Святого отца нашего Иоанна Златоуста,

Архиепископа константинопольского,

 

ВЫБОРКИ ИЗ РАЗНЫХ СЛОВ[1]

 

 

БЕСЕДА 1

О ЛЮБВИ

 

Человеколюбец Бог наш, желая соединить всех взаимными узами, возлюбленные, вложил в дела человеческие такой закон, что польза одного непременно соединяется с пользой другого. Так земледелец сеет жито не столько, сколько нужно для него самого, - иначе он давно бы погубил и себя, и других, - и воин ополчается на опасности не для того, чтобы спасти только себя самого, но чтобы доставить безопасность и городам, и купец привозит не столько, сколько нужно для него самого, а сколько и для многих других. Если бы люди не были поставлены в такую необходимость, то они не захотели бы искать пользы ближнего; потому Бог и соединил все таким образом и не попустил достигать своей пользы иначе, как путем пользы других. Иным путем нельзя и спастись, и если ты упражняешься даже в высшем любомудрии, а о других, погибающих, не радишь, то не будешь иметь никакого дерзновения пред Богом. "Если я раздам все имение мое", - говорит божественный апостол, - "и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы" (1Кор.13:3). Если же ты желаешь знать, какое оружие приобретает тот, кто привлекает к себе братьев, хотя бы иногда и неверных, или кто кроток, спокоен и приятен в обращении, то послушай, что говорит самый этот блаженный Павел, являясь на суд к судье неверному: "почитаю себя счастливым", имея быть судимым "перед тобою" (Деян. 26:2). Говорил он это не с целью польстить ему, - нет, - а желая через такую кротость достичь пользы. Отчасти он ее и достиг, - тот, кто доселе считался подсудимым, пленил судию; и об этой победе ясным голосом свидетельствует в присутствии всех сам плененный, говоря: "ты немного не убеждаешь меня сделаться Христианином" (Деян. 26:28). Что же Павел? "Молил бы я Бога, чтобы мало ли, много ли, не только ты, но и все" присутствующие "сделались такими, как я" (Деян. 26:29). Итак, когда он требует такой великой меры, а мы не представляем даже и меньшего, то будем  ли мы достойны какого-нибудь прощения? И не думай, что нуждаться в помощи другого есть что-то позорное; это дело неизреченной мудрости Божией. Если мы нуждаемся друг в друге и даже эта необходимость взаимной помощи не соединяет нас узами дружбы, то, если бы мы сами могли удовлетворять своим нуждам, не сделались ли бы мы неукротимыми зверями? Силою и необходимостью покорил нас Бог друг другу, и мы ежедневно сталкиваемся друг с другом. Если бы Бог снял эту узду, кто бы стал искать дружбы ближнего? Потому-то Бог и дал нам одно жилище - этот мир, возжег всем один светильник - солнце, простер над нами один кров - небо, и предоставил один стол - землю. Богатому Он не дал чего-либо большего и более ценного, а бедному - меньшего и малоценного, чтобы между нами было полное и неразрывное единение, и чтобы никто не мог сказать: такой-то мне ни друг, ни родственник, ни ближний, и у меня нет с ним ничего общего, - как же я пойду к нему, как буду говорить с ним? Связь между нами должна быть даже теснее, чем та близость, какую обнаруживают между собой друзья; она должна быть связью члена с членом. И подобно тому, как ты не мог бы сказать: откуда мне родство и близость с ним? - потому что это было бы смешно, - так точно и о брате ты не мог бы уже сказать этого. Пусть он и не родственник твой, и не друг; но он человек, имеющий одинаковую с тобой природу, одного и того же Владыку, и живущий в одном и том же мире. В рассуждении денег мы хвалим тех, кто ничего не должен; в рассуждении же любви мы восхваляем и почитаем тех, кто остается всегда должником. Утвердимся же в этой истине и соединимся друг с другом; и если кто захочет отпасть, ты сам не отпадай, и не говори этих холодных слов: если любит меня, люблю его; если же не любит меня правый глаз, то вырываю его. Напротив, когда он не хочет любить, тогда покажи еще большую любовь, чтобы привлечь его - ведь он член. Когда в силу какой-нибудь необходимости член отделяется от остального тела, то мы делаем все, чтобы опять соединить его с телом, и обнаруживаем особенную заботливость о нем. И награда тебе будет больше, когда ты привлечешь нежелающего любить. Если на пир Бог повелевает звать тех, кто не может отплатить нам, чтобы