Если угодно, предложим вам, возлюбленные, в качестве увещания к терпению доблестные подвиги праведного Иова. Этот самый праведник, стяжавший себе великую славу, всеми высокоуважаемый, имя которого всюду пользовалось большою известностью, неожиданно впавши в безчестие и общее презрение, вел борьбу и с бедностью, и с болезнью, с потерей детей, с нападками врагов и неблагодарностью друзей, с голодом и телесными страданиями, со злословием и клеветою; и что всего тяжелее, - эти бедствия обрушились на него, когда он и не помышлял о них. В самом деле, тот, кто родился от бедных родителей и получил воспитание в бедном доме, легко может вынести бремя бедности, как человек уже приученный и привыкший к этому; но кто изобилует громадными средствами и владеет большим богатством, и потом неожиданно впадает в бедность, тому нелегко потерпеть такую перемену. Равным образом и при потере детей, хотя бы кто лишился и всех их, но не в одно время, находит утешение в своем горе по умершим в остающихся; и когда скорбь о раньше умерших утихнет, если и приключится спустя некоторое время смерть других детей, горе не чувствуется уже с такою остротою: оно падает не на свежую рану, а на затянувшуюся уже и залеченную; а это значительно уменьшает боль. Между тем у этого праведника вся семья была истреблена на его глазах в одно мгновение, и при том самым жестоким образом, во время пира, в доме, открытом для странников: дом стал для них гробом. Кто также может изобразить тот необычайный и не поддающийся описанию голод, и добровольный и невольный? Право, я не знаю, как его и назвать. Добровольным? Но ему хотелось вкушать лежавшую пред ним пищу. Невольным? Но пища была пред ним и никто не препятствовал ему, а между тем он воздерживался от предложенной трапезы и, видя пред собою яства, не прикасался к ним. Зловоние, исходившее из ран, покрывавших тело, уничтожало желание и самую пищу делало отвратительной. Смрад бо зрю, - говорит, - брашна моя ("До чего не хотела коснуться душа моя, то составляет отвратительную пищу мою") (Иов. 6:7). Томящий голод заставлял браться за пищу, но чрезмерное зловоние, исходившее от тела, побеждало силу голода. Как изображу я его страдания, источники червей, потоки гноя, поношения друзей, презрительное обхождение слуг? Слуги мои, говорит, не пощадили лица моего от заплеваний, и те, которых я не считал достойными псов стад моих, ныне смеются надо мною, и дают мне наставление люди отверженные. Не тяжко ли, по-видимому, все это? И подлинно, тяжко и невыносимо. И, тем не менее, когда человеколюбец Бог благоволил открыть ему причину этих браней, когда сказал именно, что все это попущено было для того, чтобы он оказался праведником, то он так воспрянул духом, как будто бы совсем и не потерпел тех бедствий. Как борцу на состязании приходится терпеть и пот, и пыль, и сильный жар, и усталость, и утомление, так точно и праведнику здесь нужно терпеть многое, и все мужественно переносить, если он желает получить блистательные венцы в жизни будущей. Если мы с похвалой говорим о теле, которое может без труда выносить холод и зной, голод и нужду, путешествия и другие тяготы, то гораздо более должны ублажать душу, которая может твердо и мужественно выносить все напасти и бедствия, и всегда сохранять непорабощенным свой ум. Как душа, пребывающая в праздности и безопасности, легко пленяется страстями, так, наоборот, упражняющаяся постоянно в подвигах благочестия не имеет даже и времени когда-нибудь подумать об этом, потому что забота о подвигах отвлекает ее от всего этого. Не только тот, кто делает добрые дела, но и тот, кто терпит зло, получает великие награды; и доказательство тому представляет Иов, прославившийся более своими страданиями, нежели добрыми делами. В самом деле, он был не так славен в то время, когда владел богатством, отверзал свой дом для бедных, и раздавал имение, как в то время, когда услышал, что дом его обрушился, и не возроптал; не так был славен, когда от волны овец своих одевал нагих, как славен и достохвален в то время, когда, услышав, что пал огонь и истребил все, возблагодарил Бога. Тогда он был человеколюбцем, теперь стал мудролюбцем; тогда сострадал бедным, теперь благодарит Господа. И не сказал он в душе своей: что же это такое? стада, от которых питались тысячи бедных, истреблены; не сказал: если недостоин был я пользоваться таким достатком, то ради хоть неимущих надлежало пощадить. Ничего такого ни сказал он, ни подумал, но знал, что Бог все устрояет на пользу. И чтобы ты знал, что он нанес более сильный удар диаволу напоследок, когда, будучи лишен всего, возблагодарил, нежели в то время, когда, владея богатством, оказывал сострадание, выслушай следующее. Когда он владел богатством, диавол имел хоть какой-нибудь предлог сказать: "разве даром богобоязнен Иов" (Иов. 1:9)? Но когда диавол все отнял у него, всего лишил, а он сохранил то же самое почтение к Богу, тогда заградились наконец безстыдные его уста и более не могли уже ничего сказать, потому что праведник оказался еще славнее, чем прежде. Действительно, лишившись всего, мужественно и с благодарностью переносить лишение гораздо более славное дело, нежели творить милостыню, живя в богатстве. Благодарить Бога, когда все идет успешно, - в этом нет ничего достойного удивления; но когда поднимается буря, и ладья находится в опасности перевернуться, тогда это служит великим доказательством терпения и благородства духа. Если люди, сознающие за собою тысячи злодеяний, потерявши хотя бы малость золота, да и то часто добытого грабежом, считают жизнь свою не в жизнь, то каких же венцов достоин был Иов, когда он видел, как богатство его, собранное от праведных трудов, похищается без причины и повода, и после всего этого потерпел еще тучи безчисленных искушений, и тем не менее ни от чего не смутился и воссылал за все это подобающее благодарение Владыке? В самом деле, не говоря обо всем прочем, одних слов жены достаточно было, чтобы поколебать даже камень. Если многих, живущих в счастии