная духота, несносный жар, мы не можем переносить затруднений и тесноты в толпе, обливаясь потом и изнемогая от жара и тесноты. Мне стыдно за таких людей, поверьте; это – отговорки женщин, или – лучше – отговорки недостаточные для оправдания и их, у которых тела нежнее и природа слабее. Хотя и стыдно опровергать такое оправдание, однако это необходимо. Если они не стыдятся представлять такие отговорки, то тем более не должно стыдиться нам, опровергая их. Что же скажу я представляющим такие отговорки? Я хочу напомнить им о трех отроках, бывших в печи и пламени, которые, видя огонь, со всех сторон окружавший их, объявший и тело их, и глаза, и самое дыхание, не переставали петь с тварями священную и таинственную песнь Богу, но стоя тогда посреди пламени, усерднее, чем находящиеся на лугу, воссылали славословие общему всех Господу; а вместе с этими тремя отроками и о львах вавилонских, о Данииле и его рве (Дан.6:24). И не только об этом прошу их вспомнить, но и о другом рве и пророке, о погрязшем в тине до самой шеи Иеремии (Иер.38:6). Вышедши из рвов, я хочу ввести ссылающихся на жар в темницу и показать там Павла и Силу, связанных колодкою, обремененных ранами и язвами, пораженных по всему телу множеством ударов, и в полночь воспевающих Бога и совершающих это священное всенощное бдение (Деян.16:25). Не безрассудно ли, тогда как эти святые, находясь в печи, в огне, во рве, посреди зверей, в тине, в темнице, в колодке, в ранах, под стражею и среди невыносимых бедствий, никогда не ссылались ни на что подобное, но с великою готовностью и пламенным усердием постоянно пребывали в молитвах и священных песнопениях, мы, не потерпев ни малого, ни великого из исчисленных бедствий, по причине жара, малой теплоты и пота пренебрегаем собственным своим спасением и, оставив здешние собрания, блуждаем вне, растлеваясь в собраниях, не имеющих ничего здравого? Такова роса божественных изречений, и ты ссылаешься на жар? "Воду", говорит Христос, "которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную" (Ин. 4:14), и еще: "кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании, из чрева потекут реки воды живой" (Ин.7:38). Ты, имея источники и реки духовные, скажи мне, боишься жара чувственного? А на торжище, где такой шум, теснота и великий зной, скажи мне, почему ты не жалуешься на духоту и жар? Не можешь ты сказать, что там можно наслаждаться прохладнейшим воздухом, а здесь у нас собрался весь удушливый жар; совершенно напротив, здесь и от лежащих на полу плит и от прочих удобств в устройстве храма, – потому что он поднимается на огромную высоту, – воздух легче и прохладнее, а там везде сильные лучи солнца, великая теснота, дым и пыль, и другие гораздо большие неприятности. Отсюда видно, что эти безрассудные отговорки происходят от беспечности, от души нерадивой и лишенной пламени Духа.
3. Об этом распространяюсь я теперь не столько для них, сколько для вас, которые не привлекают их, не отклоняют от беспечности и не приводят к этой спасительной трапезе. И слуги, намереваясь исполнить общую службу, призывают своих сослуживцев, а вы, намереваясь совершить эту духовную службу, не заботитесь о своих сослуживцах, лишающихся пользы. А что, скажешь, если они сами не хотят? Сделай, чтобы они захотели, непрестанною настойчивостью; если они увидят нашу настойчивость, то непременно захотят. Но это – предлог и отговорка. Сколько здесь отцов, с которыми не стоят вместе сыновья их? Неужели трудно было тебе привести с собою и детей? Отсюда видно, что и прочие остаются вне (церкви) не только по собственной своей беспечности, но и по вашему пренебрежению. Если же не прежде, то по крайней мере теперь исправьтесь, и пусть приходит в церковь каждый с своим сочленом, и отец сына, сын отца, мужья жен, жены мужей, господин раба, брат брата, друг друга, пусть побуждают и привлекают в здешнее собрание; или – лучше – не только друзей, но и врагов будем призывать в эту общую сокровищницу благ. Когда враг увидит твою заботливость о нем, то непременно прекратит вражду.