увеличилось воздаяние, - то тем более должно делать так в рассуждении дружбы. Тот, кто, будучи любим тобою, любит взаимно, воздает уже тебе награду; тот же, кто, будучи любим, не любит тебя, делает вместо себя твоим должником Бога. И, кроме того, когда он любит тебя, немного требуется старания; когда же не любит, то имеется нужда в твоей помощи. Не делай же того, что должно быть причиной заботливости, причиной беспечности, и не говори: так как он болен, то я пренебрегаю им; болезнь эта - охлаждение любви: согрей же охлажденное. Ведь желание быть сильно любимым происходит от сильной же любви. Когда мы не особенно расположены к кому-нибудь, то не нуждаемся и в тесной с ним дружбе, хотя бы он был великим и знаменитым человеком; но когда мы любим кого-нибудь горячо и искренне, то хотя бы любимый был ничтожным и маленьким человеком, мы считаем за величайшую честь ту любовь, которую он внушает нам. Если же ты не умеешь пользоваться братом, то в состоянии ли будешь когда-нибудь правильно пользоваться чужим? Если не умеешь обращаться с собственным своим членом, то сможешь ли когда-нибудь привлечь и соединить с собою внешнего? Ты хочешь, чтобы про тебя не говорили худо? Не говори поэтому и сам худо о других. Желаешь, чтобы тебя хвалили? Хвали и ты других. Хочешь, чтобы тебя пожалели? Показывай и сам сожаление. Желаешь получить прощение? Прощай и сам. Желаешь, чтобы у тебя не похищали? Не похищай и сам. Будем относиться к ближним так, как мы желаем, чтобы и они относились к нам. Как душа без тела не называется человеком, равно как и тело без души, так точно и любовь к Богу, если не сопровождается любовью к ближнему. Ты хочешь услужить такому-то? Не препятствую; но только пусть это будет не в огорчение другому. Не для того ведь даны нам учители, чтобы мы враждовали друг против друга, а для того, чтобы все были в союзе друг с другом. Почему ты один? Почему не приобретаешь многих друзей? Почему не являешься творцом любви? Почему не устрояешь дружбы, этой величайшей похвалы для добродетели? Подобно тому, как быть в согласии со злыми особенно раздражает Бога, так и быть в согласии с добрыми особенно радует Его. Не будь со многими в нечестии; готовь себе друзей прежде жилища, прежде всего прочего. Если миротворец - сын Божий, то насколько более тот, кто делает друзьями? Если только примиряющий называется сыном Божиим, то какой награды не будет достоин тот, кто делает примиренных друзьями? Диавол побуждает нас быть всем врагами, а Бог повелевает всех считать друзьями и любить; тот, пригвоздив нас к брению и глине (а таково богатство), не дает вздохнуть хотя бы немного даже и ночью, а Этот, освобождая нас от такой излишней и бесцельной заботы, заповедует собирать сокровища на небесах, не путем обид другим, а от собственной праведности; тот, после многих трудов и огорчений, не только не может защитить нас, когда мы терпим на том свете наказания и подвергаемся страданиям за нарушение законов Божиих, но еще и увеличивает пламя, а Этот, заповедав нам давать чашу холодной воды, не допускает лишиться нам даже и за это воздаяния и награды, но воздает с великой щедростью. После этого не крайнее ли безумие с нашей стороны не любить столь кроткого и обилующего такими благами Владыку, а рабствовать неблагодарному и жестокому тирану, который ни здесь, ни там не может принести никакой пользы повинующимся и преданным ему? Итак, не ропщите за мои слова. И я ведь про любящего меня сказал бы, что он не тогда, когда только хвалит меня, но когда и обличает с целью исправить, тогда-то особенно и любит меня. Хвалить без разбора все, доброе и худое, свойственно не другу, а льстецу и насмешнику; напротив, хвалить за доброе дело и упрекать за проступок - вот долг друга и доброжелателя. Итак, неприятен мне враг, и когда он хвалит меня; но приятен друг, и когда упрекает меня. Тот, хоть и целует меня, противен; этот, хоть и уязвляет меня, любезен. "Искренни", - говорится, - "укоризны от любящего, и лживы поцелуи ненавидящего" (Притч. 