Путешествовал ли кто-нибудь из вас, возлюбленные, когда-нибудь в Палестине? Думаю, что так. Что же? Вы, видевшие те места, засвидетельствуйте. Есть там обширная и плодоносная земля, или, вернее сказать, была, потому что теперь ее уже нет; итак, эта некогда столь богатая земля, соперничавшая со всеми странами и равнявшаяся по благосостоянию с раем Божиим, теперь пустыннее всякой пустыни. Стоят там, правда, и теперь деревья, и имеют плоды, но плоды эти служат памятником гнева Божия; стоят гранатовые яблони, и как дерево, так и плод имеют пышный вид, и человеку неведущему подают большие надежды; но если взять его в руки и разломить, то оказывается, что внутри не заключается никакого плода, а только зола и пепел. Такова вся эта страна; и деревья, и камни, и воздух, и вода подверглись такой участи. Вы видите там землю, но она не имеет ничего, свойственного настоящей земле; видите деревья и плоды, но в них нет ничего, свойственного настоящим деревьям и плодам, а только один пепел; видите воздух и воду, но они не имеют ничего общего с настоящими воздухом и водой, потому что и они превращены в пепел силою Совершившего это. Как у сожженного тела наружный образ остается в виде огня, а сущность уже не остается, так точно и в тех предметах. Ужели и это одни лишь угрозы? Ужели и это пустые звуки? Но это тяжко? А то не тяжко, когда ты говоришь, что нет геенны? Ты, не верящий, заставляешь меня говорить это; ты доводишь меня до таких речей. Если бы ты поверил словам Христа, мне не было бы нужды приводить доказательства, представляемые самой действительностью. Тот, кто излил столь великий гнев за один грех, не преклонившись ни на мольбы Авраама, ни Лота, пощадит ли нас, когда нами совершено столько грехов? Поистине, это смех, вздор, дьявольский обман и обольщение. Если же хочешь видеть, как подвергаются наказанию и люди верующие и преданные Богу, но не ведущие правой жизни, то слушай, что говорит Павел: "не станем блудодействовать, как некоторые из них блудодействовали, и в один день погибло их двадцать три тысячи" (1 Кор. 10:8). Если же блуд мог столько сделать, то чего не сделают наши грехи? Если же ты и не потерпишь казни теперь, не удивляйся. Те не знали геенны, почему и подвергались непосредственно тотчас же наказаниям, ты же, хотя бы не понес здесь никакой казни, получишь возмездие за все, в чем бы ни согрешил, там. И хотя мы совершим те же самые грехи, что и они, однако заслуживаем большего наказания, чем они. Почему? Потому, что получили большую благодать: Когда же мы и больше их, и более тяжко согрешаем, то какому не подвергнемся наказанию? Если бы мы, согрешая и оставаясь ненаказанными, не делались хуже, то Бог отпустил бы, конечно, нам наказание; но Он ясно знает, что безнаказанность наших грехов приносит нам не меньше вреда, чем и самые грехи. Поэтому Он и налагает наказание, не только для того, чтобы наказать за прошедшее, но и для того, чтобы исправить на будущее время. И что это так, послушай, что Он говорит Моисею: "оставь Меня, да воспламенится гнев Мой на них, и истреблю их" (Исх. 32:10). "Оставь Меня", - говорит, не потому, чтобы Моисей удерживал Его, - ведь последний ничего не говорил Ему, а в молчании предстоял Ему, - но желая доставить ему случай к молитве за них. Так делаем часто и мы, когда, не желая ни наказать своих слуг, совершивших достойные наказания проступки, ни освободить их от страха наказания, внушаем друзьям вырвать их из наших рук, чтобы таким образом и страх у них остался в полной силе, и они избежали наших побоев. Подобного рода случай был, как можно видеть, и с Ионой. "И было", - говорится, - "слово Господне к Ионе" пророку: "встань, иди в Ниневию, город великий, и проповедуй в нем: "еще три дня (синод. пер. – "сорок дней") и Ниневия будет разрушена". Услышав же "Иона, чтобы бежать в Фарсис от лица Господня, и пришел в Иоппию" (Ион. 1:1-3; 3:4). Куда бежишь ты, человек? Бежишь от Господа, скажи мне? Но подожди немного, и ты на опыте узнаешь, что не можешь избежать рук даже и рабского моря. В самом деле, не успел он взойти на корабль, как то подняло волны и стало вздыматься на громадную высоту. И