и не потерпевших ничего худого, часто уговаривают жены, то подумай, как мужественна была душа, отразившая ее с таким оружием. Когда говорившей была жена, и говорила жалобные слова, и помощниками своими имела и время, и язвы, и раны, и тысячи обуревавших помыслов, то кто не признает по всей справедливости душу, которая ничего не потерпела от такой бури, твердейшею всякого адаманта? Смело могу сказать вам, что этот блаженный был если не больше, то и не меньше самих апостолов. Для последних служило утешением то, что они терпели бедствия ради Христа; а тот лишен был и этого утешения; и что еще важнее, все это он претерпел, будучи воспитан в большой роскоши, принадлежа не к числу рыбарей, мытарей, людей низкого сословия, а как человек, пользовавшийся большим почетом. И что представляется самым тяжким в рассуждении апостолов, и то он потерпел, подвергаясь именно поношениям и ненависти не со стороны врагов, а со стороны друзей, слуг и облагодетельствованных им. А что это так, давайте сравним добродетели и страдания, чтобы вам ясно знать, что не только за добродетели, но и за страдание уготованы награды, и награды весьма великие, не меньшие, чем и за добродетели. И если угодно, представим в качестве примера того же самого великого подвижника терпения - Иова, просиявшего как добродетелями, так и страданиями, и сравним, когда он был славнее, тогда ли, когда он отверзал свой дом для всех приходящих, или тогда, когда по поводу разрушения его не произнес ни одного горького слова, а воздал хвалу Богу? Когда он светлее сиял, скажи мне, тогда ли, когда приносил жертвы за детей и побуждал их к согласию между собою, или когда они засыпаны были землею и кончили жизнь свою несчастнейшим образом, а он перенес это несчастье с великим любомудрием? Когда он более блистал, тогда ли, когда от волны овец его согревались плечи нагих, или когда он, услышав, что пал огонь с неба и пожрал стада вместе с пастухами, не смутился и не впал в уныние, а спокойно перенес несчастие? Когда он был более велик, тогда ли, когда здравием тела пользовался для защиты обидимых, сокрушая зубы нечестивых и вырывая из самых зубов их добычу, или тогда, когда это самое тело, оружие обидимых, видел пожираемым червями и, сидя на гноище, сам скоблил его черепком? Обливаю, говорит, грудие земли, гной стружа ("Тело мое одето червями и пыльными струпами; кожа моя лопается и гноится") (Иов.7:5). Хотя все то были добродетели, а это страдания, однако последние сделали его более славным, чем первые. Когда у него были только добродетели, то диавол, хотя и с крайним безстыдством и наглостью, но все же попрекал его, говоря: "разве даром богобоязнен Иов" (Иов. 1: 9)? Когда же случились эти несчастия, то со стыдом обратился в бегство, не смея уже бросить и тени какого-либо безстыдного попрека. Поэтому, когда ты увидишь, что какой-нибудь праведный муж отличается великими добродетелями и терпит безчисленные бедствия, не удивляйся: наоборот, нужно было бы удивляться, если бы диавол, получая множество ударов, стал молчать и спокойно переносить раны. Нечему удивляться, если змея, подвергаясь постоянным уколам, приходит в ярость и бросается на того, кто ее колет. И воину, возвращающемуся с победы и битвы, неизбежно приходится быть в крови, а часто даже иметь и раны. Итак, когда ты увидишь человека, который творит милостыню и совершает тысячи других добрых дел, и таким образом сокрушает силу диавола, и подвергается затем искушениям и опасностям, не смущайся этим: потому он и подвергается искушениям, что слишком сильный удар наносит диаволу. Но как же, скажешь, Бог попускает это? Для того, чтобы праведник еще более прославился, чтобы диавол получил еще сильнее удар. Великое, конечно, дело и при благоприятных обстоятельствах творить милостыню и преданно служить добродетели; но гораздо более еще великое дело, терпя бедствия, самоотверженно и с полнейшим усердием подвизаться за добродетель. Как грешники, не потерпевшее никакого бедствия здесь, подвергаются большему наказанию там, так и праведники, потерпевшие много бедствий здесь, получат большую награду там. И подобно тому как из двух грешников, если один подвергается здесь наказанию, а другой нет, блаженнее подвергшийся наказанию, чем неподвергшийся, - так точно и из двух праведников, если один терпит больше скорбей, а другой меньше, блаженнее тот, который терпит больше. Те же, которые не переносят вразумления Божия с благодарностью, а предаются ропоту, кроме того, что не получают от того никакой пользы, еще и подвергают себя крайним бедствиям.
Но ты живешь в бедности, в голоде, и безконечных опасностях? Так научись от нищих благодарить Владыку: Эти всю жизнь свою проводят в прошении милостыни, и не хулят (Бога), не негодуют, не ропщут, а с благодарением несут свой жребий. В самом деле, что такого потерпел ты, подобно нищему? Лишился глаза? А он обоих. Подвергся продолжительной болезни? А он даже неисцельной. Потерял детей? А он даже и собственное свое здоровье. Потерпел большой убыток? Однако еще не дошел до того, чтобы нуждаться в помощи других. Но этого недостаточно? Вспомни об Иове, этом несокрушимом столпе терпения. Кто может сравниться с ним в бедности, когда он был беднее даже ютящихся около общественных бань и спящих на печной золе, словом, беднее всех людей? Эти хоть рваную одежду имеют, а он сидел нагой, и единственную одежду, которую имел от природы, одеяние плоти, и ту диавол повредил страшным гноем. Нищие хоть находятся под кровлей преддверий в банях, хоть укрываются под соломой, а он проводил ночи под открытым небом, не имея утешения даже в самой легкой крыше; и что еще: важнее, - те по крайней мере сознают за собой многочисленные злодеяния (а сознание того, что справедливо терпишь наказание, составляет немалое утешение в несчастии), а он лишен был и этого утешения, как человек, который показал жизнь, полную добродетелей, а терпел то, что свойственно самым последним злодеям. При том, те с первых лет жизни приучаются к своему несчастию, тогда