1. Не из лести это сказано (апостолом): но, так как выше он сильно обличил иудеев, то теперь делает им послабление и благовременно напоминает о Давиде. Он опять начинает вступлением, чтобы они не пришли в смятение, так как он намерен был напомнить им об Иисусе. До сих пор они были спокойны, потому что слушали пророка; но имя Иисуса тотчас вооружило бы их. И не сказал: поверьте, но: "выслушайте", – что было не тягостно. И заметь, как он ничего не говорит высокого, а начинает свою речь с крайне уничиженного. "Иисуса", говорит, "Назорея", – сейчас же упоминает об отечестве, которое считалось презренным. И ничего пока еще не говорит о Нем великого, даже и того, что иной сказал бы о пророке. "Иисуса", говорит, "Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога". Заметь, как много значило сказать, что он послан от Бога. Это всегда и везде старались доказать и сам (Христос), и Иоанн, и апостолы. Послушай, например, что говорит Иоанн: "сказал мне: на Кого увидишь Духа сходящего и пребывающего на Нем, Тот есть крестящий Духом Святым" (Ин.1:33). А сам Христос даже и по преимуществу внушает это, говоря: "Я не Сам от Себя пришел, но Он послал Меня" (Ин.8:42). Да и везде в Писании об этом преимущественная забота. Потому-то и этот святой вождь в блаженном лике, приверженец Христов, пламенный ученик, которому вверены были ключи небес, который принял духовное откровение, смирил их страхом, показал, что (апостолы) сподобились великих даров, и сделал их достоверными, а тогда уже беседует и о Иисусе. Ах, как он осмелился среди убийц сказать, что Он воскрес! Впрочем, не тотчас говорит: Он воскрес, а сначала: Он пришел к вам от Бога. Это же видно из того, что Он сделал. И не говорит: Он (сделал), а: Бог через Него, – для того, чтобы скромностью лучше привлечь их, при чем их же самих призывает в свидетели и говорит: "Мужа, засвидетельствованного вам от Бога силами и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас, как и сами знаете" (ст. 22). Потом, когда дошел до того их ужасного преступления, – смотри, как старается освободить их от вины. Ведь, не смотря на то, что это было предопределено, все же они были душегубцы. "Сего", говорит он, "по определенному совету и предведению Божию преданного, вы взяли и, пригвоздив руками беззаконных, убили" (ст. 23). Говорит почти теми же самыми словами, как и Иосиф, который также говорил своим братьям: не бойтесь; не вы меня продали, но Бог меня послал сюда (Быт.45:5). А так как он сказал, что на это была воля Божия, то, чтобы не сказали: значит, мы хорошо поступили, – он предупреждает эту мысль тем, что присовокупил: "пригвоздив руками беззаконных, убили". Здесь намекает на Иуду и вместе с тем показывает им, что они не в силах были бы это сделать, если бы Бог не попустил и сам не предал Его. Это и значит слово: "преданного". Таким образом, всю вину слагает на голову Иуды предателя, так как он предал Его лобзанием. Или это означают слова: "руками беззаконных", или он говорит здесь о воинах, выражая такую мысль: не просто вы убили Его, а чрез посредство беззаконных людей. Заметь, как повсюду (апостолы) заботятся о том, чтобы, прежде всего, были признаны Его страдания. Что же касается до воскресения, – так как это было дело великое, – (Петр) до времени прикрывает его и уже потом выставляет на вид. Страдания, именно крест и смерть, были всеми признаны, а воскресение еще нет; потому-то он и говорит о нем после, присовокупляя: "но Бог воскресил Его, расторгнув узы смерти, потому что ей невозможно было удержать Его" (ст. 24). Здесь он указал на нечто великое и высокое. Слова: "невозможно" – показывают, что Христос сам и позволил (смерти) удержать Себя, и что сама смерть, держа Его, мучилась как бы болезнями рождения и тяжко страдала. Известно, что болезнью смертною Писание повсюду обыкновенно называет опасность. Вместе с тем здесь выражается мысль, что