подобно тому, как верная какая-нибудь служанка, найдя беглого сораба, укравшего что-нибудь из господского имущества, причиняет принявшим его тысячи хлопот, пока не получит его обратно, так точно и море, найдя и признав своего сораба, доставляет тысячи безпокойств пловцам, волнуясь, шумя, и не к суду привлекая их, а угрожая потопить корабль вместе с людьми, если они не отдадут ему сораба. Тогда, - говорится, - "стали бросать в море кладь с корабля" (Ион. 1:5); но корабль не облегчался, потому что вся тяжесть оставалась еще на нем, именно тело пророка, этот тяжкий груз, не по природе самого тела, а по причине тяжести греха. Действительно, нет ничего столь тяжкого и неудобоносимого, как грех и преслушание. II подобно тому как на суде, хотя бы и обвинители были налицо, и свидетели присутствовали, и доказательства преступления были приведены, судьи не раньше выносят приговор, пока сам подсудимый не сознается в своем преступлении, так точно обстояло дело и у пловцов с пророком. "Бросили",- говорится, - "жребии" (ст. 7), и жребий подверг наконец виновного приговору. Но пловцы и тогда не потопили его; нет, несмотря на такое смятение и охватывавший их страх, несмотря на то, что море не давало им ни минуты покоя, неистовствовало, шумело и вздымало на них волну за волной, они, как будто наслаждаясь полной тишиной, учинили даже судилище на корабле, предоставили ему слово, дали возможность защищать себя, и все с точностью исследовали, как будто им предстояло дать кому-нибудь ответ за свое решение; и не взирая на то, что и море требовало его, и жребий уличил его, и сам он сознался в преступлении, не произносят приговора. Откуда же явилась такая осторожность? От домостроительства Божия. Бог изволил совершиться этому, чтобы научить чрез это пророка быть человеколюбивым и кротким. Подражай пловцам, людям невежественным и несмысленным, - как бы так взывает Он к нему, - они не презирают даже и одной души, не пренебрегают даже и одного твоего тела, а ты, насколько это от тебя зависело, предал целый город, имеющий столько тысяч жителей; они, даже найдя виновника приключившихся с ними бедствий, не спешат произнести осуждающий приговор, а ты, не имея никакого повода в чем-либо обвинять ниневитян, потопил и погубил их. Но большинство людей к своим собственным погрешностям относятся снисходительно, а чужие осуждают. И многие часто говорят, что государственные и общественные дела идут худо, и в качестве причины указывают на неразумие правительства; я же говорю, что не неразумие правящих лиц, а наш грех служит тому причиной: он именно все расстроил, он довел до всех этих зол, не из другого чего разлился над нами этот рой бедствий. Поэтому, будь начальник хоть Авраамом, хоть Моисеем, хоть Давидом, хоть мудрейшим Соломоном, или грешнейшим из всех людей, но если мы настроены худо, причина к бедствиям остается безразлична. Получать начальников по сердцу нашему - это значит не что иное, как то, что мы наперед согрешили, и потому нашли такого начальника. Но если начальник будет даже весьма праведен, так праведен, что достигнет добродетели Моисея, одна его праведность не в состоянии будет покрыть несметных согрешений подчиненных. Наоборот, если хотите, я покажу вам, как грех даже одного часто пересиливает неповинность добрых граждан. Иисус Навин некогда приступил к Иерихону, и, производя новую дивную осаду, когда стены готовы уже были пасть, говорит народу: "город будет под заклятием, и все, что в нем, Господу". Итак, "берегитесь заклятого, чтоб и самим не подвергнуться заклятию, если возьмете что-нибудь из заклятого", и потребит нас Бог. (Ис. Нав. 6:16, 17). Что же затем? Пали стены, и город оказался в руках осаждавших. И вот, когда весь народ соблюдал это приказание, преступление одного возбудило гнев Божий на весь народ. "Сыны Израилевы сделали преступление [и взяли] из заклятого" (Ис. Нав.7:1). И однако согрешивший был один, именно Ахар; как же согрешили "сыны Израилевы"? "И гнев", - говорится, - "Господень возгорелся на сынов Израиля. Иисус из Иерихона послал людей в Гай (…). Итак пошло туда из народа около трех тысяч человек, но они