как он подвергся неожиданной бедности, внезапно лишившись богатства. Видишь, что он дошел до самой крайней бедности, хуже которой нельзя уже и найти? В самом деле, что же может быть беднее нагого, не имеющего даже и кровли и не пользующегося даже самой землей? - он ведь сидел не на земле, а на гноище. Итак, когда ты окажешься в бедности, вспомни о случившемся с этим праведником, и ты тотчас же воспрянешь и бросишь всякую мысль об унынии. Если же хочешь слышать и о брани, которую вела с чрезмерною жестокостью сама природа против этого доблестного мужа, внимай тому, что я скажу. Десятерых детей потерял он, десятерых детей внезапно, в самом цвете лет, десятерых детей, обнаруживших великую добродетель, и даже не по общему закону природы, а от насильственной и жалости достойной смерти. Кто может изобразить такое несчастие? Какой железный человек, какой адамант вытерпит столько бедствий? Никто, никто поистине. Если каждое из них и само по себе невыносимо, то подумай, какое смятение произвели они, соединившись все вместе? Когда, поэтому, ты потеряешь одновременно сына и дочь, притеки к этому праведнику, и ты без сомнения обретешь себе великое утешение; вспомни слова его, сказанные по поводу несчастия с детьми, слова, которые лучше безчисленных венцов увенчали эту святую главу; подумай о громадности несчастия, об этом небывалом крушении, об этой неслыханной и необычайной трагедии. В самом деле, ты, может быть, потерял одного, или двух, трех детей; а он потерял и стольких сыновей, и стольких дочерей, и из многочадного внезапно стал безчадным; и не постепенно истреблялись порождения утробы его, а весь плод был похищен вдруг, и при том когда его самого не было возле них, чтобы хоть слыша их последние слова иметь некоторое утешение в столь горестной их кончине; все совершилось вопреки всякой надежде, и одно горе превосходило другое. Несчастие заключалось не только в преждевременной их смерти, но и в том, что все они находились в расцвете сил, были добродетельны и дружелюбны, что погибли все вместе, сыновья и дочери, что погибли не по общему закону природы, что случилось это после потери всего имущества, наконец, в том, что он потерпел это, не сознавая ни за собой, ни за ними ничего худого. Каждого из этих несчастий и самого по себе уже достаточно, чтобы смутить душу; когда же они стекаются все вместе, то представь, какова высота волн, до какой степени сильна буря и непогода. Удивительно все это, если и просто лишь слышишь; если же ты исследуешь это тщательно, тогда еще более увидишь чудо. В самом деле, подумай: не половину взял диавол, а половину оставил, не большую часть взял, а меньшую оставил, но сорвал весь плод, а дерева не свалил; все море покрыл волнами, а ладью не потопил; всю силу свою истощил, а твердыни не поколебал: поражаемая со всех сторон, она стояла и оставалась непоколебимой; тучи стрел неслись, и не поражали ее, или, вернее сказать, - пускались, и однако не ранили. Подумай, каково потерять стольких детей? Что только не в состоянии было растерзать сердце? Не должно ли оно было разрываться от того, что все дети были похищены смертью, что все погибли неожиданно и в один день, что погибли в самом цвете лет, что отличались великой добродетелью и кончили жизнь такою тяжкою казнью, что этот последний удар нанесен был после уже стольких ударов, что, наконец, он был отец нежнолюбящий, и отошедшие были для него вожделенны? Когда кто-нибудь лишается порочных детей, то хотя и испытывает страдание, однако не с такой силой, потому что нечестие умерших не позволяет особенно усиливаться горю; но когда дети бывают добродетельны, то рана въедается глубоко, потому что чувство жалости обусловливается не только природой, но и их благочестием. Равным образом, когда смерть похищает детей постепенно, есть некоторое утешение в несчастии, потому что остающиеся несколько умеряют скорбь по умершим; но когда умирают все до одного, то на кого обратит свой взор отец, который был многочаден, и вдруг остался бездетным? Если женщины и все близкие, когда кто-нибудь умрет в три-пять дней, больше всего горюют о том, что умерший так скоро и внезапно похищен у них из глаз, то гораздо более должен скорбеть тот, кто лишился всех не в три-два дня, даже не в один день, а в один час. Бедствие, когда его предвидят задолго, хотя бы было и крайне тяжким, вследствие ожидания может сделаться довольно легким; но когда оно случается внезапно и вопреки надежде, то, хотя бы по существу было и легким, оно становится невыносимым вследствие того, что случается внезапно и вопреки ожиданию. Когда же бедствие и само по себе тяжко, и усиливается еще оттого, что случается вопреки ожиданию, то подумай, как оно становится невыносимо и выше всякого описания. Он даже и на ложе не видал их при последнем издыхании, а всех нашел погребенными под развалинами дома. Подумай же, каково ему было раскапывать этот могильный холм, извлекая то камень, то какой-нибудь член ребенка, видя то руку, еще держащую фиал, то другую, опершуюся на стол, каково ему было смотреть на изуродованный вид тела, видеть разбитый нос, проломленную голову, исчезнувшие глаза, вывалившиеся мозги, словом - всю внешность обезображенной, покрытой таким множеством ран, что отцу нельзя было даже и признать черты любимых лиц? Вы растроганы, и плачете, слыша это? Вообразите же, каково было ему видеть это. Если мы, спустя даже столько времени, не можем без слез слышать об этой горестной истории, и при том, слыша о чужом несчастии, то каков адамант был тот, кто видел это своими глазами и любомудрствовал не в чужих, а в собственных бедствиях? Не возроптал он, не сказал: что же это такое? Это ли награда за мое дружелюбие? Для того ли отверзал я дом свой странникам, чтобы видеть, как он станет гробом для детей? Для того ли я всячески заботился о них, чтобы они подверглись такой смерти? Ничего такого он ни сказал, ни подумал, но все переносил мужественно, даже лишившись их после таких забот. Но этим ли только ограничивались его бедствия? А