Он воскрес так, что больше уже не умрет. Или словами: "потому что ей невозможно было удержать Его" – (апостол) показывает, что воскресение Христово было не таково, как воскресение прочих людей. Затем прежде, чем в уме их могла родиться какая-нибудь мысль, он выставил им Давида, отстраняющего всякий помысл человеческий. "Ибо Давид говорит о Нем" (ст. 25). И смотри, какое опять уничиженное свидетельство! Для того он и привел его сначала, сказав то, что более уничиженно, чтобы показать, что смерть (Христова) не была событием горестным. "Видел я пред собою Господа всегда, ибо Он одесную меня, дабы я не поколебался. Ибо Ты не оставишь души моей в аде" (ст. 25, 27). Затем, докончив свидетельство пророческое, присовокупляет: "мужи братия!" (ст. 29). Когда намерен говорить что-нибудь особенно важное, всегда употребляет такое вступление, чтобы тем возбудить их внимание и привлечь в себе. "Да будет позволено", говорит, "с дерзновением сказать вам о праотце Давиде" (ст. 29). Какая великая скромность! Так он всегда снисходит, когда это было безвредно. Потому и не сказал: это сказано о Христе, а не о Давиде; напротив, весьма благоразумно выказывает глубокое уважение к блаженному Давиду, чтобы тем тронуть их; и о том, что всеми признано, говорит так, как будто это было дерзко сказать, стараясь расположить их в свою пользу теми похвалами (Давиду), какие незаметно вводит в свою речь. Потому и не просто говорит: о Давиде, но: "о праотце Давиде". "Что он и умер и погребен". Не говорит пока: и не воскрес; но другим образом сейчас же высказывает и это, говоря: "и гроб его у нас до сего дня" (ст. 29). Теперь он дока-зал то, что желал; но и после этого не перешел еще ко Христу, а снова говорит с похвалою о Давиде: "будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему" (ст. 30).
2. Так говорит он с тою целью, чтобы они, по крайней мере, хоть из уважения к Давиду и к его роду, приняли слово о воскресении, – так как будто бы в противном случае пострадает пророчество и их честь. "И зная", говорит, "что Бог с клятвою обещал ему" (ст. 30). Не сказал просто: обещал, но, что было сильнее: "с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его" (ст. 30). Смотри, как опять указал на высокую истину. Так как он смягчил их своими словами, то смело предлагает это изречение пророка и беседует о воскресении. "Что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления" (ст. 31). Это опять удивительно; отсюда видно, что воскресение (Христово) не было похоже на воскресение прочих людей. Смерть держала Его и в то же время не сделала того, что ей свойственно делать. Таким образом о грехе (иудеев) Петр прикровенно сказал, а о наказании ничего не присовокупил; показал, что они умертвили (Христа), и вслед затем переходит к знамению Божию. Но, когда доказано, что умерщвленный был праведник и друг Божий, то, хотя бы ты и умолчал о наказании, грешник сам себя осудит еще больше, чем ты. Итак, (Петр) все приписывает Отцу, для того, чтобы они приняли его слова. Затем приводит из пророчества выражение: "невозможно". Поэтому, посмотрим снова на то, что сказано выше, "Иисуса", говорит (Петр), "Назорея, Мужа, засвидетельствованного вам от Бога", т.е., Человека, о Котором не может быть никакого сомнения, но за Которого говорят дела. Так и Никодим говорил: "таких чудес, какие Ты творишь, никто не может творить" (Ин.3:2). "Силами", говорит, "и чудесами и знамениями, которые Бог сотворил через Него среди вас" (Деян.2:22); значит, не тайно, если – "среди вас". Сначала говорит о том, что им известно, и потом уже переходит к неизвестному. Затем словами: "которые Бог сотворил" – показывает, что не они могли (это сделать), но что это было делом премудрости и смотрения Божия, так как было от Бога. И что было для них неприятно, то он прошел скоро. Апостолы везде старались показать, что (Христос) умер. Хотя бы вы, говорит (Петр), стали отрицать, – они засвидетельствуют. А Кто привел в затруднение саму смерть, Тот, конечно, гораздо больше бед мог причинить тем, которые Его распяли. Однако, Петр не говорит ничего такого, например: Он мог вас умертвить, а просто только дает им понять это. Между тем, из этих слов узнаем и мы, что значит то, что смерть держала Его. Кто мучится тем, что держит что-нибудь, тот уже не держит и не действует, а страдает и старается скорее бросить (что держит). Прекрасно также сказал (Петр): "Давид говорит о Нем", – чтобы ты не отнес этих слов к самому пророку. Видишь ли, как он, наконец, объясняет и разоблачает пророчество, показывая, каким образом Христос воссел на престоле Своем? Ведь царство духовное – на небесах. Заметь, как вместе с воскресением он указал и на царство, сказав, что (Христос) воскрес. (Далее) показывает, что пророк был поставлен в необходимость (говорить так), потому что это было пророчество о Христе. Почему же он не сказал: о царстве Его, но: "воскресил" (ст. 31)? Это было слишком высоко (для них). Но как Он воссел на престоле? Будучи царем над иудеями. А если – над иудеями, то тем больше над теми, которые Его распяли. "И плоть Его", говорит, "не видела тления" (ст. 31). Это, по-видимому, меньше воскресения, но на самом деле это – одно и то же. "Сего Иисуса Бог воскресил". Смотри, как (всегда) не иначе называет Его. "Чему все мы свидетели. Итак Он, быв вознесен десницею Божиею" (ст. 32, 33). Опять обращается к Отцу, хотя довольно было и того, что сказал уже прежде; но он знал, насколько это важно. Здесь он намекнул и на вознесение, и на то, что Христос пребывает на небесах; но ясно и этого не высказывает. "И приняв от Отца обетование Святаго Духа" (ст. 33). Смотри: вначале сказал, что не Христос послал Его (Святого Духа), но Отец; а когда напомнил им об Его чудесах и о том, как поступили с Ним иудеи, когда сказал о воскресении, то уже смело начинает говорить и об этом и опять их самих приводит в свидетели, ссылаясь на то и другое их чувство (т.е., на зрение и слух – ст. 33). И о воскресении упоминает часто, а об их преступлении только однажды, чтобы не быть для них тягостным. "И приняв", говорит, "от Отца обетование Святаго Духа". Это опять – (истина) великая; и я думаю, что он говорит теперь о том обетовании, которое было до страдания. Смотри, как, наконец, все это он усвояет Христу, делая это очень незаметно. В самом деле, если Он излил (Святого Духа), то, очевидно, о Нем сказал пророк выше: "в последние дни, говорит Бог, излию от Духа Моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши" (ст. 17 и след.). Смотри, какие (истины) он незаметно влагает в свои слова! Но так как это было дело великое, то он опять прикрывает его, сказав, что Христос принял от Отца. Он сказал об оказанных Им благодеяниях и о чудесах; сказал, что Он – Царь и что Он пришел к ним; сказал, что Он дает Святого Духа. Но ведь что бы кто ни сказал, – все будет напрасно, если он не будет иметь в виду пользы. Подобно Петру поступает и Иоанн, когда говорит: "Он будет крестить вас Духом Святым" (Мф.3:11). Вместе с тем (Петр) показывает, что крест не только не умалил Христа, а напротив, еще более прославил Его, так как, что издревле Бог обещал Ему, то теперь даровал. Или иначе: Петр говорит здесь о том обетовании, которое Он нам дал. Таким образом, Он наперед уже знал о будущем обетовании и после креста даровал нам еще большее. "Излил". Здесь (апостол) показывает Его достоинство, равно как и то, что Он не просто (даровал Духа), но – в изобилии. Отсюда, чтобы сделать и это (достоинство) очевидным, – присовокупляет дальнейшие слова. Сказав о даровании Святого Духа, он теперь уже смело беседует и о вознесении (Христовом) на небеса, и не просто, но опять приводит свидетеля и напоминает о том самом лице, на которое и Христос указывал. "Ибо Давид не восшел", говорит, "на небеса" (ст. 34).
