Желаете ли сегодня, возлюбленные, чтобы мы, оставив великие и дивные дела Павла, представили то, что некоторым кажется заслуживающим некоторого порицания? Мы увидим, что и последнее не меньше первых делает его славным и великим. Что же в нем заслуживает порицания? Видели некогда, говорят, как он страшился побоев. Действительно видели, когда били его ремнями, и не только тогда, но и в другом месте, у порфиропродательницы, когда он даже защищался пред теми, которые хотели вывести его; поступая так, он имел не иную какую-нибудь цель, как доставить себе безопасность, и чтобы опять не подвергнуться тому же. Что же скажем мы? То, что ничто не показывает его так великим и дивным, как это сказанное, потому что имея как будто такую душу, не дерзкую и не отчаянную, и тело, столь чувствительное к ударам и трепещущее побоев, он не менее бестелесных сил презирал все, кажущееся страшным, когда требовало этого время. Итак, когда ты видишь его перед ударами предающимся. страху, то припомни те слова, которыми он превзошел небеса и соревновал ангелам: "Кто отлучит нас, говорил он, от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или опасность, или меч?" (Рим.8:35)? Припомни те слова, которыми он выражает ничтожество подобных бедствий: "Ибо кратковременное, говорит, легкое страдание наше производит в безмерном преизбытке вечную славу, когда мы смотрим не на видимое, но на невидимое" (2Кор.4:17-18). Присовокупи к тому ежедневные скорби, смерти каждый день, и, представив это, удивляйся Павлу, и сам не предавайся отчаянию. Эта самая видимая слабость природы служит величайшим доказательством его добродетели, когда он оказался таким, не быв чуждым многих нужд. Так как чрезмерность опасностей могла многим внушить мнение и, может быть, расположила бы подозревать, будто он был выше людей и потому сделался таким, то и попущено было ему страдать, дабы ты знал, что по природе ои был один из многих, а по ревности стал не только выше многих, но и одним из ангелов. С такой душой и с таким телом он переносил тысячи смертей и презирал настоящее и будущее, почему и произнес эти великие и для многих невероятные слова: "я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти" (Рим.9:3). Возможно в самом деле, если только мы захотим, победить всякую природную немощь силой хотения, и нет ни одной из заповедей Христовых, которой невозможно было бы исполнить людям, потому что если мы окажем такую ревность, какую можем иметь, то и Бог подаст нам великую помощь, и таким образом мы останемся непобедимы для всех случающихся бедствий. Не страх побоев достоин осуждения, а совершение из-за страха побоев чего-нибудь недостойного благочестия, так что боязнь побоев делает непобедимого в подвигах более достойным удивления, сравнительно с тем, кто не боится их. Чрез это более просиявает сила хотения, потому что страшиться побоев свойственно природе, а не делать ничего непристойного из боязни побоев свойственно воле, исправляющей этот недостаток природы и преодолевающей немощь ее. Так и скорбеть не предосудительно, но предосудительно от скорби говорить илн делать что-нибудь неугодное Богу. Если бы я сказал, что Павел не был человеком, то ты справедливо мог бы указать мне на недостатки его природы, чтобы этим обличить мою речь; если же я говорю и утверждаю, что он был человек и ничем не выше нас по природе, но сделался выше по воле, то напрасно ты представляешь мне это, или – лучше – не напрасно, а в пользу Павла. В самом деле, этим ты показываешь, каков он был, если, имея такую природу, мог совершать то, что выше природы; и не только его превозносишь, но и заграждаешь уста нерадивым, не позволяя им ссылаться на насилие природы, а направляя их к упражнению воли.