обратились в бегство от жителей Гайских; жители Гайские убили из них до тридцати шести человек" (ст. 1, 2, 4, 5). Смотри на взыскание за один грех, смотри на неумолимую казнь; один согрешил, а на весь народ напала смерть и бедствия. Что же это, добролюбивый Господи? Ты един праведен, и правы судьбы Твои; Ты каждому воздаешь суд сообразно делам его; Ты сказал, Человеколюбец, что каждый умрет в собственном своем грехе, и один не будет подвергаться наказанию за другого; итак, что же это за праведный Твой суд? Достохвальны все дела Твои, Господи, и свыше всякой меры достохвальны; и устрояются на пользу нам; почему же Ты за грех одного навёл казнь на других? Грех, - отвечает Он, - есть некая зараза; пусть же чрез наказание, наложенное на всех, он будет выставлен на позор, чтобы не заразил всех. Видишь, как грех одного принес наказание всему народу? Посмотри затем и на позорную и несчастную смерть преступника. "Иисус и все Израильтяне с ним взяли Ахана, сына Зарина, и серебро, и одежду, и слиток золота, и сыновей его и дочерей его, и волов его и ослов его, и овец его и шатер его, и все, что у него [было], и вывели их на долину Ахор (…) И побили его все Израильтяне камнями" (ст. 24, 25). Итак, не будем самонадеянны, если Бог долготерпеливо сносит причиняемые Ему оскорбления, но поэтому-то самому именно и будем особенно сокрушаться. У людей, когда кто-нибудь, будучи ударен в правую щеку, подставляет и левую, то этим отмщает гораздо сильнее, чем если бы он нанес сам тысячи ударов, или когда, будучи злословим, не только не злословит сам, но и благословляет, то этим наносит обидчику более тяжкий удар, чем если бы осыпал его безчисленными ругательствами; если же у людей бывает так, то гораздо более у Бога: те, кто постоянно грешат и не терпят никакого зла, должны бояться, потому что на главу их собирается несказанное мщение. Для согрешающего зло не в том, что он подвергается наказанию, а в том, если он, оставаясь таковым, не терпит наказания; подобно тому как для больного зло - не лечиться. Когда наши добрые дела малы и ничтожны, а бремя грехов велико, и мы при этом наслаждаемся здесь счастьем и не испытываем ничего худого, то мы отойдем отсюда совершенно нагими и лишенными награды даже и за добрые дела, как получившие уже все здесь; наоборот, когда наши добродетели велики и многочисленны, а грехи малы и ничтожны, и вдобавок к тому мы потерпим какое-нибудь зло, и очистимся здесь даже и от малых грехов, то получим полное и совершенное воздаяние за добрые дела в той жизни. Итак, не наказание будем считать тяжким бедствием, когда мы согрешаем, а отсутствие наказания. Если бы даже Бог не наказывал нас, то мы сами должны были бы подвергнуть себя наказанию, как оказавшихся столь неблагодарными к своему благодетелю. Сказать ли нечто странное и удивительное? Кто имеет ум и любит Господа, как должно любить, для того бывает больше утешения, если он подвергается наказанию после того, как прогневит столь милосердого, нежели в том случае, когда он не терпит наказания. Обидевший нежно любимого тогда ведь только и находит успокоение, когда подвергнется наказанию и как-нибудь пострадает. Не видите ли, как потерявшие своих детей и бьют себя в грудь, и рвут волосы по этому поводу, так как подвергать себя мучению за любимых доставляет утешение. Если же в том случае, когда мы не причинили любимым ничего худого, страдание за то, что те потерпели, приносит нам утешение, то когда мы сами причиняем огорчение и оскорбление, не гораздо ли более доставит нам успокоения, если мы потерпим наказание (здесь) и не подвергнемся (вечному) мучению? Это для всякого очевидно. Для сколько-нибудь любящих не то тяжко, чтобы потерпеть какую-нибудь неприятность за то, что они огорчили любимого, а прежде всего самое огорчение, причиненное любимому. И если последний, будучи разгневан, не накажет любящего его, то доставит ему большое мучение, а если подвергнет наказанию, то даст большее утешение. Если кто любит Христа, как должно любить, то не захочет даже и при Его соизволении оставаться без наказания, потому что прогневавший Его испытывает величайшее наказание. Нет, подлинно