3. Здесь (апостол) говорит уже без стеснения, одушевляясь тем, что сказал выше; уже не говорит: "да будет позволено" (ст. 29) или что-нибудь подобное; но говорить ясно: "сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих" (ст. 34, 35). А если Он – Господь Давида, то тем более – их. "Седи одесную Меня". Этим высказал все. "Доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих". Этими словами возбудил в них великий страх, подобно тому, как и в на- чале показал, как Бог поступает со Своими друзьями, и как – с врагами. А чтобы они лучше ему поверили, он опять власть приписывает Отцу. И так как он сказал истину высокую, то теперь опять низводит слово свое к уничиженному. "Итак твердо знай", говорит, "весь дом Израилев" (ст. 36), т.е., не сомневайтесь и не возражайте. А затем говорит уже со властью: "что Бог соделал Господом и Христом Сего Иисуса" (ст. 36). Это он припомнил из псалма Давидова (Пс.2:2). Ему следовало бы сказать: "итак твердо знай, весь дом Израилев", что Он седит одесную; но так как то было слишком высоко, то он, оставив это, приводить другое, что гораздо уничиженнее, – говорит: "соделал", т.е., поставил. Следовательно, он здесь ничего не говорит о существе, но все об этом предмете (т.е., о воплощении). "Сего Иисуса, Которого вы распяли" (ст. 36). Прекрасно этим заключил свое слово, чтобы чрез то потрясти их ум. Сначала показал, как велико это преступление, и потом уже открыто сказал о нем, чтобы лучше представить его важность и преклонить их страхом. Ведь люди не столько привлекаются благодеяниями, сколько вразумляются страхом. Но дивные и великие мужи и друзья Божии ни в чем этом не нуждаются. Таков, например, был Павел: он не говорил ни о царстве, ни о геенне.
Вот это значит любить Христа; это значит не быть наемником, не смотреть (на благочестивую жизнь), как на промысел и на торговлю, а быть истинно добродетельным и делать все из одной любви к Богу. Каких же достойны мы слез, когда на нас лежит такой великий долг, а мы не стараемся, как бы купцы, приобресть царство небесное? Так много нам обещано, а мы и при всем том не слушаем? С чем сравнить такую неприязнь? Люди, одержимые безумною страстью к деньгам, кого бы ни встретили, врагов ли, или рабов, или самых злых своих противников, самых негодных людей, – если только надеются получить чрез них деньги, – решаются на все, и льстят, и услуживают, и становятся рабами, и считают их самыми почтенными людьми, лишь бы что-нибудь получить от них: надежда получить деньги производит то, что они ни о чем таком не думают. А царство не имеет того значения у нас, какое имеют деньги; или лучше, – не имеет и ничтожной доли того значения. Между тем, и обещано оно не каким-нибудь обыкновенным лицом, а Тем, Кто несравненно выше и самого царства. Если же и обещано царство, и дает его сам Бог, то, очевидно, уже много значит и получить его от такого Лица. А теперь, между тем, происходит то же, как если бы царя, который, после бесчисленного множества других благодеяний, хочет сделать (нас) своими наследниками и сонаследниками собственного своего сына, мы стали презирать; а начальнику разбойников, который был причиною весьма многих бед и для нас, и для наших родителей, который сам исполнен бесчисленного зла и посрамил и нашу славу, и наше спасение, – стали кланяться, если он покажет нам хотя один овол. Бог обещает нам царство, и мы пренебрегаем Его; диавол готовит нам геенну, и мы чтим его! То – Бог, а это – диавол! Но посмотрим на самую разность их заповедей. Ведь, если бы даже ничего этого не было, – если бы, то есть, то не был Бог, а это – диавол. если бы первый не уготовлял нам царства, а последний – геенны, – самого свойства их заповедей не довольно ли было бы для того, чтобы побудить нас быть в союзе с первым? Что же заповедует тот и другой? Один – то, что покрывает нас стыдом, а другой – то, что делает нас славными; один – то, что подвергает бесчисленным бедствиям и бесславию, другой – то, что доставляет великую отраду. В самом деле, посмотри: один говорит: "научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим" (Мф.11:29); а другой говорит: будь жесток и суров, гневлив и раздражителен, будь лучше зверем, чем человеком. Посмотрим же, что полезнее, что благотворнее. Но не это только (имей в виду), а помысли о том, что один из них диавол. Тогда в особенности обнаружится то (что полезнее), да и торжество будет больше. Ведь не тот заботлив, кто дает повеления легкие, а кто заповедует полезное. И отцы дают приказания тягостные, равно как и господа своим слугам; но потому-то именно одни из них – отцы, а другие – господа; а поработители и губители заповедуют все противное.