27:6). Один, правильно ли или неправильно упрекает, делает это не с тем, чтобы посрамить, но чтобы исправить; другой, хотя бы и справедливо упрекал, упрекает не с тем, чтобы исправить, а стараясь скорее обесславить. Так-то, возлюбленные, ничто не может сравниться с единомыслием; при этом и один бывает равен многим. Если, например, будут единодушны два или десять, то один уже перестает быть одним, а каждый из них становится в десять раз больше, и ты в десяти найдешь одного, и в одном - десять. Если у них есть враг, он уже нападает не на одного, и бывает побежден так, как если бы напал на десятерых. Если один обеднел, он не в бедности, потому что обедневшая часть прикрывается большей частью. Каждый из них имеет двадцать рук, двадцать глаз и столько же ног; у каждого десять душ, потому что он все делает не своими только членами, но и остальных. Если бы их было и сто, опять будет то же самое. Один и тот же может быть и в Персии, и в Риме, - и чего не может сделать природа, то может сила любви. Если же он имеет тысячу или две тысячи друзей, то подумай, до какой степени увеличится его сила. Чудно, действительно, из одного сделать тысячу! Для чего же мы не приобретаем силы любви и не утверждаем себя в безопасности? Доколе будем ограничивать ее одним или двумя? Тот, кто имеет друзей, хотя бы был беден, становится гораздо богаче богатых: чего он сам не посмеет сказать за себя, то скажет за него друг; чего не может доставить сам себе, достигнет через другого. Невозможно потерпеть какое-либо зло тому, кто охраняется столькими оруженосцами: не так бдительны царские телохранители, как эти. Те охраняют по нужде и страху, а эти - по доброжелательству и любви. При том царь боится своих стражей, а человек, имеющий друзей, верит им больше, чем себе самому. И, кроме того, есть ли какая стена, столь несокрушимая, столь укрепленная совокупностью огромных камней, столь недоступная для нападений врагов, как союз любящих друг друга и сплоченных между собою единодушием? Он отражает козни самого диавола; и весьма естественно. Восставая против него в союзе друг с другом, такие люди становятся непобедимы его ухищрениями, и воздвигают блистательные трофеи любви. И как струны лиры, хотя многочисленные, но настроенные согласно, звучат приятнейшим звуком, так точно и объединенные единомыслием издают благозвучный глас любви. Нет ведь ничего усладительнее любви. Чего только не сделает искренний друг? Какого не доставит он удовольствия, какой пользы, какой безопасности? Хотя бы ты указал тысячи сокровищ, ничто не может сравниться с искренним другом. Подобно тому, как блестящие тела распростирают блеск на близлежащие места, так и друзья, в каких бы местах ни явились, везде расточают свое благоволение. Лучше, поэтому, жить во мраке, чем без друзей. Не так горячка сжигает тело, как душу разлука с любимыми. Страсть любви такова, что заставляет нас ежедневно представлять себе любезных нам, когда они не находятся вместе с нами, а отсутствуют; она отвлекает душу любящего от всех находящихся налицо и привязывает ее к одному возлюбленному. Если же тот, кто видит любимого, или даже только вспоминает о нем, становится бодр душою и высок мыслью, и, услаждаясь воспоминанием, все переносит легко, то имеющий в мыслях Того, кто благоволил воистину возлюбить нас, и помнящий о Нем, почувствует ли когда-либо какую-нибудь печаль, или убоится ли чего-нибудь страшного и опасного? Конечно, никогда! Если, пользуясь любовью сильных людей, мы бываем страшны для всех, то гораздо более - будучи любимы Богом. И хотя бы нужно было отдать за эту любовь деньги, или тело, или самую душу, не пощадим. Недостаточно ведь говорить только на словах, что мы любим, а необходимо представить доказательство нашей любви и на деле, так как и Он сам показал Свою любовь не на словах только, а и на деле. Если в домах знатных людей слуга, сделавший свое добро господским, на самом деле не свое добро сделал господским, а господское своим, и одинаково пользуется и своим, и господским, почему многие из слуг больше даже боятся его, чем господина, и если вследствие того, что он пренебрег своим добром, он в действительности не пренебрег им, а получил даже гораздо более, то тем более так бывает в вещах духовных. Не будем, поэтому, заботиться о своих выгодах, чтобы на самом деле позаботиться о них, а будем пренебрегать ими, чтобы приобрести их. Если мы пренебрежем ими, то Бог о них позаботится; а если мы сами будем заботиться о них, то Бог пренебрежет. Если кто хочет