нет никого, будь то отец, или мать, или друг, или кто бы то ни было, кто так возлюбил бы нас, как сотворивший нас Бог. Если же ты укажешь мне на печали, скорби и бедствия в жизни, то подумай, сколько раз каждый день ты оскорбляешь Его, и ты уже не будешь удивляться, хотя бы тебя постигли даже большие бедствия; напротив, когда будешь пользоваться каким-либо благом, тогда будешь и удивляться и изумляться. Теперь же постигающие нас бедствия мы видим, а тех оскорблений, которые мы ежедневно наносим Ему, не видим, - почему и приходим в смущение; между тем, если бы мы точно сосчитали наши грехи в течение хотя бы только одного дня, то хорошо узнали бы, каких зол достойны мы. Оттого вкрадываются к нам тяжкие грехи, что не получают надлежащего исправления грехи меньшие; оттого внезапные перемены и падения; оттого постоянные преждевременные смерти, что мы так высоко думаем о себе, как будто мы уже достигли самого неба, грабим, как будто не предполагая никогда умереть, и предаемся корыстолюбию, как будто нам не предстоит дать никакого ответа; и ни слово Божие, ни сама действительность не вразумляет нас, но все напрасно, и ничто не разбивает нашей очерствелости. Никто не презирает земных благ; никто не взирает на небо; но подобно тому как свиньи смотрят вниз, нагибаясь к чреву и валяясь в грязи, так и большинство людей, оскверняя себя пагубнейшим навозом, не чувствуют этого. Лучше ведь замарать себя нечистотами, чем грехами. Замаравший себя нечистотами живо может вымыться и стать таким же, как и человек, никогда не попадавший в такую грязь; тот же, кто впал в ров греха, получает осквернение, которое не водою смывается, а требует долговременного и усердного покаяния, и более обильных и горячих слез, стенаний и рыданий, чем по самым дорогим нашим умершим. Подобно тому, как нет никакой пользы тому, кто облечен в царскую порфиру и носит оружие, а не имеет ни одного подданного, и всякий желающий может поносить и оскорблять его, так точно нет никакого приобретения и для христианина, если он имеет веру и дар, полученный в крещении, а является игрушкой для всех страстей. Напротив, как тот не только ничего не приобретет для своей чести от царской одежды, но и эту последнюю обесчестит собственным позором, так точно и верующий, живя порочною жизнью, не только не будет за это достоуважаем, но и будет тем более смешон. Итак, не будем позорить нашей жизни, не будем жить жизнью, смеха достойной; не будем осквернять тела блудом. В самом деле, как сможешь ты войти в церковь после общения с блудницами? Как ты будешь простирать к небу руки, которыми обнимал блудницу? Как сможешь двинуть языком и молиться теми устами, которыми целовал блудницу? Какими глазами будешь смотреть ты на почтеннейших друзей своих, взирающих на это? Да что я говорю - друзей? Хотя бы и никто не знал о том, ты сам себя прежде всех принужден будешь стыдиться и краснеть, и больше всех чувствовать отвращение к своему телу. Если бы было не так, то зачем ты после этого греха бежишь в баню? Не потому ли, что считаешь себя нечистым хуже всякой грязи? Так какой же приговор, думаешь ты, произнесет Бог, когда ты сам, согрешивший, имеешь такое мнение о своем поступке? Итак, если бы это была нечистота телесная, то ты мог бы, как и следует, очищать себя омовением в бане; но так как ты загрязнил и сделал нечистой всю душу, то ищи такого очистительного средства, которое могло бы смыть ее скверну; а если мы не сделаем этого, то, хотя бы исходили все речные источники, мы не в состоянии будем удалить далее и малейшей части этого греха: Если бы в сундук, где лежали господские одежды, какой-нибудь слуга положил грязную рабскую одежду, кишащую вшами, то, скажи мне, снес ли бы ты спокойно такое безчестие? Равным образом, если бы в золотой сосуд, обычно содержавший всегда благовонные масла, кто-нибудь налил испражнений и нечистот, то не побил ли бы ты даже совершившего такой проступок? Итак, о сундуках, сосудах и одеждах мы обнаруживаем такую заботливость, а душу нашу будем считать ничтожнее всего этого, и туда, где излияно было духовное миро, будем ввергать дьявольские прелести, сатанинские