1. Ничто так не убеждает (к исполнению просьбы), как то, чтобы не просить всего вдруг. Потому, смотри, после каких похвал, после какого приготовления, (апостол) высказал эту великую просьбу. Назвав (Онисима) сыном своим, участником благовествования, утробою, сказав: ты приобретаешь в нем брата, прими его, как брата, – он потом прибавляет: "как меня". Павел не постыдился сказать это. Если он не стыдился называться рабом верных, но даже сам признавал себя таким, то тем более он не мог чуждаться этого. А смысл слов его следующий: если ты мыслишь одинаково со мною, если ты стремишься к одинаковой цели, если считаешь (Меня) другом, "то прими его как меня. Если же он чем обидел тебя". Смотри, как и когда упомянул он о проступке: на конце, после того как многое сказал о нем. Так как потеря имущества обыкновенно раздражает людей больше всего, то, чтобы (Филимон) не стал жаловаться на это, – а оно, вероятно, было у него похищено, – (апостол) упоминает теперь об этом и говорит: "Если же он чем обидел тебя". Не сказал: если украл что-нибудь, – а как? "Если же он чем обидел". Здесь он и признал проступок, и вместе представил его проступком не раба, но как бы друга в отношении к другу, выразив его названием, означающим более несправедливость, нежели воровство. "Считай это", – говорит, – "на мне", т. е., считай этот долг за мною; я заплачу. Далее, с душевным радушием (говорит): "Я, Павел, написал моею рукою", – и радушно, и вместе обличительно, если бы тот отказался принять его, тогда как Павел не отказался даже написать о нем письмо. Этим весьма сильно и его тронул, и вместе избавил Онисима от опасения. "Моею рукою", – говорит, – "я написал". Нет ничего пламеннее, ничего ревностнее, ничего деятельнее этой души. Об одном человеке, смотри, как он заботится. "Не говорю тебе о том, что ты и самим собою мне должен". Чтобы не показалось обидным для того, у кого просят, если бы (Павел) не решился просить за вора и не надеялся получить просимое, – он предусматривает и это: "Не говорю тебе", – говорит, – "что ты и самим собою мне должен", т. е. должен не только своею собственностью, но и самим собою. И это (сказал он) по любви, по дружбе и великому дерзновению. Смотри, как он везде заботится о том и другом, – и о том, чтобы просить с полною уверенностью, и о том, чтобы не показаться слишком дерзновенным. "Так, брат" (ст. 20). Что значить: "Так, брат"? Т. е., прими его. Это нужно подразумевать здесь. Оставив задушевность, он опять обращается к прежнему, к делу, хотя и предыдущее также относилось к делу, – у святых бывает деловитым и то, чем они выражают свои душевные чувствования. "Так, брат, дай мне воспользоваться от тебя в Господе; успокой мое сердце в Господе", т. е. окажи милость Господу, а не мне. "Сердце" т. е. (любовь мою) к тебе. Надеясь на послушание твое, я написал к тебе" (ст. 21). Какой камень не смягчился бы от этих (слов)? Какой зверь не укротился бы от них и не оказал бы готовности к точному принятию (прошения)? Приписав ему такие добродетели, (апостол) не перестает еще оправдывать себя; и оправдывается не просто, не повелевая и не требуя со властью, но: "Надеясь", – говорит, – "на послушание твое". Как в начале послания он сказал: "дерзновение имея" (ст. 8), так и здесь говорит то же, запечатлевая послание. "Зная, что ты сделаешь и более, нежели говорю". Этими словами он сильно побуждает (Филимона), потому что хотя бы он и не сделал ничего другого, но, по крайней мере, устыдился бы не сделать просимого, заслужив (пред Павлом) такое о себе мнение, что он может сделать и более, нежели сказано. "А вместе приготовь для меня и помещение; ибо надеюсь, что по молитвам вашим я буду дарован вам" (ст. 22). И это сказано с великою надеждою, или лучше, и это в пользу Онисима, чтобы те не были беспечными, но, зная, что (Павел) придет и узнает все касательно его, отложили всякое злопамятство и скорее оказали ему милость. Великое ведь было благоговение и почтение к Павлу присутствующему, Павлу старцу, Павлу, претерпевшему узы. С другой стороны, эти слова свидетельствуют о любви их к нему, если он говорит, что они молятся за него, и сам предоставляет им такую честь, чтобы молиться за него: хотя, говорит, я теперь и в опасности, но вы увидите меня, если станете молиться. "Приветствует тебя Епафрас, узник вместе со мною ради Христа Иисуса" (ст. 23). Он был прислан колоссянами (Кол.1:7,4:12), так что отсюда видно, что Филимон жил в Колоссах. Павел называет его "узником вместе со мной", выражая, что и он был в великой скорби. Таким образом, если не для самого (апостола), то для этого мужа (просьба) должна быть услышала, – тот, кто находится в скорби и, оставив свои дела, заботится о других, должен