Скажи ему: неужели ты не стыдишься иудеев, которые с такою точностью соблюдают субботу и с самого вечера прекращают всякие работы? Как только они увидят в пятницу, что солнце склоняется к западу, то прекращают договоры и оканчивают торговлю; и если кто, купив что-нибудь у них пред вечером, придет вечером и принесет плату, то они не позволяют себе принять ее и получить серебро. Но что я говорю о плате за проданное и о договорах? Если бы предстояло получить сокровище, то они скорее решились бы лишиться прибыли, нежели нарушить закон. Так иудеи соблюдают закон, и притом безвременно, и с такою точностью держатся они установления, которое не приносит им никакой пользы, но еще вредит; а ты, который выше тени, удостоился видеть Солнце правды, стремишься к небесной жизни, принял истину, не оказываешь усердия даже одинакового с теми, которые безвременно прилежат к недоброму делу, но, будучи призываем сюда на малую часть дня, не хочешь употребить и этого времени на слушание божественных изречений? Какое же, скажи мне, можешь ты получить прощение? Какое можешь сказать основательное и справедливое оправдание? Невозможно, невозможно столь беспечному и нерадивому получить когда-нибудь прощение, хотя бы он тысячекратно ссылался на нужды житейских дел. Разве ты не знаешь, что, если ты пришедши помолишься Богу и примешь участие в здешнем собрании, то предстоящие тебе дела будут гораздо успешнее? Ты имеешь житейские заботы? Для них и приходи сюда, чтобы, приобрести благоволение Божие пребыванием здесь, ты вышел с безопасностью, чтобы тебе иметь Бога помощником, чтобы тебе сделаться непобедимым для бесов при помощи вышней Десницы. Если ты воспользуешься молитвами отцов, примешь участие в общей молитве, выслушаешь божественные изречения, приобретешь помощь Божию, и таким образом выйдешь отсюда огражденный этим оружием, то и сам диавол не посмеет взглянуть на тебя, не только что злые люди, которые стараются злословить и клеветать. Если же ты выйдешь из дома на торжище без этого оружия, то легко будешь уловляем всеми врагами. Оттого многое и в общественных и частных делах идет у нас не по нашему желанию, что мы не о духовном наперед заботимся, а потом о житейском, но извратили порядок. От этого и правильный ход дела извратился, и все у нас исполнилось великого смятения. Как, думаете вы, огорчаюсь я и скорблю, когда подумаю, что при наступлении торжества и праздника стекается весь го-род, хотя бы никто не приглашал, – а по прошествии торжества и праздника, хотя бы мы провели весь день, надрываясь и приглашая вас, никто не внимает? Часто представляя это в уме, я тяжко вздыхал и говорил самому себе: для чего предлагать увещание или совет, когда вы делаете все просто и по привычке и нисколько не становитесь усерднейшими от нашего наставления? Если в праздники вы нисколько не нуждаетесь в нашем увещании, а по прошествии их нисколько не пользуетесь нашим наставлением, то не делаете ли излишними наши слова, сколько это зависит от вас?
4. Может быть, многие из слушающих это негодуют. Но не так думают беспечные; иначе они оставили бы свое нерадение, подобно нам, которые каждый день заботятся о вас. Получаешь ли ты столько прибыли от внешних дел, сколько причиняешь вреда самому себе? Невозможно из другого собрания или общества выходить с такою пользою, какую доставляет пребывание здесь, – укажешь ли на судилище, или на место совещаний, или на сам царский дворец. Не управление народами и городами, не распоряжение войсками преподаем мы приходящим сюда, но другую власть, важнее самого царствования, или – лучше – не мы преподаем, но благодать Духа.