речи, и распутные песни? И как Бог стерпит это, скажи мне? Когда ты, развращенный театральным зрелищем, и став врагом всякого целомудрия, по возвращении оттуда увидишь свою жену, то непременно будешь смотреть на нее с отвращением, какова бы она ни была. Плененный распутным зрелищем, ты безчестишь, оскорбляешь и осыпаешь тысячами ругательных слов чистую и пристойную подругу всей твоей жизни; и будучи всецело поглощен гнусным и нечистым пожеланием, слыша в душе своей еще раздающийся звук голоса, вспоминая и вид, и взгляд, и движенья, и все позы блудницы, от которой получил рану, ни на что уже в доме не смотришь с удовольствием. Как находящиеся в состоянии опьянения и страдающие головной болью носятся без всякого соображенья в разные стороны, и что бы перед ними ни было, ров ли, или пропасть, падают туда, не принимая никаких мер предосторожности, так точно и пристрастившиеся к греху, будучи одержимы греховным пожеланием как бы тяжким опьянением, не знают, что делают, и не помышляют ни о чем ни настоящем, ни будущем.
Таково свойство греха: после того, как он сделан и доведен до самого конца, он причиняет родившей его душе муки, в противоположность законам нашего рожденья. Мы, как только родимся, так и прекращаем муки; грех же, лишь только родится, начинает терзать мученьями породивший его ум. Во время совершения греха, будучи упоены удовольствием, мы не так это чувствуем; но когда он совершен и кончен, и все удовольствие пройдет, тогда-то именно и проникает в душу острое жало раскаянья. И во время совершения греха, и прежде совершения, и после совершения наша совесть является суровым обличителем. Грешащие, - так обычно бывает с ними, - ко всему относятся с подозрениями, боятся теней, пугаются всякого шума, и про всякого думают, что он идет за ними; многих видят часто спешащих на другие дела, и думают, что те идут за ними; и когда другие говорят между собою о других предметах, они, сознавая за собой грех, думают, что те говорят про них. Таково свойство греха: он выдает согрешившего, без всякого обличителя, осуждает без всякого обвинителя, и делает его пугливым и трусливым. Совершенно наоборот правда. Слушай как о трусости грешника, так и о дерзновении праведника. "Нечестивый", - говорится, - "бежит, когда никто не гонится [за ним]" (Притч. 28:1). Почему бежит он, когда никто не гонится за ним? Гонящий находится в нем самом; это - обличающая совесть, и он носит его всюду вместе с собой; и как от себя самого он не может убежать, так и от гонящего его внутри его. Совершенно не так праведник, - а как? "Праведник смел, как лев". Таков был Илия: он видит царя, идущего к нему, и когда последний сказал: для чего ты развращаешь Израиля? "не я смущаю Израиля, а ты и дом отца твоего" (3 Цар. 18:17-18). Поистине, праведник смел, как лев. Он восстал на царя, как лев на какую-нибудь ничтожную собачонку. Правда, тот облечен был в порфиру; но этот имел милоть, которая была почтеннее той порфиры. В самом деле, та порфира породила тяжкий голод, между тем как эта милоть прекратила бедствия; она разделила Иордан, она сделала Елисея сугубым Илиею (4 Цар. 2). Итак, что оскверняющиеся блудом считают себя нечистыми, это я весьма хвалю и одобряю; а что они прибегают не к надлежащему средству очищения, за это упрекаю и порицаю. Лучше, конечно, совсем не быть знакомым с этим гнусным грехом; но если уже кто поскользнулся как-нибудь, то пусть употребляет наперед такие средства, которые могут устранить самую сущность греха, обещавшись никогда уже впредь не впадать в этот грех; а если мы, согрешая, хотя и осуждаем совершенный грех, но опять принимаемся за то же, то нам не будет никакой пользы от очищений. Тот, кто омывается и снова затем валяется в той же самой грязи, равно как и тот, кто разрушает, что построил, и строит, чтобы опять разрушить, не получает ничего, кроме напрасных трудов и мучений. Если мы каждый день будем грешить и ранить нашу душу, но никогда не замечать этого, то, подобно тому как люди, получающее постоянно раны и не обращающие на них внимания, причиняют себе воспаление и смерть, и мы вследствие постоянной такой безчувственности