оставление и измена друзей, а насмешки и злословие, а поругание и издевательство, а общее презрение, - выносимо ли все это и поддается ли утешению? Это и слышать невыносимо, а не то что терпеть на самом деле. Не так, ведь, сами по себе несчастия обычно терзают нашу душу, как глумящиеся над нами в несчастиях. Но посмотри теперь и здесь на кротость и богобоязненность этой доблестной и адамантовой души. Несмотря на то, что себя самого, исполнившего всякую добродетель, он видел в крайних бедствиях, а людей нечестивых и развращенных - благоденствующими, он не сказал ничего такого, что, вероятно, сказали бы более слабые люди: для того ли я воспитывал и со всем тщанием наставлял детей, для того ли отверзал свой дом приходящим, чтобы после стольких забот и хлопот о нуждающихся, о нагих, о сиротах, получить такую награду? Напротив, вместо того произнес слова, превосходнейшие всякой жертвы: "Господь дал, Господь и взял" (Иов. 1:21). Если же он разодрал одежду и остриг голову, то не дивись: он был отец, и отец нежнолюбящий, и должен был показать как свойственное природе сострадание, так и любомудрие души; если бы он и этого не сделал, то иной мог бы счесть такое любомудрие следствием безчувственности. Так-то и ты, когда потеряешь свои деньги, и не будешь роптать, а мужественно перенесешь и возблагодаришь Бога, говоря словами Иова: "Господь дал, Господь и взял", то обратишь этим потерю в пользу для себя. Как, скажешь ты, "Господь дал, Господь и взял"? Вор украл; как же я могу сказать: "Господь и взял"? Не удивляйся; ведь и Иов относительно того, что диавол похитил у него, сказал: "Господь и взял"; почему же относительно того, что вор украл, тебе не сказать: "Господь и взял"? Не говори: я не обязан этим себе; не моей воли это было дело, разбойник взял без моего ведома и желания; за что же мне будет награда? И с Иовом ведь случилось это без его ведома и желания. И что же? Однако он, не дававши тогда милостыни, нисколько не уступает подававшим. Если же тебя будут уговаривать сходить к какому-нибудь прорицателю, а ты, зная, что это запрещено, по страху Божию предпочтешь скорее не получить своих денег, чем ослушаться Бога, то получишь такую же награду, как и раздавший их бедным, за то, что, потеряв их, благодарил Бога, и, хотя мог сходить к прорицателям, решил лучше не получить их, чем получить таким образом. В самом деле, подобно тому как тот издержал их на бедных по страху Божию, так точно и ты, когда их похитили воры, не получил обратно по страху Божию. Вор лишил тебя денег? Не лишай ты сам себя спасения, потому что, скорбя о бедствиях, которые ты потерпел от других, ты сам подвергаешь себя еще большим бедствиям. Тот поверг тебя, может быть, в бедность, а ты злодейски причиняешь себе смертельное зло; тот лишил тебя внешних благ, которые с течением времени и помимо твоего желания уйдут, а ты лишаешь себя вечного богатства. Огорчил тебя диавол, лишив денег? Огорчи и ты его, воздав благодарение Богу, а не доставляй радости. Если ты пойдешь к прорицателям, то доставишь ему радость; если возблагодаришь Бога, то нанесешь ему смертельный удар. И смотри, что бывает. Сходив к прорицателям, ты все равно не найдешь своих денег, потому что не в их власти знать это; если же они как-нибудь и скажут удачно, то ты и душу свою погубишь, и будешь осмеян своими братьями, и опять потеряешь их несчастным образом. Если демон видит, что ты не выносишь потери денег, и из-за них отрекаешься от Бога своего, то опять даст их тебе, чтобы иметь повод опять обольстить тебя и отвлечь от Бога. Подобно тому, как мы стараемся сделать врагам то же, чем огорчаемся сами, а когда видим, что они не огорчаются, перестаем это делать, не находя уже возможности опечалить их, так точно и диавол, если увидит, что ты смеешься и смотришь с презрением на его умысел, бросит такой путь и больше уже не приблизится к тебе. Итак, терпеливо снося потерю денег, ты можешь получить точно такую же награду, как если бы и добровольно бросил их. И мы справедливо удивляемся больше тому, кто с благодарностью переносит испытания, нежели тому, кто добровольно отдает деньги. Почему именно? Потому, что этот последний находит себе поддержку в похвалах и в своей совести, имеет благие надежды, и отрекается от денег после того уже, как наперед мужественно перенес лишение их, тогда как первый лишается их, будучи еще привязан к ним. Между тем не все равно, наперед ли решившись отречься от денег, раздать их, или лишиться их, питая еще любовь к ним; не все равно, опять, в течение ли долгого времени научиться презирать деньги, или перенести неожиданно случившуюся потерю. Тот, кто приготовлен уже к бедствиям, может легко перенести их, когда они наступят; но кто предался безпечности и оставил всякую мысль о заботах, тот, если с ним опять случится что-нибудь подобное прежнему, вдвойне смущается и становится удобоуловим - и вследствие неожиданности, и вследствие того, что у него исчезла всякая ревность и подготовленность к бедствиям. Между тем в рассуждении скорбей является не только немаловажным, а даже самым невыносимым то обстоятельство, когда человек, решив уже, что он освободился от скорбей и дошел до самого конца их, и потому отложив всякую заботу и попечение, опять находит новый источник бедствий. Почему диавол не погубил вместе с детьми Иова и его жену? Потому, что знал, что она окажет весьма большое содействие его козням против последнего. Если чрез жену, думал он, я изгнал Адама из рая, то тем более смогу довести до падения Иова на гноище. И смотри на злодейство: это свое изобретение он приводит в действие не тогда, когда гибли волы, ослы и верблюды, не тогда, когда был разрушен дом и дети погибли под его развалинами, - до сих пор он молчит и выжидает, наблюдая за подвижником, - но когда забил источник червей, стала отпадать гниющая кожа, и разлагающееся тело начало выделять полный страшного зловония гной, когда рука диавола истязала его мучительнее раскаленных сковород и всякого пламени, хуже всякого зверя