Какая же это власть, важнее царствования, которую получают приходящие сюда? Здесь они научаются господствовать над постыдными страстями, царствовать над порочною похотью, удерживать гнев, подавлять зависть, порабощать тщеславие. Не столько важен царь, сидящий на царском престоле и облеченный диадемою, сколько человек, возведший в самом себе здравый разум на престол власти над рабскими страстями и облекши свою голову господством над ними, как бы некоторою блистательной диадемой. Что пользы, скажи мне, в багрянице, в золотых одеждах и венце с дорогими камнями, когда душа пленена страстями? Что пользы от внешней свободы, когда господственная способность в нас раболепствует постыдным и жалким образом? Как тогда, когда горячка скрывается в глубине и сжигает все внутренности, нет никакой пользы от того, что поверхность тела не терпит ничего подобного, так и тогда, когда у нас душа терзается внутренними страстями, нет пользы ни от внешней власти, ни от царского седалища, если ум с великим насилием низвергается с престола владычества над страстями, покоряется им и страшится их восстания. Чтобы этого не было пророки и апостолы отовсюду стекаются укротить наши страсти, исторгнуть из нас всякое свирепое безрассудство и преподать нам власть важнее царствования. Поэтому я и говорил, что лишающие себя такого попечения получают смертельную рану, испытывая такой вред, какой не испытывается ни от чего другого; а напротив, приходящие сюда получают такую пользу, какой не могли бы получить ни от чего другого, как и доказано было в нашей беседе. Да "пусть не являются пред лице Мое с пустыми руками", говорил закон (Исх.23:15), т.е. не приходи без жертв. Если же не должно входить без жертв в дом Божий, то тем более не должно – в собрания к братиям; лучшая та жертва и приношение, когда ты войдешь сюда с душою. Не видите ли, как ученые голуби, вылетая, увлекают за собою и других? Так будем поступать и мы. В самом деле, какое будет у нас оправдание, когда бессловесные животные могут уловлять подобных себе животных, а мы, отличенные словом и мудростью, пренебрегаем такою ловлею? В прежней беседе, убеждая вас, я говорил: пусть каждый из вас подходит к домам ближних, вышедших ожидает, удерживает и ведет к общей матери; пусть подражает людям пристрастным к зрелищу, которые, со всем усердием собираясь вместе, с раннего утра ожидают этого беззаконного зрелища. Но такое увещание наше нисколько не имело успеха. Поэтому я опять говорю, и не перестану говорить, пока не произведу убеждения. Никакой пользы не принесет слушание, если оно не будет сопровождаться деятельностью. Даже мы навлечем на себя тягчайшее наказание, если, непрестанно слушая одно и тоже, не будем исполнять ничего из сказанного. А что за это предстоят тягчайшее наказание, послушай Христа, который говорит: "если бы Я не пришел и не говорил им, то не имели бы греха; а теперь не имеют извинения во грехе своем" (Ин.15:22); и апостол говорит: "не слушатели закона праведны пред Богом, но исполнители закона оправданы будут" (Римл.2:13). Это говорит он к слушающим; а чтобы научить и говорящего, что и ему не будет никакой пользы от учения, если учение его не будет сопровождаться деятельностью и соответственною слову жизнью, послушай, как обращаются к нему и апостол и пророк. Один говорит: "грешнику же говорит Бог: "что ты проповедуешь уставы Мои и берешь завет Мой в уста твои, а сам ненавидишь наставление Мое и слова Мои бросаешь за себя?" (Пс.49:16,17). Также и апостол, обращаясь к тем, которые слишком много думают о себе за свое учение, говорит так: "и уверен о себе, что ты путеводитель слепых, свет для находящихся во тьме, наставник невежд, учитель младенцев; как же ты, уча другого, не учишь себя самого?" (Рим.2:19,20,21)? Если же ни мне говорящему моя речь, ни вам слушающим слушание не может принести пользы без исполнения того, что говорится, но еще служит к большему осуждению, то не будем ограничивать нашего усердия только слушанием, но станем исполнять сказанное на деле. Хорошо – заниматься постоянно слушанием божественных изречений; но это добро бывает бесполезно, когда оно не соединяется с пользою, происходящею от послушания. Итак, чтобы вам не напрасно собираться сюда, со всем усердием, как я часто просил и не перестану просить, приводите к нам братий, убеждайте заблуждающихся, советуйте не словом только, но и делом. Лучшее наставление – наставление образом жизни, наставление деятельностью. Хотя бы ты ничего не говорил, но, вышедши из собрания, своим видом, взором, голосом, походкою и всяким другим положением тела показал отсутствовавшим людям ту пользу, какую ты получил здесь, то этого достаточно для наставления