навлечем на себя неотвратимую кару. Подлинно, ничто так не губит человека, как потеря страха Божия; равно как, наоборот, ничто так не спасает, как обращение взоров сюда. В самом деле, если мы, имея пред глазами человека, иногда не так скоро решаемся на грехи, и, стыдясь благопристойных слуг, не делаем ничего постыдного, то подумай, какой надежной охраной будем мы пользоваться, имея пред глазами Бога. Итак, самое лучшее - совсем не грешить; ниже этого - греша, сознавать свои грехи и исправляться. Если же у нас не будет и этого, то как мы будем умолять Бога и просить об оставлении согрешений, раз мы не обращаем на них никакого внимания? Когда сам ты, совершив грех, не хочешь сознать даже того самого, что ты согрешил, то о каких же грехах ты станешь умолять Бога? О тех, которых не знаешь? И как ты познаешь величие благодеяния? Тяжкое зло - делать дела постыдные; но когда делающий их стыдится, это уже наполовину зло; когда же кто-нибудь еще и похваляется ими, это уже крайнее безчувствие. Кто после совершения греха осуждает грех, тот со временем может опять восстать; но кто хвалит порок, тот лишил уже себя врачества покаяния. Итак, подобно тому, как не только делающие дурные дела, но и похваляющие последних подвергаются вместе с ними тому же самому, или даже еще более тяжкому наказанию, так точно и те, кто хвалит и высоко почитает людей добродетельных, являются соучастниками уготованных последним венцов. Итак, если ты, греша, не скорбишь, не почитай поэтому грех маловажным, но поэтому-то самому особенно и стенай, что ты не чувствуешь скорби о грехах. Не оттого, ведь, происходит это, что грех не уязвляет, а оттого, что согрешающая душа безчувственна. Если тот, кто не скорбит о грехах других людей, достоин осуждения, то заслуживает ли какого-нибудь извинения тот, кто относится безчувственно и пренебрежительно к своим собственным грехам? Если Павел пренебрегает собственной пользой, чтобы обрести спасение других, то какого наказания не достойны будем мы, когда не хотим отказаться даже от собственного вреда, чтобы приобрести пользу других, но с радостью губим вместе с собою и других, тогда как можно спасти и себя и других. Для того даны крылья птицам, чтобы избегать сетей; для того дан разум людям, чтобы они избегали грехов. Но ты говоришь, что не знаешь грехов. Но согласимо ли это со здравым смыслом? Если относительно чужих грехов ты и законы пишешь, и наказания определяешь, и являешься строгим судией, то какое же оправдание можешь ты иметь в своих собственных грехах, говоря, что ты не знаешь, что нужно делать? Совершил прелюбодеяние и ты, и другой; почему же ты того наказываешь, а себя считаешь заслуживающим прощения? Если ты знал, что прелюбодеяние не есть преступление, то не следовало наказывать и другого; если же другого ты наказываешь, а себя считаешь неподлежащим наказанию, то согласимо ли с разумом - за одни и те же грехи не налагать одних и тех же наказаний? Тем же самым судом, говорится, который ты произносишь над другим, осудит и тебя Бог. И слушай, что говорит Павел: "Неужели думаешь ты, человек, что избежишь суда Божия, осуждая делающих такие [дела] и (сам) делая то же" (Рим. 2:3)? Своего суда не избежал ты, и избежишь суда Божия? Мыслимо ли это? Не одно, ведь, и то же - просто ли согрешить, или, наказав другого за грех, впадать опять в тот же самый грех. Если ты наказываешь совершившего меньшие грехи, хотя должен сам стыдиться, то как же Бог не осудит и не накажет тем более тебя, совершившего более тяжкие грехи и осужденного уже собственною своею совестью, - Бог, Которому при том же не за что стыдиться? Если же ты скажешь, что знаешь, что достоин наказания, но не придаешь этому никакого значения ввиду долготерпения Божия, и остаешься спокойным ввиду того, что не подвергаешься тотчас же наказанию, то, наоборот, поэтому-то тебе и следовало бы бояться и трепетать. Из того обстоятельства, что ты еще не потерпел наказания, следует не то, что ты не потерпишь наказания, а то, что потерпишь более тяжкое, если останешься без исправления. Если кто-нибудь совершит тяжкий грех, но сделает его тайно и никого не соблазнит, то