любить искренне и узнать силу любви, то пусть спешит к питомцу ее, блаженному Павлу, и тот научит его, как велик подвиг - перенести разлуку с любимым, и сколь великая душа требуется для того. В самом деле, этот Павел, совлекший с себя плоть и сложивший тело, обходивший вселенную почти обнаженною душою, исторгший из духа всякую страсть, подражавший бесстрастию бестелесных сил, хотя и переносил легко все остальное, как бы страдая в чужом теле, - и темницы, и узы, и изгнания, и бичевания, и угрозы, и смерть, и все виды наказания, - но, разлученный с одной любимой им душой, так был расстроен и смущен, что тотчас и ушел из города, в котором ожидал увидеть любимого человека и не нашел его. Что это, блаженный Павел? Заключенный в колодки, живя в темнице, имея отпечатлевшиеся следы бичеваний, с текущей по спине кровью, ты вводил в таинства, крестил, приносил жертву, и не пренебрег даже и одним человеком, который должен был получить спасение; а придя в Троаду и найдя ниву расчищенной и готовой принять семена, ты выпустил из рук такую прибыль и тотчас ушел? Да, - говорит, - потому что я одержим был силой уныния, потому что мой дух очень смущало отсутствие Тита; и печаль так овладела мною, так осилила меня, что принудила сделать это. Видишь, какой величайший подвиг – быть в состоянии спокойно перенести разлуку с любимым человеком, как горестно и печально это дело, как оно требует для себя души возвышенной и мужественной? Для любящих недостаточно одного лишь соединения душой, они не довольствуются этим для своего утешения, а нуждаются и в телесном присутствии друг подле друга, и если этого нет, то отнимается немалая доля радости. О, пламенная страсть любви! Павел, не страшащийся огня, адамантовый, твердый, непреклонный, неодолимый, говорящий: "кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч?" (Рим. 8:35), дерзновенно попирающий землю и море, посмеивающийся над железными вратами смерти, - этот самый (Павел), когда увидел слезы у любимых им людей, так был сокрушен и растроган, что даже не скрыл своей скорби, а тотчас же сказал: "что вы делаете? что плачете и сокрушаете сердце мое?" (Деян. 21:13). О, диво! Бездна вод не сокрушила его, а малые слезы сокрушили и разбили? "Что вы делаете? что плачете и сокрушаете сердце мое?" Что говоришь ты, скажи мне? Эту адамантовую душу могла сокрушить слеза? Да, - говорит, - потому что велика сила любви; она побеждает и осиливает меня; против всего могу я устоять, кроме любви. Кто не изумится? Кто не удивится? Лучше сказать, кто может достойно изумиться и удивиться этой мужественной и достигающей до небес душе, подумав о том, что он, будучи заключен в оковы и темницу, послал послание Филиппийцам из такого отдаленного места? Вы ведь знаете, как далеко Македония от Рима. Но ни дальность пути, ни продолжительность времени, ни множество дел, ни опасность, ни непрерывные бедствия, ни иное что не исторгли в нем любви и памяти об учениках; напротив, он всех их имел в своей мысли. И не так связаны были его руки оковами, как связана и пригвождена была душа любовью к ученикам. Как царь, взойдя утром на престол и севши в царских чертогах, тотчас принимает отовсюду тысячи писем, так и он, сидя в темнице, как бы в царских чертогах, постоянно и посылал, и получал отовсюду еще гораздо больше писем от обращавшихся к его мудрости и доносивших ему о всех своих делах; и настолько более, сравнительно с царем, устроял он дел, насколько большая вверена была ему и власть. Такова сила любви; она не только объемлет, соединяет и связывает присутствующих, находящихся вблизи нас и на наших глазах, но и далеко отстоящих от нас; и ни продолжительность времени, ни дальность дорог, ни другое что подобное не может разорвать и расторгнуть душевной дружбы. Любящему нужно так любить, что, если бы у него попросили душу и возможно было отдать ее, он не отказывался бы, - потому что нет ничего равного искреннему другу. Видя любимого, любящий радуется и тает от восторга, сплетается с ним некоторым сплетением души, доставляющим неизреченное удовольствие. Если даже он только вспомнит о нем, его душа ободряется и окрыляется; видя его каждый день, он не насыщается; нет у него ничего, что бы не принадлежало другу; он желает ему того же самого, чего и себе.