Впрочем, что (заповеди Божии) доставляют и удовольствие, это ясно из следующего. Каково, по твоему мнению, состояние человека раздражительного, и человека незлобивого и кроткого? Не правда ли, что душа последнего похожа на некоторое уединенное место, где царствует великая тишина, а душа первого – на шумную площадь, где страшный крик, где погонщики верблюдов, лошаков, ослов кричат изо всей силы на проходящих, чтобы их не задавить? Или еще, не походит ли душа последнего на средину городов, где сильный шум то с той стороны от серебренников, то с другой – от медников, и где одни обижают, а другие терпят обиду? А душа первого похожа на некоторую вершину горы, где веет легкий ветер и куда падает чистый луч (солнца), откуда льются прозрачные струи потоков и где встречаешь множество прелестных цветов, как на весенних лугах и в садах, красующихся растениями, цветами и струящимися ручейками. Если здесь и бывает какой звук, то это – звук приятный, доставляющий большое удовольствие тому, кто его слышит. Здесь или певчие птицы сидят вверху на ветвях дерев, и кузнечики, соловьи и ласточки стройно воспевают какой-то один концерт; или тихий ветер, слегка касаясь ветвей дерев, часто производит звуки, похожие на звук флейты или на крик лебедя; или луг, покрытый розами и лилиями, которым склоняются друг к другу и отливают синевою, представляет как бы синее море в минуту легкого волнения. Одним словом, здесь всякому можно найти много подобий: когда посмотришь на розы, – подумаешь, что видишь радугу; а посмотришь на фиалки, – подумаешь, что видишь волнующееся море; посмотришь же на лилии, – подумаешь, что видишь небо. И не зрением только наслаждаешься здесь при виде такого зрелища, но и самим телом. Здесь человек по преимуществу находит для себя отраду и отдых, так что скорее считает себя на небе, чем на земле.
4. Есть здесь и другой звук, – когда вода непринужденно катится с вершины по расселинам и, слегка ударяясь о встречающиеся камешки, тихо журчит и такую разливает сладость по нашим членам, что скоро и сон, от которого невольно опускаются члены, нисходит на глаза наши. Вы с удовольствием слушали мой рассказ и, может быть, даже пленились пустынною местностью? А ведь душа великодушного человека еще несравненно приятнее, чем эта пустынная местность. И я не с тем коснулся этого подобия, чтобы описать вам луг, или чтобы похвалить это красноречием, но, чтобы вы, увидев из описания, как велико наслаждение людей великодушных, – увидев, что и обращение с человеком великодушным доставляет несравненно больше и удовольствия, и пользы, чем жизнь в подобных местностях, старались подражать таким людям. В самом деле, если от такой души не выходит и дыхание бурное, но одни кроткие и приветливые слова, истинно подобные тихому веянию легкого ветра, одни убеждения, в которых нет ничего грубого, а напротив слышится нечто похожее на пение птиц, то неправда ли, что это лучше? Веяние слова ведь уж не на тело падает, а оживляет души. Не так скоро врач, какое бы он ни прилагал старание, освободит больного от горячки, как человек великодушный дуновением слов своих охлаждает человека и раздражительного, и пламенеющего гневом. Но что я говорю о враче? И раскаленное железо, опущенное в воду, так скоро не потеряет своей теплоты, как человек вспыльчивый, если встретится с душою терпеливою. Но как певчие птицы на рынке не имеют почти никакой цены, так точно и наши убеждения считаются пустыми словами у людей раздражительных. Итак, кротость приятнее, чем гнев и ярость. Но не это только (нужно иметь в виду), но и то, что одно заповедано диаволом, а другое – Богом. Видите, – я не напрасно сказал, что, если бы то не был диавол и Бог, сами заповеди были бы уже достаточны для того, чтобы отвлечь нас (от диавола).