грызла со всех сторон и пожирала его тело, когда в таком несчастии прошло много времени, и вследствие этого, как он видел, праведник жаждет освобождения и желает себе смерти, не имея возможности перевести и дыхание (если бы я мог, говорит он, наложить на себя руки, или попросить другого, чтобы он сделал мне это), - тогда он приводит ее и говорит: доколе терпиши глаголя: се, пожду время еще мало, чая надежды спасения моего "И сказала ему жена его: ты все еще тверд в непорочности твоей! похули Бога и умри". (Иов. 2:9)? Утешая и ободряя ее несбыточными надеждами, когда она докучала ему, он постоянно говорил ей: подожди еще немного, и скоро будет всему конец. Поэтому она с упреком и говорит ему: ужели и теперь ты скажешь тоже самое? Ведь много уже времени прошло, а конца этому и не видится. Потребися же от земли память, твоя, сынове твои и дщери твои, моего чрева болезни и труды, имиже вотще трудихся с болезньми, и аз скитающиися и служаще, место от места, и дом от дому преходящи (Иов. 2:9). Я не только нищенствую, но и скитаюсь, и испытываю новое и необычайное рабство, всюду бродя и нося с собой знаки несчастья, и всем выставляя напоказ свои бедствия, и, что всего прискорбнее, ожидающи солнца, когда зайдет, да почию от трудов моих и угнетающих меня болезней, яже мя ныне обдержат. Но рцы глагол некий ко Господу, и умри. Что же этот блаженный и твердейший адаманта муж? Строго взглянув на нее, - о, целомудренная и безстрастная душа! - он раньше слов, уже взглядом отразил коварные ее замыслы. Та думала вызвать потоки слез, а он, став сильнее льва и исполнившись гнева и негодования, говорит ей: "ты говоришь как одна из безумных: неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать" (Иов. 2:10)? В самом деле, за что дал их нам Бог, за что воздавая награду? Ни за что; единственно только по благости и человеколюбию. "Наг", - говорит, - "я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь" (Иов. 1:21). Итак, вообразите себе этого подвижника, представьте, что видите это гноище, и на этом гноище сидит он, золотая статуя, украшенная драгоценными камнями, и не знаю уже, как и назвать его, потому что не могу найти такого драгоценного предмета, с которым можно было бы сравнить это обагренное кровью тело, - до того во много раз блистательнее всякой драгоценности оказывалась эта плоть, и светлее солнечных лучей ее раны. В самом деле, те светят телесным очам, а эти просвещают наши душевные очи. Кто слышал, кто видел такие удивительные состязания в борьбе? В обычных боях бойцы, когда рассекут голову противникам, являются победителями и получают венцы; а этот, когда поразил тело праведника, оказался побежденным и отступил. Что случилось, диаволе? Почему ты отступаешь? Не исполнилось ли все, чего ты желал? Не уничтожил ли ты стада овец и волов, табуны лошадей и мулов? Не погубил ли всех детей, и не поразил ли все тело? Почему же ты отступил? Потому, говорит, что хотя и все исполнилось, чего я желал, но чего я больше всего желал, и ради чего все это сделал, того не достигнуто: он не изрек хулы на Бога. Для того, ведь, говорит, я все это и делал, чтобы достичь этого; а раз этого не достигнуто, мне нет уже никакой пользы от лишения имущества, погибели детей, и поражения тела; вышло даже совершенно обратное тому, чего я хотел: я только сделал врага еще славнее, сделал противника еще достохвальнее. Узнал ты теперь, сколько пользы получилось от страданий? Прекрасно, конечно, и полно здоровья было тело праведника; но оно стало гораздо досточтимее, после того как было иссечено этими язвами. Так и шерстяные ткани, хотя и до окраски хороши, но когда делаются пурпурными, приобретают необыкновенную красоту и великолепие. Если бы диавол не обнажил его, то никогда бы не узнал прекрасного состояния тела этого победителя; если бы не пронизал его тело ранами, то не просияли бы изнутри его лучи; если бы не посадил его на гноище, мы не узнали бы его богатства. Поистине, не так славен царь, сидящий на троне, как славен и знаменит был тогда этот праведник, сидя на гноище; после царского престола - смерть, а после этого гноища - царство небесное. Не для того диавол лишил его имущества, чтобы сделать бедным, а для того, чтобы заставить его извергнуть какую-нибудь хулу на Бога; равным образом, не для того поразил тело, чтобы подвергнуть его недугу, а для того, чтобы поколебать добродетель души. И несмотря на все злоухищрения, пущенные в ход диаволом, несмотря на то, что он сделал праведника из богатого бедным, - а это всем нам кажется самым ужасным бедствием, - и из многодетного бездетным, несмотря на то, что истерзал все тело его хуже палачей в судилищах (действительно не так крючки последних рвут бока попадающимся в их руки, как уста червей терзали его тело), не только изгнал его из города и дома, и прогнал бы в другой город, не сделал для него гноище и городом и домом, - несмотря на все это, не только не причинил ему никакого вреда своими кознями, а даже сделал его еще славнее. Так и ты, если кто-нибудь отнимет у тебя деньги, а ты мужественно перенесешь потерю, получишь ту же самую награду, что и расточившие свое имущество на бедных. Как при старании с нашей стороны мы и от обижающих нас получаем пользу, так, наоборот, при безпечности и от благодетельствующих нам не становимся лучше. Если Иов, потерпев столько бедствий, не получил никакого вреда, и при том потерпев не от человека, а от злейшего всех злых людей демона, то будет ли иметь оправдание кто-либо из тех, которые говорят: такой-то обидел меня и причинил вред? В самом деле, если исполненный столь великой злобы диавол, пустив в дело все свои орудия, выпустив все стрелы, и излив на дом и тело этого праведника в преизобильной мере все бедствия, какие только существуют среди людей, не причинил ему никакого вреда, а даже еще принес пользу, то как же кто-нибудь может обвинять тех или других людей, точно он потерпел вред от них, а не от себя самого? Ты удивляешься трем отрокам? Дивлюсь и я, что они попрали пещь и