Я знаю человека, который, прося святых мужей за друга, увещевал сначала молиться о нем, а затем уже о себе самом. Знаю и Павла, который готов был даже без просьбы отдать душу свою и впасть в геенну за любимых им. Пламенеющее сердце должно любить так, чтобы казалось, что не любимый тобою должник твой, а сам ты должник ему за то, что имеешь его должником. Любящий хочет не только повелевать, но чтобы и им повелевали; он радуется более получая повеления, чем повелевая сам. Любящий хочет лучше давать, чем принимать, желает лучше иметь друга должником, чем сам быть должным ему. Любящий и хочет оказывать благодеяния любимому, и не хочет показаться благодетельствующим, хочет быть виновником благодеяния, и в то же время не хочет показаться виновником благодеяния. Не разумейте здесь, прошу вас, просто друзей, соучастников в трапезах, считающихся друзьями по одному лишь имени; кто имеет друга, о котором я говорю, тот поймет мои слова. Друг сладостнее настоящей жизни. Вот почему многие после кончины друзей не желали даже и жить более. Подлинно, друг вожделеннее самого света. Лучше для нас, чтобы погасло солнце, чем лишиться друзей. Многие, хотя и видят солнце, пребывают во мраке; а кто имеет в избытке друзей, тот не может потерпеть никакой скорби. Но если чья-нибудь дружба вредит тебе - отвергни ее от себя. Если мы часто отсекаем те или другие из наших членов, когда они бывают неисцелимо больны и вредят другим, то тем более то же нужно делать в отношении души. Ничто так не вредно, как дурное сообщество. То, чего не в состоянии сделать необходимость, часто может сделать дружба как во вред, так и на пользу. Кто ведет дружбу с врагами царя, тот не может быть другом царя. Ненависть ради Христа гораздо лучше дружбы ради Него. Когда нас любят ради Бога, мы оказываемся должниками Ему за честь; когда же нас ненавидят, Он сам является должным нам честью. Итак, все мы, не презирающие даже и денег ради Христа, а лучше сказать, ради себя самих, вострепещем, представляя в уме своем любовь ко Христу Павла. Он любил Христа не ради благ, даруемых Христом, а эти последние ради Него, и одного только боялся, именно - не отпасть от любви к Нему. Это было для него страшнее даже геенны, равно как пребывание в этой любви вожделеннее самого царства. Итак, когда он ради любви к Богу готов был и в геенну впасть, и царства лишиться, если бы предстояло это, а мы не презираем даже и настоящей жизни, то достойны ли мы даже подошв его, будучи столь далеки от величия души его? Потому и Христос говорил: "потерявший душу свою ради Меня сбережет ее" (Мф. 10:39), и: "всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным" (Мф. 10:32). Подлинно, велик труд этого подвига; он почти превосходит самую природу. И это хорошо знают те, которые удостоились указанных венцов. Никакое слово не в состоянии изобразить этот подвиг: столь мужественной требует он души и до такой степени достоин удивления. И, однако, этот дивный подвиг, по словам Павла, не приносит никакой пользы при отсутствии любви, хотя бы он соединен был с нестяжанием. Почему (Павел) сказал так, я попытаюсь теперь показать это, прежде всего решив вопрос, каким образом человек, раздавший все свое имущество нуждающимся, может не иметь любви. Чтобы человек, готовый предать себя на сожжение и имеющий духовные дарования, не любил, это, может быть, и допустимо; но тот, кто не только отдает имущество, но и употребляет его на пропитание других, как может не любить? Итак, что же можно сказать? Или то, что он представил несуществующее как существующее, что он любит и всегда делать, когда хочет представить чрезмерность чего-нибудь. Так, например, в послании к Галатам он говорит: "если бы даже мы