и увещания. Нам должно выходить отсюда так, как из неприступного святилища, как бы мы сошли с самых небес, став скромными, любомудрыми, говорящими и делающими все благопристойно; и жена, видя своего мужа возвращающегося из собрания, и отец сына, и сын отца, и раб господина, и друг друга, и враг врага, все пусть чувствуют, какую пользу мы получаем здесь; а они почувствуют, если увидят, что вы сделались более скромными, более благочестивыми. Представь, в какие посвящен тайны ты, посвященный в них, с кем вместе ты возносишь таинственную песнь, с кем взываешь Трисвятое. Научи находящихся вне, что ты ликовал вместе с серафимами, что ты принадлежишь к высшему сонму, что ты причислен к лику ангелов, что ты беседовал с Господом, что ты обращался со Христом. Если мы так настроим себя, то по выходе отсюда, не будем нуждаться в словах для отсутствующих, но по нашей пользе они почувствуют собственную потерю, и скоро прибегнут, чтобы получить то же. Видя красоту вашей души, проявляющуюся в самых чувствах, они, хотя бы были нерадивее всех, проникнутся любовью к вашему благообразию. В самом деле, если красота телесная трогает взирающих на нее, то гораздо более благообразие душевное может тронуть зрителя и возбудить к соревнованию. Будем же украшать нашего внутреннего человека, и то, что говорится здесь, будем помнить вне, потому что там особенно благовременно воспоминать об этом. Как ратоборец, чему научится в училище ратоборства, то и показывает при подвигах, так точно и нам, чему мы научимся здесь, то и должно показывать во внешних делах.
5. Итак, помни то, что говорится здесь, чтобы, когда выйдешь и нападет на тебя диавол – или посредством гнева, или посредством тщеславия, или посредством другой какой-нибудь страсти – ты, вспомнив о здешнем учении, мог легко уклониться от сетей лукавого. Не видите ли вы на поприщах ратоборства, как учители юношей, после бесчисленных подвигов, по причине старости, получившие, наконец, увольнение от ратоборства, сидя вне оград близ самой пыли, подсказывают находящимся внутри и вступающим в борьбу, чтобы они схватили руку, чтобы увлекли ногу, чтобы взялись за спину, и много другого подобного говорят, например: если сделаешь то и то, тогда легко сразишь противника, – и таким образом весьма много помогают ученикам? Так и ты взирай на учителя твоего, блаженного Павла, который после бесчисленных венцов, находясь теперь вне поприща, т.е. настоящей жизни, подсказывает нам подвизающимся и взывает посредством посланий, когда видит одержимых гневом и злопамятством и терзаемых какою-нибудь страстью: "если враг твой голоден, накорми его" (Рим.12:20). И как учитель юношей говорит: если сделаешь то и то, тогда преодолеешь противника, так и он прибавляет: "Делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья". Но между тем, как я читаю эту заповедь, представляется вопрос, который, по-видимому, рождается из нее и многим подает повод говорить против Павла, который я и хочу предложить вам сегодня. Что же волнует мысли тех, которые не хотят исследовать все тщательно? Павел, говорят, отклоняя от гнева и убеждая быть кроткими и добрыми к ближним, еще более раздражает их и располагает к гневу. В самом деле, в словах: "если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напой его", содержится заповедь прекрасная, исполненная любомудрия и полезная как для делающего, так и для получающего это; но следующие затем слова приводят в великое недоумение и, по-видимому, не согласны с мыслью, выраженною в первых. В чем же это? В том, что он говорит: "делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья". Этими словами, говорят, он причиняет вред и делающему и получающему благодеяние, обжигая голову последнего и налагая на нее горячих угольев. В самом деле, может ли быть столько добра от напитания и напоения, сколько зла от наложения кучи угольев? Таким образом, и получающему благодеяние, говорят, он делает зло, подвергая его большему наказанию, а с другой стороны и оказывающему благодеяние причиняет вред, потому что и последний какую может получить пользу от благодеяния врагам, если будет делать это в надежде навлечь на них наказание? Кто питает и поит врага для того, чтобы собрать горячие уголья на голову его, тот не может быть человеколюбивым и добрым, но бесчеловечен и жесток, – посредством малого благодеяния причиняя невыразимое мучение. Что, в самом деле, может быть жесточе питающего для того, чтобы собрать горячие уголья на голову питаемого? Таково возражение. Теперь надобно предложить и разрешение, чтобы ты из того самого, что, по-видимому, унижает слова заповеди, ясно увидел всю мудрость законодателя. Какое же это разрешение?