быть услышан. С другой стороны (апостол) здесь укоряет (Филимона) на случай, если бы он не оказал милости собственному своему рабу, тогда как согражданин его сделался "узником вместе со мной" (Павла) и вместе с ним терпит страдания. И еще прибавляет: "узник вместе со мною ради Христа Иисуса", т. е. за Христа. "Марк, Аристарх, Димас, Лука, сотрудники мои" (ст. 24). Почему Луку он ставит последним, между тем как в другом месте говорит: "Только Лука один со мною", а Димас, говорит, был один из тех, которые оставили его и возлюбили нынешний век (2 Тим.4:10)? Об этом, правда, уже сказано было в другом месте, но и здесь не следует ни оставлять без исследования, ни слушать просто и без разбора. Почему же он говорит, что приветствует их оставивший его? "Ераст", – как говорит он, – "остался в Коринфе" (2 Тим.4:20). Епафраса приводит он, как известного им и происходившего оттуда, – Марка, как дивного мужа; а почему он причисляет к ним Димаса? Может быть, этот пал духом уже впоследствии, когда увидел многие опасности. А Лука, бывший последним, сделался первым. (Апостол) приветствует (Филимона) и от лица их, чтобы скорее склонить его к послушанию, и называет их споспешниками своими, чтобы таким образом сильнее убедить его к исполнению просьбы. "Господь Иисус Христос со духом твоим. Благодать с вами. Аминь" (ст. 25).
2. Он заключил послание молитвою. Молитва есть великое и спасительное благо и ограждение душ наших; но она, бывает великим благом тогда, когда мы совершаем достойное ее, и когда не делаем самих себя недостойными ее. Поэтому, когда ты придешь к священнику и он скажет тебе: да помилует тебя Бог, чадо, – ты не полагайся только на слова, но приложи и дела, совершай то, что достойно милости. Бог благословит тебя, чадо, если ты будешь поступать достойно благословения, благословить, если ты будешь милостив к ближнему, – потому что чего мы хотим получить от Бога, то должны прежде дать ближним; а если мы лишаем этого ближних, то как хотим получить тоже от Бога? "Блаженны", – говорит Он, – "милостивые, ибо они помилованы будут" (Mф.5:7). Ведь если и люди милуют таких, то тем более – Бог, а немилосердых не помилует: "Ибо суд без милости не оказавшему милости" (Иак. 2:13). Милосердие есть доброе дело: почему же ты не оказываешь его другому? Ты хочешь получить прощение в грехах: почему же сам не прощаешь согрешившему? Ты приступаешь к Богу, испрашивая царствия небесного, а сам не подаешь серебра просящему! Потому мы и не получаем милости, что сами не милуем. Как же, скажешь, и это разве не дело милосердия, чтобы миловать немилующих? Но будет ли милосердым тот, кто стал бы миловать человека жестокого, свирепого и причиняющего бесчисленное множество зол ближнему? Как же, скажешь, купель (крещения) разве не спасла нас, соделавших бесчисленное множество зол? Но она избавила нас от них не для того, чтобы мы снова делали их, а для того, чтобы не делали. Мы умерли для греха: говорит (апостол), как же нам жить в нем? Что же? станем ли грешить, потому что мы не под законом, а под благодатью? Никак" (Рим.4:2,15). Для того она и избавила тебя от них, чтобы ты уже не возвращался к такому бесчестью. Так и врачи больных горячкою исцеляют от болезни не для того, чтобы они, злоупотребляя здоровьем, вновь заболевали и получали расстройство, – лучше ведь оставаться больным, нежели искать исцеления для того, чтобы опять повергнуть себя на одр болезни, – но для того, чтобы они, узнав страдания болезни, не впадали в то же самое, тщательнее берегли свое здоровье и делали все, служащее к его сохранению. Где же, скажешь, человеколюбие Божие, если Он не хочет спасать злых? Часто и от многих я слышу, что (Бог) человеколюбив и непременно спасет всех. Не станем обольщать себя напрасно. Я вспомнил одно обещание (данное вам некогда), – займемся теперь этим предметом. Прежде я беседовал с вами о геенне и отложил речь о человеколюбии Божием; сегодня хорошо – исполнить это обещание. То, что будет геенна, кажется, мы достаточно доказали, представив потоп и другие прежние бедствия и сказав, что совершивший все это не может оставить ненаказанными и нынешних (грешников). Если Он так наказал тех, которые грешили прежде закона, то, конечно, не оставит без наказания тех, которые при благодати совершали гораздо большие преступления. Итак, предложен был вопрос: как же (Бог) благ, как человеколюбив, если Он наказывает? Мы отложили речь об этом, чтобы не обременить вашего внимания множеством (предметов). Вотъ, теперь отдадим этот додг и покажем, как Бог и наказывая остается благим. Эти слова могут быть у нас направлены и против еретиков, – потому слушайте внимательно. Бог создал нас, не имея в нас никакой нужды. А что