или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что" вы приняли "благовествовали вам, да будет анафема" (Гал. 1:8); хотя ни сам он, ни ангел не имели делать этого, но чтобы показать дело в преувеличенном виде, он указал на то, что совсем не имело совершиться. Равным образом, когда в послании к Римлянам говорит: "ни Ангелы, ни Начала, ни Силы" не возмогут "отлучить нас от любви" Христовой (Рим. 8:38); хотя ангелы не имели делать этого, однако и здесь апостол предполагает несуществующее, равно как и в дальнейших словах: "ни другая какая тварь", хотя, конечно, и нет другой твари; назвав все горнее и дольнее, он обнял всю тварь, но, чтобы показать чрезмерность своей любви, предполагает тем не менее и здесь несуществующее. То же самое делает он и здесь, говоря, что хотя бы кто-нибудь отдал все, а любви не имеет, не получает никакой пользы (1 Кор. 13:3). Итак, или это нужно сказать, или то, что апостол хочет, чтобы дающие были в единении с получающими и давали не просто, без сочувствия, а жалея нуждающихся, склоняясь и трогаясь их нуждой, сострадая им. Для того ведь и милостыня установлена Богом. Пропитать бедных Бог мог и без этого; но чтобы связать нас в содружество любви, и чтобы мы пламенели друг к другу любовью, Он повелел им получать пропитание от нас. Вот почему в одном месте говорится: "слово" благое "лучше, нежели даяние", и "не выше ли доброго даяния слово?" (Сир. 18:16-17). И сам (Бог) говорит: "милости хочу, а не жертвы" (Ос. 6:6; Мф. 9:13). Так как мы обычно любим тех, кому оказываем благодеяния, а получающие благодеяние бывают дружественнее расположены к благодетелям, то, устрояя союз дружбы, Бог и постановил такой закон. И чтобы вам знать, сколь велика и важна эта добродетель, изобразим ее словом, так как не видим, чтобы она проявлялась где-нибудь на деле, и помыслим, какие бы произошли блага, если бы она всюду была в изобилии. Ведь тогда не было бы нужды ни в законах, ни в судилищах, ни в наказаниях, ни в казнях, ни в чем другом подобном. В самом деле, если бы все любили и были любимы, то никто ничем не обидел бы другого; убийства, брани, войны, возмущения, хищения, корысти, и все пороки совершенно исчезли бы, и зло было бы известно только по имени. Этого не могут сделать и чудеса; напротив, людей неосторожных они приводят даже к тщеславно и высокомерию. И вот что удивительно в любви: тогда как все другие блага имеют сопряженное с ними какое-нибудь зло, - например, нестяжатель часто гордится ввиду своей бедности, искусный в слове недугует славолюбием, смиренный часто по этому самому превозносится в глубине души, - любовь свободна от всякой такой пагубы, потому что никто никогда не возгордится над любимым. И предположи, что любит не один, а все одинаково, - тогда увидишь силу любви. Впрочем, если угодно, сначала предположи одного любимого и одного любящего, любящего именно так, как должно любить. Такой человек будет обитать на земле как бы на небе, всюду наслаждаясь спокойствием и сплетая себе бесчисленные венцы. Такой человек будет соблюдать душу свою чистой и от зависти, и от гнева, и от клеветы, и от гордости, и от тщеславия, и от худого пожелания, и от всякой непристойной любви, и от всякого порока. Подобно тому, как себе никто не сделает никакого зла, так и этот человек - своему ближнему. А будучи таковым, он, шествуя на земле, станет с самим Гавриилом. Вот каков тот, кто имеет любовь. Тот же, кто творит знамения и имеет совершенное знание, но лишен любви, хотя бы воскресил тысячи мертвецов, не принесет никакой великой пользы, будучи в разрыве со всеми и не перенося соединения с кем-либо из сорабов. Потому-то и Христос сказал, что признаком искренней любви к Нему служит любовь к