Хорошо знал этот великий и доблестный муж, что тяжелое и трудное дело – скоро примириться с врагом, тяжелое и трудное не по своему свойству, но по нашему нерадению. Притом он заповедал не только примириться, но и напитать, что гораздо тяжелее первого: если некоторые, только видя своих оскорбителей, ожесточаются, то как они решились бы напитать их алчущих? Но что я говорю: видя? Если кто напомнит об них и произнесет одно только имя их, то растравляет рану в душе нашей и усиливает раздражение. Поэтому-то Павел, зная все это и желая неудобоисполнимое и трудное сделать удобным и легким, и расположить того, кто не хочет даже видеть своего врага, сделаться его благодетелем, прибавил "горящие уголья", чтобы он, побуждаясь надеждою наказания, решился на благодеяние оскорбившему его. Как рыбак, закрыв уду со всех сторон приманкою, бросает ее рыбам, чтобы они, прибегая к обычной пище, удобнее были пойманы и удержаны, так точно и Павел, желая расположить обиженного делать благодеяние обидевшему, предлагает не пустую уду любомудрия, но, закрыв ее горячими угольями, как бы некоторою приманкою, надеждою наказания склоняет оскорбленного к благодеянию оскорбителю; а когда тот уже склонился, то удерживает его и не допускает удалиться, так как самое свойство дела привязывает его к врагу, и как бы так говорит ему: если ты не желаешь по благочестию напитать обидчика, то напитай по крайней мере в надежде наказания. Он знает, что, если тот приступит к такому благодеянию, то будет начат и продолжится путь к примирению. Никто, ведь никто не может иметь врагом того, которого он питает и поит, хотя бы вначале он и делал это в надежде наказания. Время в своем течении ослабляет и силу гнева. И как рыбак, если бы бросил пустую уду, не поймал бы рыбы, но, закрыв ее, незаметным образом внедряет уду в уста приближающегося животного, так и Павел, если бы не предложил надежду наказания, не убедил бы обиженных приступить к благодеянию обидевшим. Поэтому желая тех самых, которые уклоняются, негодуют и раздражаются при одном взгляде на врагов, склонить к величайшим благодеяниям для них, он предложил "горящие уголья" – не для того, чтобы подвергнуть тех неизбежному наказанию, но чтобы, убедив обиженных надеждою наказания оказывать благодеяния врагам, убедить их с течением времени оставить и весь свой гнев.
6. Так он утишил оскорбленного; посмотри же, как он примиряет и оскорбившего с обиженным. И во-первых – самым способом благодеяния, потому что никто не может быть так низок и бесчувственен, чтобы, получая питье и пищу, не захотел быть рабом и другом того, кто делает это для него; а во-вторых – страхом наказания. По-видимому, к питающему обращает он слова: "делая сие, ты соберешь ему на голову горящие уголья"; но преимущественно они направлены против оскорбителя, чтобы по страху наказания он не остался навсегда врагом, но, зная, что пища и питие весьма много могут повредить ему, если он останется постоянно при своей вражде, прекратил бы гнев. Таким образом, он в состоянии будет погасить горячие уголья. Так наказание и предстоящее мучение располагает оскорбленного благотворить оскорбившему, и оскорбителя устрашает, исправляет и заставляет примириться с тем, кто питает и поит его. Следовательно, двойными узами он соединяет обоих их между собою, – узами благодеяния и наказания. Трудно начать и сделать приступ к примирению; а когда он сделан каким бы то ни было образом, тогда все последующее будет легко и удобно. Хотя бы оскорбленный сначала питал своего врага в надежде наказания ему, но, чрез самое питание сделавшись его другом, он может отвергнуть желание наказания, потому что сделавшись другом, он уже не станет питать примирившегося с ним в таком ожидании. Также и обидчик, видя, что обиженный вознамерился питать и поить его, поэтому самому и по страху предстоящего ему наказания, оставит всякую вражду, хотя бы он был тысячекратно жесток, как железо и адамант, стыдясь благорасположенности питающего и опасаясь предстоящего ему наказания, если и по принятии пищи он останется врагом.