подвергнется меньшему наказанию, нежели тот, кто совершит более легкие грехи, но открыто, и соблазнит многих. Человек ничтожный и отверженный, если и поскользнется и падет, приносит обществу не столь великий вред; но кто с великою славою стоит, как бы на какой высоте, на самом верху добродетели, кто всем известен и явен, кому все удивляются, тот, если падет от искушения, причиняет великое разрушение и вред, не только потому, что он сам пал с высоты, но и потому, что делает более безпечными многих из тех, кто смотрит на него. И подобно тому, как для тела не велик вред, когда поврежден какой-нибудь неважный член, но когда потеряны глаза или повреждена голова, все тело делается безполезным, так точно можно сказать и относительно достигших высокой степени добродетели: когда они померкнут, когда запятнают себя каким-нибудь поношением, то приносят общий и тягчайший вред остальному телу. Итак, не бойся козней судьи, а убойся силы греха. Человек не повредит тебе, если ты сам не причинишь себе вреда. Если ты чист от греха, то, хотя бы тысячи мечей висели над твоей головой, Бог избавит тебя; а если за тобой есть грех, то, хотя бы ты был в раю, будешь извержен из него. Адам был в раю, и пал; Иов был на гноище, и был увенчан. Какую пользу принес первому рай? Какой вред причинило последнему гноище? Тому никто не строил козней, и он пал; против этого злоумышлял диавол, и он оказался победителем. Не отнял ли последний у него имущества? Но благочестия его не лишил. Не похитил ли его детей? Но веры его не поколебал. Не растерзал ли его тела? Но сокровища не нашел. Соблюдайте этот закон, со слезами умоляю вас, обнимая колена ваши, если не руками, то мысленно, - соблюдайте этот закон, и никто никогда не будет в состоянии причинить вам зло. Видите царя и пророка - разумею Давида, - как он сражается, падает, восстает и побеждает? Видите, как налегает грех и закалается чрез покаяние? Посмотрите, как он, и после того как получил благодать Духа, приобрел дерзновение у Бога, после множества подвигов добродетели, после стольких трофеев, возглашает: "Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей" (Пс. 50:3). Ты сказал: "великой"; скажи же, сколь великой. Что велика, это знаю; но измерить или постичь не могу; я стою пред морем человеколюбия Господа моего. Но что ты говоришь, скажи мне? Ты слышал, как пророк сказал: "и Господь снял [с тебя] грех твой" (2 Цар. 12:13). Чего же еще ты ищешь? Не того, говорит, только ищу, но и красоты моей ищу, дерзновения моего ищу. "Многократно омой меня от беззакония моего" (Пс. 50:4). Видишь, чего он ищет? Ищет еще большего блеска и еще большей чистоты. Но что же даешь ты, Давид, когда ищешь этого? Что даю? "Ибо беззакония мои я сознаю" (ст. 5). Это даешь? Но какой же человек не сознает своего греха? Нет, говорит: сколько есть людей, которые грешат, и нисколько не сознают за собой вины; сколько есть людей, которые угнетают своих ближних, и не печалятся о том. Но я "беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною" (ст. 5). О, благородная душа! Не предал он забвению свой грех, но, когда он и прощен был ему, написал его, как бы на какой картине, на своей совести. И смотри, что отсюда происходит. Если ты будешь помнить о своем грехе, Бог не вспомнит о нем; если же ты забудешь, Бог вспомнит о нем. Ты сделал какое-нибудь злое дело? Помни о нем, чтобы Владыка твой забыл о нем. Сделал доброе дело? Забудь, чтобы Владыка твой помянул о нем, потому что ты сам не так скажешь о своих добрых делах, как Он. А как, слушай. Если ты дашь бедному, то, когда тебя опрашивают, ты говоришь: видел бедняка голодным, и накормил его. А Владыка твой скажет не так; а как? Видели вы Меня алчущим и напитали. Итак, когда ты согрешишь, не жди обличения со стороны другого, но прежде, чем будешь обличен, сам осуди свой поступок, - потому что, если другой обличит тебя, твое исправление является добрым делом не твоего исповедания, а обличения другого. Исповедаться значит не то, чтобы осудить себя после обличений, а то, чтобы наперед самому осудить себя, не ожидая обличений со стороны других. Так, например, Петр после тяжкого