ближнему. Если, - говорит, - любишь Меня, Петр, "больше, нежели они", "паси овец Моих" (Ин. 21:15,17). Видишь ли, как и здесь опять Он дал понять, что любовь больше мученичества? Если бы кто имел возлюбленного сына, за которого отдал бы даже душу, а кто-нибудь любил бы отца, на сына же не обращал совсем никакого внимания, то он сильно бы огорчил отца, так что последний не заметил бы любви к себе, вследствие презрения к сыну. Если же так бывает в отношении к отцу и сыну, то тем более в отношении к Богу и людям, потому что Бог любвеобильнее всех отцов. Вот почему, сказав: "первая и" великая "заповедь": "возлюби Господа Бога твоего", присовокупил: "вторая же", - и не умолчал, а присоединил подобную ей: "возлюби ближнего твоего, как самого себя" (Мф. 22:37-39). И смотри, как Он почти в такой же высшей степени требует исполнения и этой заповеди. О Боге он говорит: "всем сердцем твоим", а о ближнем твоем: "как самого себя", каковые слова равны выражению: "всем сердцем твоим". Если бы это наблюдалось с точностью, не было бы ни раба, ни свободного, ни начальника, ни подчиненного, ни богатого, ни бедного, ни малого, ни великого; не был бы никогда ведом даже и диавол, - не говорю, этот, но если бы был и другой такой же, или даже если бы диаволов было бесчисленное множество, они не имели бы никакой силы при господстве любви. Подлинно, легче сено выдержит силу огня, чем диавол пламень любви. Она крепче стены, она тверже стали, и хотя бы ты указал другое более крепкое вещество, твердость любви далеко превосходит все. Ее не победит ни богатство, ни бедность; лучше же сказать, не было бы ни бедности, ни излишнего богатства, если бы была любовь, а только происходящие от того и другого блага, потому что мы приобрели бы от последнего изобилие, а от первой безмятежность, и не подвергались бы ни заботам богатства, ни нуждам бедности. Но что я говорю о выгодах любви? Подумай, какое великое благо любовь сама по себе, какую доставляет она радость, какую благодать сообщает она душе. В этом-то и состоит особенно преимущество любви. Все прочие добродетели имеют сопряженное с ними скорбное состояние, как, например, пост, целомудрие, бдение - зависть, похоть, гордость; а любовь, кроме пользы, имеет и великое удовольствие, а скорби никакой; и, как добрая пчела, она, отовсюду собирая блага, слагает их в душу любящего. Находится ли кто в рабстве, она представляет рабство приятнее свободы, потому что любящий не так радуется, когда повелевает, как тогда, когда подчиняется. Конечно, повелевать приятно. Но любовь изменяет природу вещей и является на помощь со всеми благами в руках, приветливее всякой матери, богаче всякой царицы, и трудное делает легким и удобным, представляя нам добродетель привлекательной, а порок крайне противным. Смотри: тратить имущество кажется делом прискорбным, - а она делает его приятным; брать чужое представляется приятным, - а она не позволяет этому казаться приятным, но заставляет избегать как низкого дела. Опять, злословие всем кажется делом любезным, - а она делает его противным, похвалу же приятной, потому что для нас ничто так не приятно, как хвалить любимого. Равным образом, гнев имеет некоторую приятность; но при любви этого уже нет, все нервы его убиты; и если любимый опечалит любящего, гнев ни в чем не проявляется, а бывают слезы, увещания и просьбы: так далек любящий от раздражения. Если он видит согрешающего, то скорбит и болеет; но и самая эта скорбь приносит удовольствие, потому что и слезы, и печаль любви приятнее всякого смеха и радости. Поистине не так услаждаются смеющиеся, как плачущие о друзьях; а если не веришь, прегради им слезы, и увидишь, что они так мрачно настроены, как будто потерпели непоправимое