Поэтому-то апостол и не остановился здесь в своем увещании, но когда уничтожил гнев того и другого, тогда исправляет и расположение их и говорит: "не будь побежден злом" (Рим.12:21). Если, говорит, ты остаешься злопамятным и мстительным, то, по-видимому, ты побеждаешь его, а между тем сам побеждаешься злом, т.е. гневом, так что, если хочешь победить, то примирись и не мсти. Блистательная победа – та, когда ты побеждаешь зло добром, т.е. незлопамятством, оставив гнев и злопамятство. Но этих слов сначала не принял бы оскорбленный и пылающий гневом. Поэтому апостол, когда насытил его гнев, тогда представил ему и лучшее побуждение к примирению и не дозволил оставаться при дурной надежде наказания. Видишь ли мудрость законодателя? А дабы ты убедился, что по немощи тех, которые иначе не хотели примириться между собою, он предложил такую заповедь, – послушай, как Христос, предлагая ту же самую заповедь, назначил не ту же самую награду, но сказав: "любите врагов ваших, благотворите ненавидящим вас", – что и значит питать и поить – не присовокупил: делая это, вы собираете горячие уголья на головы их, но что? "да будете" подобны Отцу вашему, "Небесному" (Мф.5:44). И справедливо. Он беседовал с Петром, Иаковом и Иоанном и с ликом прочих апостолов; потому он и назначил такую награду. Если же скажешь, что при всем том заповедь эта тяжела, то опять еще более ты дашь нам возможность оправдать Павла, а себя самого лишишь всякого оправдания. Почему? Потому что – я покажу тебе – это дело, которое кажется тяжелым, было исполняемо даже в ветхом завете, когда еще не было проявляемо такого любомудрия. Поэтому и Павел не собственными словами выразил заповедь, но употребил те самые слова, которыми выразился вначале предложивший эту заповедь, чтобы не оставалось никакого оправдания не исполняющим ее. Слова: "если голоден враг твой, накорми его хлебом; и если он жаждет, напой его водою" употребил первый не Павел, но Соломон (Притч.25:21,22). Потому он и употребил эти слова, чтобы убедить слушателя, что весьма постыдно – древний закон, который часто был исполняем и ветхозаветными, теперь – при таком высоком любомудрии – считать тяжелым и трудным. А кто, скажут, из ветхозаветных исполнял его? Многие, особенно же Давид с большею полнотою. Он не только напитал и напоил врага, но и находящегося в опасности неоднократно избавлял от смерти и, имея возможность умертвить его, пощадил и раз, и два, и многократно. Саул так не терпел и ненавидел его после бесчисленных его благодеяний, после блистательных побед и спасения от Голиафа, что не мог даже слышать его имени и называл его по имени отца. Так некогда, при наступлении праздника, когда он составил против Давида некоторый умысел и приготовил злые козни, но не видел его пришедшим, спросил: где "сын Иессеев" (1Цар.20:27); назвал его по имени отца, как не желая по вражде вспомнить его имени, так и думая незнатностью отца помрачить знаменитость праведника, – жалко и несчастно думая, потому что, хотя бы он и мог порицать за что-нибудь отца, это нисколько не вредило Давиду. Каждый отвечает за свои дела, и за них только может быть одобряем или порицаем. А здесь он, не могши сказать о Давиде ничего худого, выставлял на вид незнатность его происхождения, надеясь таким образом помрачить его знаменитость; это было крайне безумно. Какая, в самом деле, вина – происходить от незнатных и уничиженных родителей? Но он не умел так любомудрствовать. Итак, Саул называл Давида сыном Иессеевым; а Давид, нашедши его спящим внутри пещеры, назвал его не сыном Кисовым, но именем почетным: "меня же да не попустит