Но, скажут, (Павел) страшился некогда смерти? Так; но и это зависело от природы; и однако тот самый, который боялся смерти, говорил: "Ибо мы, находясь в этой хижине[1], воздыхаем под бременем" (2Кор.5:4); и еще: "мы сами в себе стенаем" (Рим.8:23). Видишь ли, как он противопоставлял природной немощи силу воли? Так и многие мученики, будучи ведомы на смерть, часто бледнели и исполнялись страха и трепета; но потому особенно они и удивительны, что; страшась смерти, не избегали смерти ради Иисуса. Так и Павел, боясь смерти, не отказывается даже от геенны из любви к Иисусу, и, страшась кончины, желает отрешиться (от тела). И не один он был таков, но и верховный из апостолов, часто говоривший, что он готов отдать душу, весьма страшился смерти. Послушай, что об этом говорит ему Христос: "а когда состаришься, препояшут тебя, и поведут, куда не хочешь" (Ин.21:18), выражая немощь природы, не воли. Природа оказывает свое действие (над нами) и против нашей воли, и преодолеть ее немощи невозможно даже и весьма желающему и старающемуся об этом; но отсюда мы не получаем никакого вреда, а еще делаемся более удивительными. Что за вина – бояться смерти? и не похвально ли – страшась смерти, не делать из страха ничего недостойного свободного человека? Не в том вина, чтобы иметь природу с недостатками, а в том, чтобы раболепствовать этим недостаткам, так что побеждающий немощь ее силой воли велик и достоин удивления: этим он показывает, какова сила воли, и заграждает уста тем, которые говорят: для чего мы не сотворены добрыми по природе? Какое различие – быть таким по природе. или по воле? И последнее не лучше ли первого? Во столько лучше, сколько доставляет венцов и светлой славы. Но действие природы твердо? А если ты постараешься иметь мужественную волю, то последняя будет тверже первой. Разве ты не видишь в телах мучеников, рассекаемых мечами, как природа уступала железу, а воля не уступала ему и не посрамлялась? Не видишь ли, скажи мне, в Аврааме, как воля победила природу, когда ему повелено было принести в жертву сына, и как первая явилась могущественнее последней? Не видишь ли, как то же самое случилось с тремя отроками? Не слышишь ли и мирскую пословицу, которая говорит, что воля от привычки делается второй природой? А я сказал бы, что и первой, как видно из вышесказанного. Видишь ли, что можно иметь и свойственную природе крепость, если воля будет мужественна и бодра, и что большей заслуживает похвалы тот, кто избрал и захотел быть, а не по принуждению стал добрым? Это – добро по преимуществу. Посему, когда Павел говорит: "умерщвляю тело мое и порабощаю" (1Кор.9:27), тогда особенно я восхваляю его, видя, что он не без труда исполнял добродетели, и потому легкость (этого дела) у него не может служить предлогом к лености для живущих после него. И когда еще он говорит: "я распят для мира" (Гал.6:14), то я увенчиваю его волю. Возможно, подлинно возможно ревности воли соперничать с силой природы. Если мы представим (Павла), этот самый столб добродетели, то найдем, что добру, приобретенному им по воле, он старался сообщить крепость природы. Так, он чувствовал боль, когда подвергался ударам, но презирал их не менее бесплотных сил, не чувствующих боли, так что от него можно было слышать слова, которые заставляют думать, что он был даже не нашей природы. Именно, когда он говорит: "для меня мир распят, и я для мира" (Гал.6:14), и еще: "и уже не я живу, но живет во мне Христос" (Гал.2:20), то что иное можно сказать, как не то, что он отрешился от самого тела? Что же значат слова его: "дано мне жало в плоть, ангел сатаны" (2Кор.12:7)? Это не что иное, как указание на то, что такое страдание ограничивалось телом его, не потому, будто оно не простиралось внутрь, а потому, что силой воли Павел отклонял и прогонял его. А что значит, когда он говорит много другого, более удивительного, когда радуется среди бичеваний и хвалится узами? Что же иное мог бы этим сказать, как не то, о чем я сказал, т. е. что слова: "усмиряю и порабощаю тело мое, и боюсь, дабы, проповедуя другим, самому не остаться недостойным" (1Кор.9:27), показывают немощь природы, а предыдущие, приведенные мной, – превосходство воли?
То и другое сказано для того, чтобы ты за величие не приписал ему другой природы и сам не стал отчаиваться, а за уничижение не укорял святой души, но чтобы и чрез это также, бросив отчаяние, предался лучшим надеждам. Потому-то он указывает и на благодать Божию с преизбытком, или – лучше – не с преизбытком, но с благой мыслью, чтобы ты ничего не считал принадлежащим себе, а о своей ревности говорит для того, чтобы ты, возложив все на Бога, не предался сну и нерадению. У Павла ты найдешь всему меры и правила, тщательно определенные. Но, скажут, он порицал некогда медника Александра. Что же? Это были слова не гнева, но скорби об истине: он скорбел не о себе, а о том, что медник противился проповеди. "ибо он сильно противился", говорит, не мне, но "нашим словам" (2Тим.4:15), – так что это порицание не только показывало любовь его к истине, но и служило утешением для учеников. Так как все могли соблазняться, если бы противники истины ничего не терпели, то он и говорит это. А некогда он молил Бога против некоторых других, говоря: "ибо праведно пред Богом – оскорбляющим вас воздать скорбью" (2Фес.1:6)? Но он не желал наказания им, – да не будет, – а старался утешить оскорбляемых; поэтому и прибавил: "а вам оскорбляемым отрадою" (ст.7). Когда он сам терпел что-нибудь неприятное, то, послушай, как любомудрствовал и воздавал противникам: "злословят нас, говорит, мы благословляем; гонят нас, мы терпим; хулят нас, мы молим" (1Кор.4:12-13). Если же сказанное или сделанное им за других ты припишешь гневу, то можешь сказать, что он по гневу ослепил и укорил и Елиму, что также и Петр по гневу поразил смертью Ананию и Сапфиру. Но никто не будет так неразумен и бессмыслен, чтобы сказать это. Мы находим и многое другое в словах и действиях Павла; что кажется тяжелым; но это в особенности и показывает кротость его. Так, когда он предает сатане Коринфского блудника, то делает это из великой любви и доброго расположения, как видно из второго послания. Когда он угрожает иудеям и говорит: "приближается на них гнев до конца" (1Фес.2:16), то делает это не потому, будто был исполнен гнева, – ты ведь слышишь, как он непрестанно молится за них, – но потому, что желал устрашить их и сделать благоразумнейшими. Но, скажут, он оскорбил первосвященника, сказав: "Бог будет бить тебя, стена подбеленная" (Деян.23:3). Мы знаем, что некоторые в оправдание этого говорят, что эти слова были пророчеством; я не осуждаю говорящих это, потому что действительно это исполнилось и так умер первосвященник. Если же какой-нибудь упорнейший противник станет противоречить и, разбирая дело с излишней точностью, возразит: если это было пророчество, то для чего (Павел) извинялся, говоря, "я не знал, что он первосвященник" (ст.5), – то мы скажем: для того, чтобы других вразумить и научить обращаться с начальниками почтительно, как поступал и Христос. Он, высказав о книжниках и фарисеях много такого, что говорилось и не говорилось о них, замечает: "на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи; итак все, что они велят вам соблюдать, делайте" (Мф.23:2-3).