бедствие. Но любовь, скажешь, имеет нечистое удовольствие. Перестань, не злословь, человек: нет ничего настолько чистого от этой страсти, как истинная любовь. Не говори мне о той низкой и площадной любви, которая скорее есть болезнь, чем любовь, а о той, которой требует Павел, о любви, ищущей пользы любимых, и увидишь, что имеющие такую любовь любят нежнее отцов. И как пристрастные к деньгам не решаются издерживать их, а согласны лучше терпеть стеснения, чем видеть их уменьшение, так и тот, кто питает к другому любовь, согласится лучше потерпеть тысячу бедствий, нежели видеть, что любимый им потерпел вред. Что же, скажешь, неужели не должно ненавидеть даже врагов и язычников? Должно ненавидеть, но не их, а учение их, не человека, а порочную деятельность и развращенную волю. Человек - дело Божие, а заблуждение - дело диавола. Ведь если должно ненавидеть врагов Божиих, то должно ненавидеть не только нечестивых, но и грешников; а в таком случае мы будем хуже зверей, отвращаясь от всех и надмеваясь гордостью, подобно фарисею. Но не так заповедал Павел, - а как? "Вразумляйте бесчинных, утешайте малодушных, поддерживайте слабых, будьте долготерпеливы ко всем" (1 Фес. 5:14). Но, скажешь, что же тогда значат его слова: "если же кто не послушает слова нашего в сем послании, того имейте на замечании и не сообщайтесь с ним" (2 Фес. 3:14)? Правда, что сказано о братиях; но и в этом случае не просто, а тоже с кротостью. Не отделяй от этих слов последующих, прибавь же то, что сказано далее. А именно, сказав: "не сообщайтесь", он присовокупил: "но не считайте его за врага, а вразумляйте, как брата" (2 Фес. 3:15). Видишь ли, как он повелел ненавидеть худое дело, а не человека? Дело диавола - отторгать нас друг от друга; он сильно старается истребить любовь, чтобы пресечь путь к исправлению и удержать его в заблуждении, а тебя в неверии и вражде, надеясь таким образом заградить ему путь ко спасению. Если врач будет ненавидеть и убегать больного, а больной отвращаться от врача, то может ли больной выздороветь, когда он не будет призывать врача, и врач не будет приходить к нему? Почему же ты отвращаешься и убегаешь от него? Потому ли, что он нечестив? Но потому-то и надо приходить и врачевать, чтобы восстановить больного. Хотя бы он страдал неисцелимой болезнью, тебе повелено делать свое дело. Иуда также одержим был неисцелимой болезнью, но Бог не переставал врачевать его. Поэтому и ты не ослабевай. Хотя бы при всем старании ты не мог освободить его от нечестия, все же ты получишь награду, как бы освободил его, и заставишь его удивляться твоей кротости, и таким образом всячески прославится Бог. Хотя бы ты творил чудеса, хотя бы воскрешал мертвых, хотя бы делал что-нибудь другое подобное, язычники никогда не будут удивляться тебе в такой мере, как видя тебя кротким, добрым и обходительным. А и это не маловажное дело, потому что многие таким образом могут наконец отстать от порока. Ничто не может привлекать так, как любовь. Из-за другого, то есть знамений и чудес, могут и завидовать тебе, а из-за этого (любви) станут и удивляться, и любить, а любя примут мало-помалу и истину. Впрочем, если язычник и не скоро сделается верующим, не удивляйся, не спеши, не требуй всего вдруг, но пусть он пока хвалит, любит, и мало-помалу он дойдет и до этого. Итак, если любовь есть виновница добродетели, то будем со всяким тщанием насаждать ее в своих душах, чтобы она принесла нам многие блага, и чтобы нам постоянно собирать обильные плоды ее, всегда цветущие и никогда не увядающие. Таким образом мы достигнем и вечных благ, которых да сподобимся все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со святым и благим Духом слава во веки веков. Аминь.