Господь", сказал он, "поднять руку мою на помазанника Господня" (1Цар.26:11). Так он чист был от гнева и всякого злопамятства! Он называет помазанником Господним того, который, столько обижал его, жаждал его крови, после бесчисленных благодеяний часто старался умертвить его. Он не смотрел на то, что достоин был потерпеть Саул, но смотрел на то, что нужно было сделать или сказать ему самому; это – высший предел любомудрия. Как? Захватив врага, как бы в темнице, связанного двойными, или – лучше – тройными узами, и теснотою места, и отсутствием помощников, и нуждою сна, ты не требуешь от него отчета и не подвергаешь его наказанию? Нет, говорит; я смотрю теперь не на то, что достоин потерпеть он, а на то, что следует делать мне. Он не смотрел на легкость убийства, но смотрел на выполнение свойственного ему любомудрия. Между тем, что из тогдашних обстоятельств недостаточно было для побуждения его к убийству? То ли, что враг был предан ему связанным? Вы, конечно, знаете, что как скоро мы приступаем к делам легким, и надежда на исполнение пробуждает в нас большее желание действовать, как было тогда и с ним.
Военачальник ли, советовавший тогда и побуждавши его? Воспоминание ли о прошедшем? Но ничто не побудило его к убийству; напротив, сама легкость убийства отклонила его от этого. Он думал, что Бог для того предал ему врага, чтобы доставить ему повод и случай к большему любомудрию. Итак, вы, может быть, удивляетесь, что он не вспомнил ни об одном из прошедших своих бедствий; я же гораздо больше удивляюсь ему еще по другой причине. По какой? По той, что и страх будущего не побудил его к умерщвлению врага. Он хорошо знал, что Саул, избегнув рук его, опять восстанет против него; но решился лучше сам подвергаться опасности, пощадив врага, чем для собственной безопасности убить неприятеля. Что может сравниться с этою великой и благородной душою, которая, тогда как закон повелевал вырывать око за око и зуб за зуб и воздавать равным (Втор.19:21), не только не сделал этого, но показал еще большее любомудрие? Между тем, если бы он и убил тогда Саула, то и тогда не лишился бы похвалы за любомудрие, не только потому, что отомстил, не первый начав насилие, но и потому, что закон: око за око – исполнил бы с большою кротостью. Не за одно убийство воздал бы одним убийством, но за много смертей, которыми тот угрожал ему, не раз и не два, но многократно стараясь убить его, он воздал бы одною смертью; или – лучше – не только это, но и то, что опасность в будущем расположила его к мщению, и это вместе с вышесказанным доставило бы ему целый венец терпения. В самом деле, кто гневается и домогается наказания за сделанное ему прежде, тот не может получить похвалу за терпение; а того, кто, оставив все прошедшее, многое и тяжкое, опасался за будущее и заботился о своей безопасности, и потому принужден был обратиться к мщению, никто не лишил бы венцов кротости.
7. Но Давид не сделал этого, а показал необыкновенное и дивное любомудрие. Ни воспоминание о прошедшем, ни страх будущего, ни совет военачальника, ни пустынность места, ни удобность убийства, и ничто другое не побудило его к убийству, но как бы благодетеля, сделавшего ему много добра, так он пощадил врага и обидчика. Какое же оправдание будем иметь мы, которые помним прошедшие проступки и мстим оскорбившим нас, тогда как этот невинный, претерпевший столько зол и ожидавший еще больших и тягчайших по избавлении врага, щадил его так, что решился лучше сам подвергаться опасности и жить в страхе и трепете, чем по справедливости убить того, кто намеревался сделать ему множество зла?