Он не имел в нас никакой нужды, видно из того, что Он создал нас впоследствии (не от вечности). Если бы Он имел в нас нужду, то создал бы прежде. Если же Он существовал и без нас, а мы произошли в последующее время, то Он сотворил нас, не имея в нас нужды. Он сотворил небо, землю, море и все существующее для нас. Не есть ли это, скажи мне, дело Его благости? Много можно было бы сказать об этом, но для краткости скажем, что Он "повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных" (Mф.5:45). Ужели это не дело благости? Нет, скажешь. Так никогда спрооил я одного маркионита: ужели это не дело благости? Он отвечал мне: если бы Бог не требовал отчета за грехи, то это было бы делом благости; а так как Он требует отчета, то – не дело благости. Его уже нет теперь, но мы повторим сказанное тогда, и даже скажем больше того. Я решительно доказываю, что, если бы Бог не требовал отчета, то Он не был бы благ; а так как Он требует отчета, то – благ. В самом деле, скажи мне, если бы Он не требовал от нас отчета, то могла ли бы продолжаться жизнь человеческая? Не обратились ли бы мы в диких зверей? Если и теперь, когда тяготеет над нами страх суда и наказания, мы превзошли рыб, пожирая друг друга, взяли перевес над львами и волками, грабя друг друга, то какого смятения и расстройства не исполнилась бы жизнь наша, если бы Он не требовал от нас отчета и мы были бы убеждены в этом? Что был бы баснословный лабиринт в сравнении с беспорядками в нашем мире? He увидел ли бы ты бесчисленного множества бесчинств и неурядиц? Кто стал бы, наконец, уважать отца? Кто не оскорблял бы матери? Кто не был бы предан всяким удовольствиям и всяким порокам? А что это так, я постараюсь убедить тебя, представив в пример один только дом. Каким образом? Вот каким: если бы у кого-нибудь из вас, спрашивающих об этом, были рабы, и я объявил бы им, что, сколько бы они ни противились власти господ, хотя бы наносили им оскорбления действием, хотя бы расхитили все их имущество, хотя бы все поставили вверх дном, и обращались с ними, как враги, (господа) не будут угрожать им, не будут наказывать, не будут мучить и даже не огорчать их неприятным словом, – то, как вы думаете, было ли бы это делом благости? Я, напротив, полагаю, что было бы делом крайней жестокости – предавать на поругание не только жену и детей таким неуместным снисхождением, но еще прежде того допускать до погибели самих виновных. Они ведь сделаются и пьяницами, и развратниками, и бесстыдными, и наглыми, и бессмысленнейшими всех зверей. Это ли, скажи мне, дело благости, чтобы попирать благородство души и губить их и друг друга? Видишь ли, что самое требование отчета есть дело великой благости? Но что я говорю о слугах, которые слишком склонны к этим порокам? Если бы кто, имея сыновей, позволил им делать все и не наказывал их, то, скажи мне, кого они не сделались бы хуже? Итак, если между людьми наказание есть дело благости, а безнаказанность – жестокости, то ужели не так у Бога? Следовательно, потому Он и уготовал геенну, что Он – благ. Хотите ли, я покажу вам благость Божию и с другой стороны? Кроме всего сказанного, (страх наказания) не позволяет и добрым сделаться зльми. Если бы все ожидали одного и того же, то все сделались бы злыми; а теперь добрые и в этом находят немалое утешение. Послушай, что говорит пророк: "Возрадуется праведник, когда увидит отмщение; омоет стопы свои в крови нечестивого" (Псал.57:11); не радуясь этому, нет, но, страшась, чтобы самому не потерпеть того же, он будет заботиться о большей чистоте своей жизни. Таким образом, это (требование отчета) есть дело великого попечения. Так, скажешь; но следовало бы только угрожать, а не наказывать. Нет, если и тогда, когда Он полагает наказание, ты говоришь, что это одна угроза, и потому становишься более беспечным, то до какой не дошел бы ты беспечности, если бы это действительно было только угрозою? Если бы ниневитяне знали, что назначенное им наказание было одною угрозою, то не раскаялись бы; но так как они раскаялись, то угроза и осталась только на словах. Хочешь ли и ты, чтобы (назначенные грешникам наказания) были только угрозою? Это зависит от тебя самого; исправься, и они останутся только угрозою. Если же ты станешь презирать угрозу, – чего да не будетъ! – то испытаешь ее на деле. Жившие пред потопом, если бы побоялись угрозы, то не испытали бы ее на самом деле. Так и мы, если станем бояться угрозы, то не испытаем ее на деле. Да не будет этого с нами, но да подаст человеколюбивый Богь всем нам вразумиться этим и достигнуть неизреченных благ, которых да сподобимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Ииcyca Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.