своего отречения, так как тотчас же сознал свой грех, и без всякого обличителя, и поведал свое прегрешение, и горько восплакал, так смыл с себя это отречение, что сделался даже первым среди апостолов, которому вверена была вся вселенная. Если иерей получил власть отпускать грехи против Бога, то гораздо более может опять и изгладить грехи, совершенные против человека. И иерей есть начальник, и при том начальник, заслуживающий большего почета, нежели царь. Священные законы самую царскую главу подчинили руке иерея; и когда бывает нужно какое-либо благо свыше, обычно обращается царь к иерею, а не иерей к царю. Бог для того не ангелов низвел с неба и сделал учителями человеческого рода, чтобы они, вследствие превосходства своей природы и неведения человеческой немощи не делали нам слишком суровых прещений, но дал в качестве учителей и иереев смертных людей, людей, подверженных немощи, чтобы самое то обстоятельство, что и говорящий и слушающие подлежат одинаковой ответственности, служило уздой для языка говорящего, не дозволяя ему делать обличение сверх меры. Для чего же я это сказал? Для того, чтобы вы не говорили, что ты-де, будучи чист от грехов и свободен от скорби, бывающей после обличения, с великой силой наносишь нам слишком тяжкое сечение. Я первый чувствую скорбь, потому что и сам повинен в грехах. "Все мы находимся под эпитимиями", и никто не "может сказать: `я очистил мое сердце'" (Сир. 8:6, и Притч. 20:9). Таким образом, не о чужих мудрствуя бедствиях, и не по какому-нибудь жестокосердечию, делаю я обличения, а по великой заботливости. У тех, кто лечит тела, бывает так, что наносящий сечение сам нисколько его не чувствует, а раздирается от болей один только тот, кому производится сечение; у врачующих же души дело обстоит не так, - если только я не ошибаюсь, судя по себе о других, - а сам говорящий первый испытывает боль, когда порицает других. Поистине, не так чувствуем мы скорбь, будучи обличаемы другими, как обличая других за грехи, в которых повинны сами. Желаете знать, сколь полезное дело помнить о своих грехах? Когда дело идет о трате денег, то мы, лишь только встанем с постели, прежде чем выйти на рынок, или приняться за какие-нибудь домашние или общественные дела, призываем слугу и требуем от него отчета в издержках, чтобы видеть, что потрачено худо, что правильно, и сколько осталось; и если видим, что остается немного, всячески придумываем источники доходов, чтобы по неосмотрительности не погибнуть с голоду. То же самое будем делать и относительно наших поступков: призвав свою совесть, потребуем у нее отчета в словах, в делах, в помышлениях; исследуем, что употреблено на пользу, что во вред нам; какое слово потрачено худо, на брань, на сквернословие, на оскорбления; какой помысл побудил глаз к любострастию; какое слово перешло на погибель нашу в дело, при посредстве ли рук, или языка, или даже глаз; и постараемся отстать от безполезной траты, а вместо уже худо истраченного собрать иные приобретения: вместо напрасно произнесенных слов - молитвы, вместо бывших невоздержных взглядов - милостыню, пост. Если мы будем тратить безполезно, и не станем ни отлагать, ни собирать себе ничего доброго, то, дойдя до крайней бедности, доведем себя, сами того не замечая, до вечного геенского наказания. Насколько же лучше променять временное сокрушение и плач на вечные блага и радость, не имеющую конца, нежели, проведя в веселии эту краткую и временную жизнь, отойти в ту жизнь на вечные мучения? Если Павел, столь великий и доблестный муж, обтекавший как бы на крыльях всю вселенную, ставший выше телесных нужд и удостоившийся слышать неизреченные глаголы, которых до сегодня не слышал никто другой, писал: "усмиряю и порабощаю тело мое, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным" (1 Кор. 9:27), то что же можем сказать мы, которые отягощены бременем грехов, и при том обнаруживаем великую безпечность? Разве эта брань когда-нибудь прерывается? Нужно всегда бодрствовать и трезвиться и никогда не чувствовать себя в безопасности, потому что нет и определенного времени для нападения того, кто враждует против нас.