Так любомудрие Давида можно видеть из того, что он не только не убил врага, при такой нужде, но даже не произнес против него и хульного слова, которого притом оскорбляемый не мог бы и услышать. Мы часто и о друзьях отсутствующих говорим худое, а он не поступил так и с врагом, сделавшим ему столько зла. Итак, из этого можно видеть его любомудрие; человеколюбие же его и попечительность видны из того, что сделал он после. Отрезав край одежды и взяв сосуд для воды (1Цар.24:5; 26:13), отошедши далеко и ставши, он воззвал и показал это пощаженному, поступив так не из тщеславия и честолюбия, но, желая делами убедить его, что напрасно и тщетно тот считал его врагом, и, надеясь чрез это расположить его к дружелюбию. Впрочем, и таким образом не убедив его и имея возможность убить его, он опять решился лучше удалиться из отечества и жить в чужой стране и бедствовать каждый день, добывая себе необходимое пропитание, нежели, оставаясь дома, оскорблять обидчика. Что может быть кротче его души? Поистине справедливо говорил он: "вспомни, Господи, Давида и все сокрушение его" (Пс.131:1). Будем же подражать ему и мы; не будем ни говорить, ни делать худого врагам, но будем даже благодетельствовать им по силам; чрез это мы сделаем больше добра самим себе, нежели им. "Если вы будете прощать людям согрешения их", сказал Господь, "то простит и вам Отец ваш Небесный" (Мф.6:14).
Прости грехи раба, чтобы тебе получить прощение грехов от Господа; если он сильно оскорбил тебя, то, чем больше ты простишь, тем большее и сам получишь прощение. Потому мы и научены говорить: "прости нам, как и мы прощаем", (Мф.6:12), чтобы мы знали, что мера прощения первоначально зависит от нас. Таким образом, чем больше зла сделает нам враг, тем больше окажет благодеяний. Поспешим же и постараемся примириться с обидевшими нас, справедливо ли или несправедливо они гневаются. Если ты примиришься здесь, то избавишься от суда там; если же вражда останется, между тем наступившая смерть прекратит ненависть, то там необходимо постигнет тебя суд. Как многие из людей, ссорящихся друг с другом, если решают ссору между собою дружелюбно вне судилища, то избавляются от убытка, страха и многих опасностей, полагая конец ссоре по желанию обеих сторон, если же обращаются к судье, то бывает часто и трата денег, и наказание, и нескончаемая остается вражда, так точно и здесь, если мы прекратим вражду в настоящей жизни, то избавимся от всякого наказания, если же, оставшись врагами, придем на то страшное судилище, то непременно подвергнемся крайнему осуждению по определению Судии, и получим неизбежное наказание оба: и несправедливо гневающийся – за то, что несправедливо гневается, и справедливо гневающийся – за то, что злопамятствовал, хотя и по справедливости, потому что, хотя бы мы и несправедливо терпели зло, нужно давать прощение обидевшим. Посмотри, как Господь располагает и побуждает несправедливо обидевших мириться с обиженными. "Если", говорит Он, "ты принесешь дар твой к жертвеннику и там вспомнишь, что брат твой имеет что-нибудь против тебя, пойди прежде примирись с братом твоим" (Мф.5:23,24). Не сказал: приготовь, принеси жертву, но: "примирись", и тогда принеси. Оставь ее, говорит, пусть она лежит, чтобы необходимость ее принесения заставила тебя невольно идти для примирения с гневающимся справедливо. Посмотри еще, как Он побуждает идти к оскорбившему нас, когда говорит: "прощайте" должникам вашим, "дабы и Отец ваш Небесный простил вам согрешения ваши" (Мк.11:25). Не малую назначил он награду, но весьма много превышающую важность самого дела. Итак, помня все это и представляя воздаяние, назначенное за это, и то, сколь небольшого труда и старания нужно для заглаждения грехов, будем прощать оскорбившим нас. Чего другие едва достигают посредством поста, воздыханий, молитв, вретища, пепла и многократного раскаяния, т.е. заглаждения грехов своих, того нам можно легко достигнуть без вретища, пепла и поста, если только мы истребим из души гнев, и будем искренно прощать обидевшим нас. Бог же мира и любви, исторгнув всякое раздражение, озлобление и гнев из души нашей, да даст нам, как сочленам, тесно соединиться друг с другом, и согласно, одними устами и одною душою, постоянно воссылать Ему подобающие благодарственные песнопения Ему слава и держава во веки веков. Аминь.