воспротивились тирану, говоря: "мы богам твоим служить не будем и золотому истукану, которого ты поставил, не поклонимся" (Дан. 3:18). Но для них величайшим утешением было то, что они ясно сознавали, что все страдание терпят ради Бога. Между тем этот праведник не знал, что его страдания были подвигами борьбы и состязания; иначе, если бы он знал это, он совершенно даже и не почувствовал бы случившегося с ним. В самом деле, когда он услышал: "Ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя" (Иов. 40:3)? - подумай, как он тотчас же от одного лишь слова воспрянул духом, как уничижил себя, как вменил ни во что все понесенные страдания, говоря: что еще сужусь я, будучи вразумляем и обличаем Господом, когда слышу такие слова, - я, который есть ничто? Будем же каждый подражать благочестию этого святого, зная, сколько благ произрастает от терпения. Как бы на зрелище всей вселенной стоит этот блаженный и доблестный муж, и приключившимися с ним страданиями всех убеждает мужественно переносить все, что бы ни случилось, и не падать духом ни пред какими обрушивающимися на нас бедствиями. Нет, поистине нет ни одного человеческого страдания, для которого нельзя было бы извлечь отсюда утешения; какие только ни рассеяны по всей вселенной страдания, все они в совокупности обрушились на одно тело этого праведника. Какое же будет извинение тому, кто не может с благодарностью перенести даже и части бедствий, наведенных на Иова, который терпел, как мы видим, не какую-нибудь часть, а все в совокупности бедствия всего человечества? Но такой-то, скажешь, творивший столько дел милостыни, лишился всего; другой потерял все от случившегося пожара; иные потерпели кораблекрушение и впали в бедность; некоторые, опять, подверглись несчастию и болезни, и ни от кого не получили никакой помощи. Что же из того? Вспомни о бедствиях, приключившихся с Иовом, и возблагодари Владыку, который мог воспрепятствовать этому и не воспрепятствовал. Но ты проводишь жизнь в бедности, голоде и безчисленных бедствиях? Вспомни Лазаря, который боролся с нищетой, одиночеством и другими безчисленными бедствиями; вспомни апостолов, которые проводили жизнь свою в голоде, жажде и наготе; вспомни пророков, праведников, - и ты найдешь, что все они были людьми небогатыми, не в удовольствиях проводившими жизнь, а бедными, терпевшими скорби и бедствия.
Собрав все это в своем уме, возблагодари Бога за то, что Он дал тебе такой жребий, не по ненависти, а, напротив, вследствие сильной любви к тебе; подобно тому как и тем всем попустил потерпеть столько бедствий не вследствие ненависти, а наоборот, потому именно, что сильно любил их, сделал их более славными чрез эти бедствия. В самом деле, если люди не допускают трудящимся за них уйти без награды и платы, то гораздо более Бог не захочет лишить столько потрудившихся ради Его награды за их труды. Необходимо поэтому должно быть некоторое другое время по смерти, когда они получат воздаяние за понесенные здесь труды. Я слышал, как многие говорят: такой-то скромный и смиренный человек каждый день влачится в суд каким-нибудь преступником и злодеем; другой умирает, будучи неправедно оклеветан; третей потоплен; четвертый брошен в пропасть, - и Бог все это попускает. Для чего? Для того попускает им Бог терпеть бедствия, чтобы они ввиду величия чудес и подвигов добродетели не впали скоро в гордость; для того, чтобы другие не предполагали в них чего-либо высшего человеческой природы и не сочли их богами, а не людьми; для того, чтобы сила Божия являлась побеждающей, преодолевающей и умножающей проповедь чрез изнемогающих и связанных узами; для того, чтобы больше обнаружилось их терпение, как людей, которые служат Богу не за награду, но проникнуты таким чувством любви к Нему, что даже и после стольких бедствий обнаруживают свою преданность Ему; для того, чтобы все подвергающиеся несчастиям могли иметь достаточное утешение и ободрение, взирая на них и приводя себе на память случившиеся с ними бедствия; для того, чтобы вы, когда мы убеждаем вас следовать их добродетели и каждому из вас говорим: подражай Павлу, соревнуй Петру, ввиду чрезмерной высоты их добродетелей не думали, что они обладали иной природой, и не отказывались от подражания; для того, наконец, чтобы мы, когда нужно ублажать или оплакивать кого-нибудь, знали, кого надо считать счастливым, а кого - несчастным и достойным сожаления. Если же хочешь знать, что не тот бывает сильнее, кто делает зло, а тот, кто терпеливо переносит причиняемое ему зло, то посмотри, сколько зла потерпел Иаков от Лавана, и кто же оказался сильнее: последний ли, захвативши его в свои руки, но в страхе и трепете не смевший и коснуться его, или первый, без оружия и войска оказавшийся для него страшнее тысячи царей? Не этот ли именно? Подобно тому, как ступающий на огонь себя самого обжигает, или ударяющий по адаманту себе самому причиняет боль, или бьющий по иглам себя самого окровавляет, так точно и старающийся причинить обиду другому себя же самого обижает и становится ничтожнее всякой глины. Блаженный Давид бежал некогда из отечества, подвергался опасности лишиться свободы и самой жизни, и, когда войско перешло на сторону распутного юнца - похитителя власти и отцеубийцы, блуждал в пустыне, и однако не вознегодовал, не возроптал на Бога, и не сказал: что же это такое? Бог попустил сыну восстать против отца? Если бы даже он мог в чем-нибудь справедливо обвинять меня, и тогда не должно бы этого быть; между тем он, не потерпев от меня ни малой, ни великой обиды, всюду ищет меня, желая осквернить руку свою отцовскою кровью; и Бог спокойно смотрит на это? Ничего такого не сказал он. И что еще удивительнее, когда на него, блуждавшего в пустыне и лишившегося всего, напал некто Семей, человек порочный и преступный, называя его убийцей и беззаконником и упрекая в безчисленных преступлениях, он и тогда не раздражился, и даже когда начальник войска просил у него позволения пойти и снять с Семея голову, не только не позволил этого, но и с