Человек кроткий и сам себе приятен, и остальным полезен: а гневливый – и сам себе неприятен, и прочим вреден. Действительно, ничего нет хуже человека гневливого, ничего нет тягостнее, ничего несноснее, ничего постыднее; равно как и наоборот, – нет ничего приятнее человека, который не умеет гневаться. Лучше жить со зверем, чем с таким человеком: зверя только раз укротишь, и уж он навсегда остается таким, каким его приучили быть; а этого, сколько ни укрощай, он опять ожесточается, потому что только на один раз смирится. Как отличен ясный и светлый день от времени ненастного и крайне печального, так и душа человека гневающегося от души человека кроткого. Но мы теперь еще не будем рассматривать тот вред, который происходит (от людей раздражительных) для остальных, а посмотрим на вред, какой они причиняют самим себе. Конечно, и то уже не маловажный вред, если мы сделаем какое-либо зло другому; но на это мы пока не будем обращать внимания. Какой палач может истерзать до такой степени бока? Какие раскаленные рожны могут так исколоть тело? Какое сумасшествие может настолько лишить нас здравого смысла, сколько (лишают) гнев и бешенство? Я знаю многих, которые сделались больными от гнева; и жестокие горячки всего более бывают от гнева. А если (эти страсти) так вредны для тела, то подумай, (как вредны) для души. Не бери в соображение того, что ты этого не видишь; но подумай, что если и то, что воспринимает зло, терпит такой вред, – какой же вред получит то, что его рождает? Многие (от гнева) потеряли глаза, многие впали в самую тяжкую болезнь. Между тем, человек великодушный легко перенесет все. Но, не смотря на то, что (диавол) дает нам такие тягостные повеления и в награду за то предлагает геенну, не смотря на то, что он – диавол и враг нашего спасения, все же мы больше слушаем его, чем Христа, хотя Христос – наш Спаситель и благодетель, и предлагает нам такие заповеди, которые и приятнее, и полезнее, и благотворнее, которые приносят величайшую пользу и нам, и тем, кто с нами живет. Нет ничего хуже гнева, возлюбленный; нет ничего хуже неуместной раздражительности. Гнев не терпит дальнего отлагательства; это – бурная страсть. Часто случается, что в гневе иной скажет такое слово, для вознаграждения которого нужна целая жизнь; или совершит такое дело, которое ниспровергнет всю его жизнь. Ведь то-то и ужасно, что в короткое время, чрез один поступок, чрез одно даже слово, (эта страсть) часто лишает нас вечных благ и делает напрасными бесчисленные труды. Поэтому умоляю вас, употребите все меры к тому, чтобы обуздывать этого зверя. Это я сказал о кротости и гневе. Но, если кто станет рассуждать и об остальных (качествах), напр., о любостяжании и презрении богатства, о распутстве и целомудрии, о зависти и добродушии, и сравнит их одно с другим, – тот узнает, что и здесь есть различие. Видели вы, как ясно из одних только заповедей открывается, что один – Бог, а другой – диавол? Будем же повиноваться Богу и не станем ввергать себя в бездну, но, пока есть еще время, постараемся омыть все, что оскверняет душу, чтобы сподобиться вечных благ, по благодати и человеколюбию Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу, со Святым Духом, слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.