Так точно и Павел здесь сохранил и достоинство (первосвященника), и вместе предсказал будущее. Если же он отверг Иоанна (Деян.15:38), то и это сделал достойно своего попечения о проповеди. Кто принял такое служение, тот не должен быть ни медленным, ни беспечным, а мужественным и твердым, не должен и касаться этого прекрасного дела, если он не намерен тысячекратно подвергать свою жизнь смерти и опасностям, как и Сам говорит Христос: "если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною" (Мф.16:24). А кто не имеет такого расположения, тот губит и многих других, и гораздо полезнее было бы ему оставаться в покое с самим собой, нежели выставляться на вид и принимать бремя. превосходящее его силы; иначе он погубит и себя и вверенных ему. Как, в самом деле, не безрассудно, если в то время как никто, не зная искусства кормчего и борьбы с волнами, не решается сесть при руле, хотя бы тысячи принуждали его, – идущему на проповедь приниматься за это дело без подготовки и как случится, и неосмотрительно брать на себя дело, угрожающее тысячей смертей? Подлинно, ни кормчему, ни борцу с зверями, ни решающемуся на единоборство, ни кому-нибудь другому не нужно иметь души, столь готовой на смерть и истязания, сколько тому, кто принимает на себя дело проповеди. Здесь и опасности больше, и противники свирепее, и такого рода смерть, и цель поставлена не маловажная: небо назначено в награду, геенна в наказание грешникам, и погибель души и спасение. Такая готовность необходима не только для принимающего на себя дело проповеди, но и для всякого верующего, потому что всем заповедуется взять крест и следовать (Христу): если же – всем, то гораздо более учителям и пастырям, из которых был тогда и Иоанн, называемый Марком. Поэтому он справедливо был отвергнут, так как, поставив себя впереди войска, он стоял весьма не мужественно; потому Павел и отверг его, чтобы его нетвердость не остановила его собственного сильного стремления. Если же Лука говорит, что между ними произошло"огорчение" (Деян.15:39), то не ставь им этого в укоризну. Не сердиться есть зло, а сердиться неразумно и без всякой причины: "несправедливый гнев, говорит Премудрый, не может быть оправдан" (Сир.1:22), не просто ярость, но – неправедная. И Христос говорит: "гневающийся на брата своего напрасно" (Мф.5:22), а не просто – "гневающийся". И пророк говорит: "гневаясь, и не согрешайте" (Пс.4:5). Если бы не следовало обнаруживать этого душевного движения, даже по требованию обстоятельств, то напрасно и без цели оно было бы прирождено нам; но ведь не напрасно. Творец внедрил его в нас для исправления грешников, возбуждения ленивой и беспечной души, для пробуждения спящего и предавшегося расслаблению; как острота в железном оружии, так сила гнева внедрена в нашей душе, чтобы мы пользовались им надлежащим образом. Поэтому и Павел часто пользовался им, и во гневе своем был вожделеннее говорящих кротко, делая все в надлежащее время для пользы проповеди. Ведь кротость не вообще хороша, но тогда, когда этого требует время; а без этого и она бывает слабостью, и гнев дерзостью. Все это говорил я не в оправдание Павла: он не нуждается в нашей речи, так как "ему похвала не от человека, но от Бога" (Рим.2:29), – но чтобы научить слушателей пользоваться всем по надлежащему, как я сказал выше. Таким образом мы будем в состоянии отовсюду извлекать пользу, и с большим богатством достигнуть безмятежной пристани, и удостоиться нетленных венцов, которых да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
[1] В оригинале, и в слав.Н.З.: "в теле", но в гр.Н.З., как и в русс.: εν το σκηνει = в хижине – и.И.