чувством негодования сказал: "что мне и" тебе, сын Саруин? "Пусть он злословит (…), может быть, Господь призрит на уничижение мое, и воздаст мне Господь благостью за теперешнее его злословие" (2 Цар. 16:10-12). Видишь ли, как знал этот праведник, что мужественное перенесение злословия бывает поводом к большей славе? И действительно так. Когда мы, подвергаясь поношениям и безчисленным бедствиям, спокойно относимся к поносящим нас, то привлекаем к себе гораздо большее благоволение Божие. Хотел и Моисей оказать помощь одному обиженному, и из-за этого подвергся крайней опасности и лишился отечества. И Бог попустил это, чтобы ты узнал терпение святых. Если бы мы приступали к духовным подвигам, зная наперед, что не потерпим ничего худого, это не представляло бы ничего великого с нашей стороны. Это и три отрока говорили: "Бог наш, Которому мы служим, силен спасти нас от печи, раскаленной огнем, и от руки твоей, царь, избавит. Если же и не будет того, то да будет известно тебе, царь, что мы богам твоим служить не будем и золотому истукану, которого ты поставил, не поклонимся" (Дан. 3:17-18). Так и ты, когда думаешь сделать что-либо угодное Богу, предусматривай многие опасности, многие лишения, многие смерти, и когда они случатся, не удивляйся и не смущайся. "Сын мой", - говорит (Премудрый), - "если ты приступаешь служить Господу Богу, то приготовь душу твою к искушению" (Сир. 2:1). Никто, решаясь выступить на бой, не ожидает получить венец без ран. Когда, поэтому, сам ли ты сделаешь что-нибудь доброе, и получишь обратное, или увидишь, что с другим случилось то же самое, то веселись и радуйся, потому что от этого бывает тем большая польза. Итак, не ослабевай в своем усердии, не делайся леностнее, а, напротив, примись за дело еще с большею ревностью; и хотя бы диавол тысячи раз прерывал тебя, никогда не отставай. Так и апостолы, когда проповедывали, подвергаясь бичеваниям и постоянно обитая в темницах, не только после освобождения от опасностей, но и во время самых опасностей еще с большим усердием возвещали проповедь истины. Так, например, Павел в самой темнице, в самых узах оглашал и совершал таинства, равно как и в судилище делал то же самое. И посмотри, чем эта святая душа похваляется: узами, страданиями, цепями, язвами. "По влечению Духа", - говорит, - "иду в Иерусалим, не зная, что там встретится со мною; только Дух Святый по всем городам свидетельствует, говоря, что узы и скорби ждут меня" (Деян. 20:22-23). Зачем же ты идешь, если узы и скорби ждут тебя? Для того самого и иду, чтобы быть связанным ради Христа, чтобы умереть ради Него: я готов не только быть связанным, но и умереть за имя Господа моего. Что же это? Ты не стыдишься, не боишься пройти вселенную в качестве узника? Не боишься, что кто-нибудь обвинит Бога твоего в безсилии, что из-за этого кто-нибудь не придет к тебе? Не таковы, говорит, мои узы: я умею блистать и в царских чертогах: "так что узы мои", - говорит, - "сделались известными всей претории и всем прочим, и большая часть из братьев в Господе, ободрившись узами моими, начали с большею смелостью, безбоязненно проповедывать слово Божие" (Флп. 1:13-14). Видишь ли силу скорее уз, нежели воскрешения мертвых? Заключен был он в узы в Риме, и привлек еще более многочисленных последователей; заключен был в узы в Иерусалиме, и, проповедуя в узах, поразил царя и привел в страх правителя, так как, "пришел в страх", отпустил его (Деян. 24:25). В узах плыл он, и избавил от крушения, и удержал бурю; в узах на него напал страшный зверь (Деян. 28:3), и упал, не причинив ему никакого вреда. И смотри, как то же самое происходило везде и в других случаях. Подвергнут он был бичеванию, и бичеванию сильному: "дав", - говорится, - ему "много ударов", и был связан, и тоже очень крепко: "ввергнул", - говорится, - его "во внутреннюю темницу" (Деян. 16:23, 24), - и с особенною предосторожностью; и находясь в таком положении, он около полуночи, когда и самые бодрственные люди спят, пел и славословил Бога. Что может быть тверже этой души? Вспоминал он, что и отроки пели в пещи огненной. Может быть, он думал, что ничего такого сам он не потерпел. Но вот и кстати речь наша привела нас опять к другим узам, к другой темнице. Что мне делать? Хочу молчать, и не могу: нашел другую темницу, гораздо более дивную и поразительную, нежели та. Хочу прервать речь, но она не позволяет этого; не могу перестать, не могу умолчать. Слишком многое приходит мне на ум; не знаю, что сказать прежде, что потом. Прошу, поэтому, не требовать от меня порядка, потому что предметы очень близки между собою. Продолжительны были узы Павла, и потому задержали нас. Но не буду поэтому молчать. Если он в темнице и среди бичеваний не молчал, то как стану я сидеть молча, когда стоит день, и я могу говорить с полным спокойствием? Сообразно ли это со здравым смыслом? Итак, много в разных местах записано чудес Павловых, но не так вожделенны они, как его язвы; и не так в Писаниях радует он, совершая чудеса, как терпя страдания, подвергаясь бичеваниям, будучи влачим, побиваем камнями, - "побили камнями" его, - говорится, - "и вытащили за город" (Деян. 14:19), и еще: избивши его и "дав много ударов, ввергли в темницу" (Деян. 16:23). Какая похвала, какое удовольствие, какая честь, какая слава знать, что заключен в узы ради Христа. Но посмотри на чудо. И потряслась, говорится, темница связанного Павла, и "у всех узы ослабели" (Деян. 16:26). Видишь, как природа уз разрешает узы? "Темничный же страж, пробудившись и увидев, что двери темницы отворены, извлек меч и хотел умертвить себя". Что же Павел? "Возгласил громким голосом, говоря: не делай себе никакого зла, ибо все мы здесь" (ст. 27, 28). Видишь ли отсутствие у него тщеславия, гордости, и любвеобилие? Не сказал он: ради нас произошло это, а как один из узников говорит: "ибо все мы здесь". Если бы он смолчал, и громким голосом не удержал руки стражника, то последний вонзил бы нож в горло; вскричал же он потому, что заключен был во внутреннюю темницу. Ты себе самому, говорит, сделал хуже, посадив в самую глубь темницы тех, которым предстояло избавить тебя от опасности. Видишь ли человеколюбие Павла и попечительность о ближнем? Он предпочел лучше сам остаться в узах и подвергнуться опасности, чем допустить погибнуть ему. Кого не поразит сила облегавших его уз? Связавших она привела к ногам связанного и сделала их покорными ему. "Припал", - говорится, - темничный страж "к Павлу" (ст. 29): свободный от уз был у ног узника, и связавший умолял связанного освободить его от страха. Не ты ли связал его, скажи мне? Не ты ли ввергнул его во внутреннюю темницу? Не ты ли забил ноги его в колоду? Что же ты трепещешь? Что смущаешься? Что плачешь? Зачем извлек меч? Я не знал, говорит, что так велика сила узников Христовых. Что ты говоришь? Он получил власть отверзать небеса, и не мог отворить темницы? Связанных демонами освобождал он, и железо могло удержать его? Тот, кто освобождал души от уз, тело ли свое не мог бы освободить? Тот, кто одеждами своими разрешал других от душевных уз и освобождал от демонов, сам ли себя не освободил бы? Для того он сначала был связан, и после того освободил связанных, чтобы ты знал, что рабы Христовы, и будучи в узах, имеют гораздо большую силу, нежели свободные от уз. Так, ведь, гораздо блистательнее обнаруживается сила святого, когда он и связанный побеждает свободных от уз. Итак, когда он, будучи связан, освобождает не только себя, но и других узников, то какая польза в стенах, зачем нужно было заключать его во внутреннюю темницу, если он отворил и внешнюю? Но послушаем, как сам он похваляется этими самыми узами: "умоляю вас", - говорит, - "я, узник в Господе" (Еф. 4:1). И подлинно, великое и высокое достоинство, превосходнее и царства, и ипатства, и всех достоинств, быть узником ради Христа. Подлинно, нет ничего столь славного, как узник ради Христа, как цепи, облегающие эти святые руки. Это гораздо славнее и почтеннее, чем быть апостолом, быть учителем, быть евангелистом. Кто любит Христа, тот знает, что я говорю. Кто воодушевлен и горит любовью к Господу, тот знает силу уз: он предпочтет лучше быть узником ради Христа, нежели обитать на небесах. Это, пожалуй, даже славнее, чем сидеть одесную Его; это почетнее и блаженнее, чем сидеть на двенадцати престолах. Если бы кто-нибудь предложил мне все небо, или ту цепь, которою были связаны руки Павла, я предпочел бы последнюю; если бы меня поставили с горними ангелами, или с Павлом связанным, я избрал бы темницу; если бы мне предложили быть с теми силами, которые окружают престол Божий, или сделали таким же узником, я предпочел бы скорее стать таким узником, - потому что нет ничего лучше, как потерпеть какое-нибудь страдание ради Христа. Если бы кто-нибудь дал мне силу воскрешать теперь мертвых, я избрал бы не ее, а узы, - потому что нет ничего блаженнее этих уз. Желал бы я теперь быть в тех местах, где хранятся эти узы, и видеть цепи, которых боятся и трепещут демоны, и почитают ангелы. Если бы я был свободен от церковных забот, и был здоров телом, я не отказался бы совершить такое путешествие, чтобы видеть только те узы и ту темницу, где заключен был Павел. О, блаженные узы! О, блаженные руки, которые украсили те оковы, наложенные на Павла! Не так были драгоценны руки его, воздвигая хромого в Листрах, как нося на себе узы. Если бы я жил в те времена, я обнял бы их что есть сил и берег бы как зеницу ока; не перестал бы лобызать руки, удостоившиеся принять узы за Господа моего. Не так ублажаю его за то, что он восхищен был на третье небо и в рай, как за то, что он ввергнут был в темницу; не так ублажаю его за то, что он слышал неизреченные глаголы, как за то, что потерпел узы, - потому что последнее гораздо больше первого. Вожделеннее для меня пострадать за Христа, чем удостоиться чести от Христа. Такие мысли были, вероятно, и у Павла. Если Христос, говорил он, ради меня сделавшись рабом и истощив славу, не так почитал Себя в славе (когда пребывал у Отца), как когда был распинаем за меня, то чего же не должен я претерпеть? Послушай в самом деле, как Он говорит: "прославь Меня Ты, Отче" (Иоан. 17:5). Что Ты говоришь? Ты ведешься на крест вместе с разбойниками и гроборасхитителями, чтобы потерпеть смерть людей проклятых, Тебе предстоят оплевания и заушения, и Ты называешь это славой? Да, говорит; Я терплю эти страдания за возлюбленных, и справедливо почитаю их за славу. Итак, если Господь мой, возлюбив несчастных и обремененных, называет это славою, и предпочитает это славе на отеческом престоле, то тем более я должен почитать это славой. Все люди изумляются Иову за его терпение, за чистоту жизни, за свидетельство Бога о нем, за его мужественную борьбу, за дивную победу, завершившую эту борьбу; но какая адамантовая душа может показать Павлово терпение? Действительно, он проводил в таких подвигах не многие месяцы, а многие годы; не грудь земли обливая, гной стружа "Тело мое одето червями и пыльными струпами; кожа моя лопается и гноится" (Иов. 7:5), а постоянно впадая в самую мысленную пасть льва, борясь с безчисленными искушениями, терпя поношения, оплевания и поругания не от трех-четырех друзей, а от всех неверующих, выдерживая тучи искушений, то подвергаясь бичеваниям, то побиению камнями, и будучи изнуряем постоянным голодом и холодом. Но велико щедролюбие Иова? Не будем и мы возражать; но находим его настолько ниже щедролюбия Павлова, насколько душа ниже тела. То самое, что первый делал в отношении к страдавшим телесным увечьем, последний совершал в отношении к страдавшим душевным пороком; при том, первый делал это, имея несчетное число овец и волов, тогда как последний, не имея у себя ничего, кроме тела, помогал нуждающимся от самого этого тела: "нуждам моим и [нуждам] бывших при мне", - восклицает он, - "послужили руки мои сии" (Деян. 20:34). Будем же все соревновать и подражать им, чтобы получить и одинаковые с ними похвалы и награды, во Христе Иисусе Господе нашем, Которому слава во веки. Аминь.